Андрей Кончаловский. Никто не знает...

Таковы предки со стороны отца Сурикова, бывшего в какое-то время и губернским

регистратором Красноярского земского суда.

Предки со стороны матери «тоже казаки Торгошины, а Торгошин Василий также был в

бунте 1695 года… Как видите, со всех сторон я — природный казак. Итак, мое казачество более

чем 200-летнее».

Мать Сурикова Прасковья Федоровна была женщиной хоть и неграмотной, но одаренной

природным вкусом к художеству. Плела кружева и вышивала гарусом и бисером целые картины

и разные вещи. «У нее художественность в определениях была, — рассказывал Василий

Иванович Волошину, — посмотрит на человека и одним словом определит…».

Как ни была закрыта глубинная сибирская жизнь от внешних влияний, отзвуки громких

событий отечественной истории проникали и туда. Мать Сурикова видела в церкви декабристов.

Видел на улице Михаила Петрашевского-Буташевича и тринадцатилетний Василий. «Полный, в

цилиндре шел. Борода с проседью. Глаза выпуклые, огненные, прямо очень держался…»

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

9

(Отмечу, что Елизавета Августовна Шаре, ставшая в 1878 году супругой Сурикова, была

француженка по отцу. Мать же ее — из рода декабриста Петра Николаевича Свистунова. Мария

Александровна Свистунова познакомилась со своим будущим супругом во Франции. Он принял

православие, и, сочетавшись браком, молодожены переехали в Петербург. Здесь Шаре открыл

контору по продаже английской, французской, голландской бумаги.)

Суриков с детства тянулся к натурам неуемно стихийным. И на его полотнах,

хрестоматийно знакомых, — сплошь бунтари: что стрельцы, что Петр, их палач, вздыбивший

Россию. А далее: скованная мятежница Морозова, загнанный в ссылку непокорный Меншиков;

Ермак, правда сражающийся, а не «объятый думой»; разгульный Степан Разин, но как раз

думой и объятый…

В бунтарстве его героев как оборотная сторона стихийного разгула вольных натур

чувствуется в то же время рефлексия одиноких мятущихся душ. И от народной массы,

портретно прописанной, живой, многоликой, эти герои отделены как раз тревожной

погруженностью в себя.

Детство Василия Ивановича, родившегося 12 (24) января 1848 года, прошло в

Красноярском доме, построенном дедом художника в 1830 году. В громадных подвалах жилища

таилась бунтарская история казачества. Оружие разных эпох, старинные книги… И

пространство вне дома дышало древними схватками.

Родственники со стороны матери Прасковьи Федоровны, населявшие Торгошинскую

станицу, в свою очередь сохранили нетронутым старинный быт. «…Торгошины были

торговыми казаками — извоз держали, чай с китайской границы возили от Иркутска до Томска,

но торговлей не занимались. Жили по ту сторону Енисея — перед тайгой. Старики неделеные

жили. Семья была богатая. Старый дом помню. Двор мощеный был. У нас тесаными бревнами

дворы мостят. Там самый воздух казался старинным. И иконы старые, и костюмы. И сестры мои

двоюродные — девушки совсем такие, как в былинах поется про двенадцать сестер. В девушках

была красота особенная: древняя, русская».

Таким Торгошино, уже как декорация, перекочевало в «Сибириаду» правнука,

смешавшись с чертами дедовской, Петра Кончаловского, дачи в Буграх под Малоярославцем

Калужской области.

В фильме нашли отзвук и суриковские описания сибирской природы. «На сотни верст —

девственный бор тайги с ее диким зверьем. Таинственные тропинки вьются тайгою десятками

верст и вдруг приводят куда-нибудь в болотную трясину или же уходят в дебри скалистых

гор…»

2

Привязанность к родовым корням шла встык кочевым склонностям Сурикова. Как

натуральный сибиряк, свидетельствуют знавшие его, он «стал особым человеком— с богатой

широкой натурой, с большим размахом во всем: и в труде, и в разгуле». В таких порывах

стихийной натуры кроется неизбежная трагичность…

После смерти жены эта сторона характера Сурикова проявилась резче. По наблюдениям

Волошина, «он всю вторую половину своей жизни прожил настоящим кочевником». Князь

Сергей Александрович Щербатый, живописец, коллекционер, художественный деятель и

знакомый Сурикова, признается, что бывал у приятеля редко: очень давила окружавшая

обстановка. Овдовевший Суриков «не признавал квартир и ютился по гостиницам, притом

любил самые старомодные, обветшалые и тихие», иногда казавшиеся князю «типичной рамкой

для трагической сцены романа Достоевского». При этом Щербатому запомнился «один

предмет», бесконечно художнику «дорогой и всюду его сопровождавший, — обитый жестью

старомосковский сундук, — классический «сундук Сурикова»…»

Щербатый называет сундук «сокровищницей» Василия Ивановича. А может быть, он был

хранителем домашних духов, оставаясь со своим владельцем, куда бы тот ни отправлялся.

«Когда раскрывался сундук — раскрывалась его душа».

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

10

Особо хочется сказать о хрупкой супруге Сурикова. Ее ранняя кончина так обездолила

художника потому, может быть, что она всеми силами пыталась упрочить домашний очаг,

навсегда утративший после нее свою остойчивость.

Елизавета Августовна, одна из двух дочерей супругов Шаре, выросла в культурной среде.

Клиентами торговой конторы ее отца были и известные писатели, литераторы, другие

представители петербургской интеллигенции. Прибыли эта коммерция приносила немного, но в

доме всегда было оживление. У матери Елизаветы был свой обширный круг знакомых и

родственников. Сестры Лиза и Софья получили строгое воспитание, посещали католическую

церковь Св. Екатерины на Невском проспекте, где слушали чудный орган.

Внимал органным звукам и Суриков. Там, по рассказам дочери живописца Ольги

Васильевны, и состоялось его знакомство с будущей женой.

Прабабка Андрея Кончаловского была, по описанию Ольги, «очень красива, с бледным

лицом, лучистыми темными глазами, большой темной косой». У нее был кроткий характер,

столь непохожий на буйный нрав гениального сибиряка. Елизавета Августовна «умела дом

сделать таким приятным и уютным. Все у нее было красиво, она создала прекрасную семью.

Все было сделано, чтобы работать мужу было удобно и легко». И сама Ольга Васильевна

переняла, вероятно, эту черту материнского характера — оберегать семью и супруга. Может

быть, даже и в наследство передала уже своей дочери — Наталье Кончаловской, матери Андрея.

Ольга Васильевна родилась в Москве, в небольшой квартирке на Плющихе в сентябре

1878 года. В следующем году появился у Сурикова и сын, но вскоре умер. В сентябре 1880

родилась вторая дочь — Елена.

Сестра Ольги Елена в воспоминаниях ее родных предстает человеком своеобычным. Она

закончила исторический факультет Высших женских курсов, преподавала историю, принимала

участие как режиссер и исполнитель в самодеятельных театральных постановках. Женская

судьба ее не сложилась. Она продолжала жить с отцом. «Не зная, куда истратить свою энергию,

она бросалась то в филантропию, то в эстетику и обожала стихи Волошина», — рассказывала

Наталья Петровна Кончаловская о тетке.

Андрей, характеризуя прадеда как большого женолюбца, полагая, что «излишества по этой

части, скорее всего, и поспособствовали его смерти», вспоминает и свою двоюродную бабку.

Эта «сумасбродная старуха» «всю жизнь… прожила и так и померла старой девой. От жадности

она не позволяла Сурикову жениться. Предпочитала женитьбе его романы с дамами, боялась,

что жена присвоит себе все его деньги…»

Не было в семье художника, несмотря на усилия жены, тиши, глади и божьей благодати.

Ранняя смерть сына… А в год появления на свет младшей дочери Сурикова настигла болезнь