Смейся, паяц!

Он помолчал, подумал, потом произнёс, как бы рассуждая вслух:

– Сценарий беспроигрышный… Сегель – талантливый мальчик… – снова подумал. – Вы мне убьёте спектакль. Жаль. Очень жаль!.. – Отложил сценарий в сторону. – Ладно! Давайте что-то другое.

Я растерялся:

– Но у нас больше ничего для вас нет.

– Не верю. Судя по этому сценарию, вы хорошо мыслите – у вас должны быть интересные идеи, замыслы.

Я помялся, помялся и решился:

– У меня есть одна идея, о которой я ещё не рассказывал своему соавтору.

– А мне расскажите.

И я рассказал ему один замысел, в котором была заложена драматургия, острая публицистичность и неожиданные сюжетные повороты (я потом сделал по этому замыслу монопьесу).

Георгий Александрович слушал с нескрываемым интересом.

– Любопытно. Очень любопытно, мне нравится. Напишите короткую заявку, и я подпишу с вами договор.

Конечно, я был счастлив, но с завтрашнего дня начинался Майин отпуск, мы планировали ехать отдыхать, у нас уже были билеты на Сочинский поезд.

– Не страшно, – сказал Товстоногов, – через пять дней наш театр тоже идёт в отпуск, возвращаемся через месяц. Жду заявку, присылайте, а ещё лучше – привезите.

Когда я вернулся из Сочи, нас срочно вызвали в Москву решать судьбу сценария, потом мы получили приглашение из Белоруссии, потом пришлось, по просьбе режиссёра, что-то доделывать и переделывать, пошла реальная подготовка к съёмкам, подбор артистов, выбор натуры. На это ушёл один месяц, второй, третий… Заявку я так и не написал, но не очень из-за этого переживал – началось головокружение от успеха: вот-вот мы выйдем на экран, придёт всемирный успех, слава, государственные премии!.. Так я потерял Великий шанс работать с грандиозным Мастером. Спустя годы, мы с ним ещё несколько раз встречались, мило беседовали, но та ситуация, когда он торопил «Давайте, давайте, я поставлю!», больше не повторилась. До сих пор не могу себе этого простить! Впрочем, это не последняя глупость в моей жизни.

А на студии «Белорусьфильм» начался подбор исполнителей.

На главную роль был приглашён Глеб Стриженов, великолепный артист, очень естественный, органичный, просто рождённый для кино. Он не играл – он жил на экране и, как говорил наш режиссёр Рыцарев, не делал дубли, а сразу предлагал разные варианты. Был вызван ещё один, ранее не известный мне артист Слава Баландин (по-моему, из театра Советской армии), очень яркий, сочный, комедийный – это была его первая роль в кино и, кажется, единственная.

Одним из основных персонажей сценария был профессор Бродов, гениальный нейрохирург, творящий чудеса в медицине. Когда мы начали думать об исполнителе этой роли, вспомнили о Константине Яницком. Он всю жизнь мечтал отсняться в кино, беспрерывно звонил мне и Роберту и просил дать ему хотя бы маленький эпизод в нашем фильме. Нам с Робертом показалось, что образ Бродова очень «ложится» на Костю, но поскольку тот был артистом эстрады и в кино никогда не снимался, Рыцарев не хотел рисковать.

После долгих убеждений мы уговорили пригласить Яницкого на пробу. Тот немедленно прилетел, радостный, взволнованный и впервые неуверенный в себе – мы, как могли, его подбадривали.

Для пробы режиссёр выбрал ключевой эпизод, в котором отражалась философия будущего фильма: завтра Бродову предстоит оперировать лётчика, у которого во время войны в мозгу застрял осколок и лишил его памяти о прошлом: о доме, о семье, о друзьях – он, даже собственного имени не помнит и уже более двадцати лет живёт под фамилией Непомнящий. Операция очень рискованная, почти нет шансов на благополучный исход, поэтому никто из хирургов за неё не брался. И только Бродов решился. Но в эту ночь перед операцией и его мучают сомнения, плюс собственные проблемы, связанные с жизнью и смертью. Поэтому он приходит в больницу, склоняется над койкой своего пациента, тот открывает глаза, видит профессора, улыбается.

Приведу короткий диалог из сценария:

«Бродов: Слушай, а может, не стоит рисковать? Жил ты без операции – ну, и живи дальше!

Непомнящий: Нет, если ты Бродов, сделай чудо. Я жить хочу.

Бродов (решая свою собственную проблему) : Для чего? Для чего жить?

Непомнящий: Чтобы помнить.

Бродов: А помнить тебе зачем?

Непомнящий: Чтобы летать.

Бродов (решив что-то своё) Будем летать, солдат. Будем!»…

Эпизод у Яницкого не получался. Рыцарев, разозлившись, остановил съёмку, подошёл ко мне и сердито произнёс:

– У него пустые глаза, пустые! Я не знаю, как их наполнить мыслью! Это ваша кандидатура – вот и возись с ним сам! – И ушёл из павильона. Подбежал растерянный Яницкий:

– Меня прогонят, да? Прогонят?

– Успокойся и давай попробуем ещё раз… Включи, пожалуйста, камеру, – попросил я оператора. – Костя, стань на своё место. Сейчас повторим.. – Я понимал, что надо заставить артиста вспомнить что-то очень важное в его жизни, чтобы глаза ожили. И меня осенило. – Костя, представь, что перед тобой попа Даны (Дана, эстрадный администратор, его очередная любовница, обладала таким необъятным задом, который не позволял ей входить в дверь нормально – только боком) . Ну, представил? – По тому, как у него ожили глаза, я понял, что на верном пути. – Она движется на тебя, всё ближе и ближе. Думай, что ты сейчас с ней будешь делать. Думай, Костя, думай!..

Глаза Яницкого уже не просто ожили – они зажглись, они мыслили, они творили. Вечером, на редсовете, эпизод приняли «на ура» и Костю на роль утвердили.

– У артиста очень наполненный взгляд, – похвалил его директор студии.

Я не удержался и ляпнул:

– Он готовился! Он весь день Энгельса читал!

Вся съёмочная группа зажала ладонями рты, чтобы не расхохотаться. Кстати, роль свою Костя сыграл очень убедительно.

Рыцарев хорошо знал моего брата Лёню, который завершал учёбу в училище имени Щукина, и предложил дать ему эпизодическую роль заведующего сельским магазином. Естественно, я поддержал эту идею. Лёня примчался, как на крыльях, но, узнав, что ему предлагают, расстроился.

– Боря, – обратился он к режиссёру, – где ты видел в Белорусской деревне заведующего сельпо с моим лицом?!

Это было убедительно, режиссёр задумался, посмотрел в сценарий, потом на меня, потом на Леню – и придумал:

– Даю биографию: твой завмаг-еврей остался в этой деревне после войны!

На одну небольшую, но яркую роль мы пригласили из Киева Народного артиста СССР Дмитрия Милютенко. Во время наших взаимоотношений, на его примере, я понял, что такое настоящий, большой Артист. Мы ему послали сценарий и приглашение, в ответ получили телеграмму:

«БЛАГОДАРЮ ЗА ЧЕСТЬ УЧАСТВОВАТЬ В ФИЛЬМЕ ПО ВАШЕМУ ТАЛАНТЛИВОМУ СЦЕНАРИЮ».

Он имел дело с молодыми, неизвестными киносценаристами, с молодым, безымянным режиссёром – и всё-таки: «Благодарю за честь»!..

Когда приехал на съёмки, оказался простым, некапризным, не предъявлял никаких претензий и, главное, был самым пунктуальным в группе: никогда не опаздывал на съёмки, наоборот, приходил намного раньше других, придирчиво гримировался, перечитывал свою роль, сосредотачивался…

Когда потом началось наше многолетнее творческое содружество с Тимошенко и Березиным, я ещё раз увидел такую же внутреннюю дисциплину, такое же скрупулёзное отношение к декорациям, костюмам, гриму… И тогда я понял, что чем больше артист, тем он требовательней к себе, что величие артиста требует от него и величия поведения.

Завершение съёмок нашего фильма совпало с очередной компанией, затеянной Хрущёвым: борьба с влиянием Запада. Началась она со скандала на выставке художников в Манеже, потом перекинулась на литературу и кино. Главный удар пришёлся по очень тонкому, изящному, правдивому фильму режиссёра Марлена Хуциева «Застава Ильича». И была «спущена» команда: в каждой республике, на каждой студии найти что-нибудь подобное и побить его.

Поскольку наш фильм имел необычный сюжет (как нас потом обвиняли: «сюрреалистический»), его и признали годным для битья и надругались над ним уж как только могли, вплоть до того, что «отрезали» тот финальный поворот сюжета, который так привлёк Сегеля, Товстоногова, студию и ради которого и снималась картина.