Мастейн. Автобиография в стиле хэви-метал (ЛП)

Если реабилитация и полезна в чем-то, то тем, что при определенных обстоятельствах, она предоставляет время и пространство для самоанализа. Я понял, что что-то изменилось, когда я вернулся в Ла Хасиенда. Несмотря на то, что было все неправильно и искажено в моей жизни, я чуствовал некий странный оптимизм. Конечно, я находился где-то посреди Ничто в Техасе – чистой изоляции, создавшей некого рода перспективу - быть в окружении людей, которые не были пойманы в хомячье колесо жизни. Тем не менее, что-то тянуло меня. Гнев и цинизм стали настолько важной частью моей жизни, что она, как казалось, просто таяла.

Мне хотелось чего-то.

Мне требовалось что-то.

В духовном смысле я был скрипучим соединением сломанных, не подходящих друг другу частей: крещенный лютеранин, воспитанный Свидетелями Иеговы, проникнутый колдовством, интересующийся буддизмом, собирая со шведского стола новую доктрину.

Ничего не работало. Ничего не было “принято”. Долгое время я даже не был особенно заинтересован в том, чобы даже пытаться. Я знаю, что вы могли бы точно описать меня как атеиста или даже агностика. Я скорее резко потерял…что-то. Я всегда верил в Бога. Я верил в Иисуса, я верил, что он умер и воскрес через три дня. Вот такую историю мне рассказывали, когда я был ребенком, будь то Свидетели Иеговы или кто-то еще. И все это до той степени, когда я перестал верить во что бы то ни было, вот во что я верил. Мне просто было насрать. В моей жизни не было места религии, не было места для духовности.

До сего момента.

Как-то одним морозным январским вечером я пошел к вершине холма в Ханте, на земле Ла Хасиенда. Там была построена огненная яма, и даже сейчас, в разгар зимы, огоньки пламени плясали на ветру, посылая искры высоко в небо над широкой пустыней.

Огненная яма была популярным местом сборищ в Ла Хасиенда - удобное и подходящее атмосферное местечко для отражения личного или общественного нрава. В тот вечер я сидел там, глядя на огонь, думая о своей жизни…о выборе, который сделал и о последствиях этого выбора, как положительных, так и отрицательных. Чего-то не хватало.

Я больше не мог этим заниматься. Это должно было стать концом.

Но это не было концом чего-либо. Это было лишь начало.

Я встал и пошел в направлении небольшой А-образной конструкции, использовавшейся скорее в качестве навеса, это была лишь пара стен, подпирающих одна другую. Строение, каким оно было, служило в качестве часовни на открытом воздухе.

Терететически, оно было для людей всех кофессий; в сущности, это было христианское место для поклонения, о чем свидетельствовал огромный крест, висевший на опорной балке в передней части сооружения. Я стоял у входа, глядя на крест, не зная, что делать – смеяться, плакать или проклинать его значимость. Меня учили верить, что крест был воплощением мошенничества, что Иисус Христос умер на костре. Сатанисты, очевидно, верили в нечто гораздо более жестокое. Несмотря на это, крест никогда не производил большого влияния на мою жизнь. Хотя, в тот момент, что-то в этом казалось странно утешительным и убедительным.

Я глубоко вздохнул и заговорил вслух. В пределах слышимости никого не было.

“Я перепробовал все. Осталось ли то, что я могу потерять?”

С помощью этих шести слов – “Осталось ли то, что я могу потерять?” – груз упал с моих плеч. Не совсем, заметьте. Но постепенно так и произошло. Я стоял там минуту или около того, не зная, что говорить и что делать. Я слышал о духовных перерождениях, о людях, чувствующих руку Божию, или что-то вроде того, которая прикасается к их плечу. Или видят образ Бога во тьме, появляющийся перед их взором и принимающий их в теплые объятия.

Мой разговор – мое пробуждение, если хотите, было гораздо менее наигранным.

Не имея мало-мальского осознания христианского учения, и честно говоря, чувствуя себя глупо, я обратился за помощью к священнику реабилитационного центра. Его звали Лерой. Он был интересным маленьким чуваком, который носил крошечные ковбойские сапоги и огромную ковбойскую шляпу. Я не знаю, был ли Лерой нездоров в физическом отношении, но у него была странная походка, он шел как будто боком пошатываясь и шаркая, а его пальцы на ногах были сложены под ступней, что напомнило мне о Джоне Уэйне. Лерой играл интересную роль в Ла Хасиенда: он находился там для поддержания пациентов в поисках целостного исцеления; он не должен был навязывать религиозные убеждения на кого-либо. И он этого не делал. Он скорее держал дверь открытой для тех, кто хотел в нее войти.

“Как мне впустить Бога в свою жизнь?” – спросил я.

“Идем со мной”.

Мы встали вместе перед крестом.

“Встань на колени” – сказал Лерой.

Я покачал головой. Даже на данном этапе я был упрям и горд.

“Нет, я не собираюсь становиться на колени. Разве мы не можем просто помолиться?”

Так мы и сделали. Лерой показал мне нечто известное как Молитва Грешника.

Когда я читал ее слова, они почти казались ненужными. Я хочу сказать, все знали, что Дейв Мастейн был грешником, не так ли? Насколько более очевидным это могло быть?

Кроме того, в прошлом я читал различные версии Молитвы Грешника сотни раз, они почти ничем не отличались от Молитвы Третьей Ступени, найденной в справочнике Анонимных Алкоголиков:

“Господи, я предлагаю себя Тебе –

Чтобы ты учил меня

И делал со мной то, в чем воля Твоя

Освободи меня от моего рабства

Чтобы я принял волю Твою”

Истина вот в чем: я мог читать эти слова даже во сне. Я позволял им литься из моих уст так много раз, в стольких случаях, даже не задумываясь особо о том, что скрывалось за ними. Мне промывали мозги, чтобы я повторял мантру в АА, я никогда по-настоящему не понимал ее значения, никогда не посвящал себя этому. Я лишь рефлекторно отвечал.

Конечно, я обращу к свою жизнь к тебе. Почему нет? В любом случае, моя жизнь дерьмо.

В какой-то степени ничего не изменилось. Я хочу сказать, моя жизнь была плоха насколько это было возможно в тот день, когда Лерой и я держались за руки и произносили Молитву Грешника. Моя жена написала судебный запрет против меня. Я редко видел своих детей. Моей руке было лучше, но я по-прежнему сомневался, что когда-либо смогу воскресить свою музыкальную карьеру, и откровенно говоря, меня это не особенно заботило. И еще...

Была надежда. Не знаю, откуда она появилась и для чего. Тем не менее, она была.

Это произошло вскоре после того, как я упал на колени и произнес все молитвы, которые знал и принял Иисуса Христа в свою жизнь. Это произошло без всякого сопротивления с моей стороны, и Бог знает, что в последующие годы временами мое поведение было несовместимо с христианским образом жизни. Я не экстремист. Я не фундаменталист. Я отходил от принципов веры и по мелочам и по важным вещам. Я ругаюсь. Я не всегда проявляю терпение и терпимость, которые должен проявлять. Но я верю в Бога и я верю в том, что Иисус это мой спаситель, и все это основополагающие принципы, которыми я руководствуюсь в жизни.

Когда я позвонил Пэм, чтобы рассказать о своем обращении, я ожидал от нее скептическую реакцию. То, что получил в итоге, было нечто совершенно иным.

Она засмеялась.

“Это не смешно!” – сказал я.

“Знаю” – сказала она. “Но все мои друзья сказали мне, что рано или поздно это произойдет. Они знали, что ты вернешься. Именно поэтому я смеюсь”.

“Но ты счастлива, так?”

“Да, конечно”.

Примирение было далеко от безболезненного. Были еще встречи, так же, как это было в Аризоне во время моего предыдущего пребывания в реабилитационном центре.

Мы собрали большую семейную встречу и провели беседу, во время которой я снова столкнулся со всеми своими прегрешениями. Я заслужил этого, конечно; я принял это на себя. Но это не уменьшило мой дискомфорт. Для того, чтобы спасти наш брак, Пэм и я детально обсудили наши проблемы и вопросы, большинство из которых на самом деле были моими проблемами и вопросами. Большинство из них вытекали не только из моей наркозависимости, но и из моей работы. Я не хочу оправдываться, но правда в том, что образ жизни Мегадэт просто не способствовал нормальной семейной жизни.