Свет с Востока

... Август 1960 года. Международный конресс востоковедов в Мо­скве. В свободное от конгрессных заседаний время я отправился в Кремль. О том, что он открыт для посещений, мне стало известно еще под небом Тайшета в 1955 году. Сейчас, у древних стен, охватило ост­рое любопытство: что там внутри, за входами, у каждого из которых когда-то стояло по дюжине охранников? Вспомнилось: Успенский собор, построен в 1479 году; Благовещенский собор построен в 1489 году; Архангельский — 1509; Царь-пушка отлита в 1586 году Андреем Чеховым, ее вес — 40 тонн, длина — 5,34 метра, диаметр 89 сантимет­ров; царь-колокол, изделие Ивана и Михаила Моториных, весит 200 тонн, диаметр 6,6 метров, а высоты около шести метров. Старина и размах. Что еще? Покои усопшего вождя, кажется, раньше они были митрополичьими. Здесь угрюмый низколобый человек прятался от

По следам Синдбада Морехода

227

людей и дневного света. Его уже нет, бог с ним. Но он еще живет в сердцах обласканных, запуганных, заклятых им. Однако страна пере­живет и этих. Я бродил по ухоженным кремлевским дорожкам — все-таки было странно, что никто не останавливал. Как легко дышать, как свежа и благоуханна зелень внутри стен Кремля!

16 августа, в последний день работы конгресса, мне вручили при­глашение на прием в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца. Полноте, я ли, вчерашний каторжанин с тремя номерами на одежде, поднимаюсь по роскошному ковру лестницы, ступаю по свер­кающему паркету, вхожу в сияющий переливами света зал, загляды­ваю в Грановитую палату? Жизнь прекрасна. Жаль только, что мало ее отпущено. Жизнь прекрасна— и в Кремле, и в тюрьме— пока мо­жешь творить.

... И вот они, наконец, — пять готовых томов моей работы: ис­следование, арабский свободный текст «Книги польз» и его филология, русский перевод, объяснения к нему, указатели.

Дело сделано. Не надо подсчитывать принесенных жертв, важен конечный результат. И все-таки. Нет, я не сломался, как некто рассчи­тывал, даже не надломился. Но вот правый глаз... Когда-то во время работы грузчиком в нем от напряжения лопнул кровеносный сосуд, потом на месте разрыва деятельная ткань переродилась в соедини­тельную. Так образовалось пятно, мешающее читать. Мозоли на пле­чах, на руках сошли, а пятно осталось. Теперь левый глаз перенапря­жен, придется впредь работать лишь при дневном свете.

Потом... отчего мне по временам хочется вновь проверить в сво­ем труде то-то и то-то? Я работаю внимательно, неторопливо, зачем же проверять еще раз? Этого требует мнительность, развивающаяся на почве нервного переутомления. Так не годится, болезненный страх должен быть убит. Здоровое сомнение ученого свято, оно проверяет науку и двигает ее, оно — сила. Больное сомнение порочно, оно гово­рит о слабости. Первое — созидает, второе — разрушает.

Все же завел речь о жертвах. Не надо. Странно было бы, если бы многолетняя напряженность в работе и в быту осталась без последст­вий. Но отдохну, и все наладится. В жизни бывало и потруднее. Надо держаться. Тем более, когда предстоят бои с теми, кто не хочет про­пускать вперед вчерашнего узника...

В три часа дня 21 марта 1968 года ученый совет Института восто­коведения Академии наук в Москве присудил исследованию «Арабы и море» докторскую степень. Я принимал поздравления и думал об Иг­

228

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

натии Юлиановиче Крачковском, который когда-то высоко оценил «Книгу польз» арабского мореплавателя и поддержал мои первые по­иски и мысли. И вспомнилось, как я украдкой склонялся над рукопи­сью этой же книги в тайшетском лагере.

Издательство «Наука» выпустило в свет мою работу спустя семна­дцать лет. Жизнь приобщила меня к миру больших чисел, и вновь, как всегда, важен конечный итог, плод. Пришел день 21 января 1986 года, когда я получил только что отпечатанные тома своего труда. Что это внезапно дрогнула рука, листающая страницы, откуда взялась пелена, застилающая глаза? Ведь все хорошо, все уже в прошлом, все в поряд­ке. «Мы счастливы, друзья...»

Да, счастливы. Потому, что если бы опять, как тогда, в тайшет­ской пересылке, пришлось давать обязательство добровольно идти в пожизненную ссылку ради обнародования «Книги польз» — дал бы такое обязательство, не раздумывая...

И, конечно, счастье состоит в том, что проведенное изучение трех лоций, «Книги польз» и других памятников арабского мореплавания позволило увидеть новую область истории арабов и внести существенные поправки в неточное представление об этом народе, сложившееся в науке.

Лишь сомнение в преподносимом как несомненное, в чем не раз­решено сомневаться, ведущее к проверке ощущений разумом, созида­ет науку в широком смысле — ту науку, которая извлекаема из всех видов человеческой деятельности.

Клод Бернар писал: «Когда попадается факт, противоречащий гос­подствующей теории, нужно признать факт и отвергнуть теорию, даже если таковая поддерживается крупными именами и всеми принята».

* * *

«Книга польз об основах и правилах морской науки», созданная Ахмадом ибн Маджидом между 1475 и 1490 годами, имеет 177 страниц арабского текста и состоит из двенадцати «польз», то есть «полезных глав»:

I. История мореплавания.

И. Этические и профессиональные требования к лоцману.

III. Лунные станции.

IV. Румбы розы ветров.

V. Прежние географы и астрономы. Летоисчесление. Планеты и звезды.

VI. Виды маршрутных плаваний. Управление на курсе парусного судна.

VII. Наблюдения над звездами.

По следам Синдбада Морехода

229

VIII. Признаки приближения земли в открытом море.

IX. Побережье Африки и Азии. Три группы лоцманов.

X. Десять величайших островов мира.

XI. Муссоны.

XII. Лоция Красного моря.

Столь разнообразное содержание позволило мне назвать «Книгу польз» «Арабской морской энциклопедией XV века»1. Даже внешняя характеристика «Книги польз» приводит к логической цепи неожи­данных вопросов и далеко идущих умозаключений, выходящих за рамки моих начальных гипотез:

Если арабская мореходная практика средних веков нуждалась не только в справочниках по региональному плаванию, но и в произведе­ниях универсального типа, и могла их создавать, не следует ли отсюда, что ее уровень был значительно выше, чем думали до сих пор?

Если уровень арабской мореходной практики был высок, не сле­дует ли отсюда, что она опиралась на давнюю традицию?

Если арабская мореходная практика опиралась на давнюю тради­цию, не следует ли отсюда, что она была не случайным, а систематиче­ским занятием в арабском обществе?

Если арабская мореходная практика была систематическим заня­тием, не следует ли отсюда, что единичные упоминания старых авто­ров об арабских морских походах и немногие сохранившиеся произве­дения на морскую тему, необъяснимые для традиционной науки, представляют разрозненные звенья единого целого?

Если арабская мореходная практика была единым целым высоко­го уровня, не становится ли это объяснением того, что она покорила себе весь Индийский океан, от арабизованной Восточной Африки до арабизованной Индонезии, от факторий на западном побережье Ин­дии до факторий на восточном побережье Китая?

Если арабская мореходная практика покорила Индийский океан, не следует ли отсюда, что она была сокрушена именно португальским проникновением на Восток в XVI веке, когда арабские лоции, навига­ционные карты и термины становятся достоянием португальской

230

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

географии и картографии, данные которых, таким образом, приобре­тают значение важных источников для востоковедных исследований?

Все это не приводит ли к выводу, что наши прежние знания об арабах были ущербны, что необходимо пересмотреть их роль в исто­рии всемирной культуры?

* * *

С чего начинается проникновение вглубь литературного памят­ника? С критики текста. Это значит, что сообщаемые данные прове­ряются по исследованиям, которые в свою очередь построены на дру­гих источниках аналогичного или смежного типа. Такая проверка всегда имеет перекрестный характер, ибо все сличаемые тексты, неза­висимо от их авторитета в науке, ставятся при этом методе под сомне­ние, и единственным критерием для решения в каждом случае являет­ся логическая обоснованность или несостоятельность. Раз найден еще один документ истории, иначе и быть не может: это необходимое испытание и для старых источников, на которые опирается наука, и для нового, готовящегося войти в их число. Созидающее сомнение — импульс и воздух научного творчества.