Григорий Шелихов

Богословским островом. Под именем сим да вовек он и пребудет! -

торжественно закончил мореход свой необыкновенный рассказ.

Вставший в середине рассказа во весь рост Шелихов сел и

машинально выпил, не переводя духу, пододвинутый ему Жеребцовой

огромный бокал вина.

- Про американский материк расскажи, про индейскую землю, о

жителях ее! Что видел там? Сколько золота, алмазов вывез? Какой хлеб

сеют, пашут чем? Каковы их князья, дворяне? - раздавались со всех

сторон возгласы гостей, возбужденных необычным началом приключений

сидящего среди них, если судить по одежде, такого обыкновенного,

отнюдь не дворянской породы человека.

- Григорий Иваныч... Гриш... - чуть слышно шептала ему, глядя

затуманенным взором, обычно шумная, ничем и никого не стеснявшаяся

Жеребцова. - Завтра к утреннему фриштыку о полудни ожидаю вас...

Неотложно! - И внушающе добавила, заметив недоуменный и как будто

растерянный взгляд Шелихова: - Братец мой, граф Платон Александрович,

беспременно должен видеть и послушать вас... я его извещу... он только

утром досуг имеет...

"Вот она, фортуна! Сама удача в руки идет!" - молнией мелькнула в

начавшей тяжелеть голове Шелихова неясная, захватывающая дух мысль,

чем-то связанная с обещанной ему Державиным "ниткой-линией". Природный

ум и жизненный опыт подсказали отважному добытчику и манеру и тон

разговора в этом обществе.

- Благодарствую, Ольга Александровна, за милостивом приглашении.

Токмо осмелюсь ли я пред его сиятельством, занятым государственным

управлением, скучные купеческие сказки рассказывать да проистекшие из

странствований во славу нашей державы убытки и нужды торговые пред ним

выкладывать? - вполголоса вопросом ответил Шелихов, ловко подчеркнув

этим собственную незначительность перед ослепляющей возможностью

говорить со всемогущим верховником, который, несмотря на свою

молодость, уже прославился алчностью и стяжательством. - И... милость

вашу, благодетельница, тогда токмо принять решусь, - продолжал он с

наигранным простодушием, - ежели дозволите дары американской земли на

выбор ваш доставить - бобров морских, лисиц чернобурых, песцов

серебряных, из лучших лучшие.

- Дозволяю, Григорий Иваныч, дозволяю и даже сама спросить

хотела, что из Нового Света нам привезли... на бедность, - охотно, с

небрежной шутливостью и хохотком откликнулась Жеребцова. Она привыкла

к таким приношениям. Они текли к ней отовсюду с тех пор, как

государыня приблизила к себе братца Платошу.

Чуткий слух, зоркий взгляд и тонкое соображение в оценке любого

момента разворачивавшихся вокруг него больших или малых событий, будь

то на дворцовом паркете или на зашарканных полах присутственных мест,

позволяли Гавриле Романовичу всегда вовремя и кстати принять в них

участие.

- Не упускай, Григорий Иваныч, нить драгоценную, держись пути

своего в американские земли! - ободряюще обратился он к Шелихову. -

Гости ждут услышать продолжение подвигов твоих..

В счастливо начавшейся игре Шелихов дерзнул поставить на кон -

почему не поставить, ежели принимают! - все, что могло расположить к

нему собравшихся за столом, рассказав о пережитых им опасностях и

страданиях и о безмерном мужестве и выдержке его товарищей.

- Дождавшись, - говорил он, - попутного ветра, снялись

"Святители" с "Симеоном" с якорей и пошли к Кадьяку-острову, где живет

алеутское сильное племя, называемое конягами. Пятьдесят лет коняги эти

не допускали доброй волей к себе на остров наших промышленных и иных

каких европейских людей, а кто сошел, там и оставались, побитые

костяными ножами и каменными топорами. Так уж повелось в тех местах:

то приезжие над ними метятся, всех - вплоть до детей малых -

уничтожают, жгут бараборы ихние и добро, что попадя, забирают; то

коняги, схитрившись, чужаков при первом случае всех до одного

порежут... Нет, думаю, бесчеловечием, как пытались Соловьев и

Натрубин, еще лет за двадцать до меня добравшиеся до Алеутских

островов, над дикарством верха не возьмешь, древних и свободных

владельцев земель этих голым железом к державе русской не

приключишь...

- Святую истину говорите, мореход. Скотининых везде бьют!

Простите, прервал вашу замечательную повесть, - заторопился стушевать

свой хриплый выкрик Фонвизин, заметив, как все недовольно взглянули на

него.

Но это фонвизинское замечание лишь ободрило Шелихова. С поклоном

в сторону Фонвизина, на который тот ответил жалкой улыбкой

деревенеющего в параличе лица, мореход продолжал:

- Из байдар, что окружили наши корабли, влезли на "Святителей"

двое алеутов, подошли ко мне с робостью, начали носами о мой нос

тереться, - дружбу, мол, хотим иметь. Через толмача нашего с Уналашки,

Киквака, словами и знаками вошел я в разговор с ними, и меж нас легло

согласие. Мы и запасы посвозили на берег и острожек возвести

приступили. Коняги ничему не препятствовали, лишь оглядывали и щупали

все, как дети малые... Стал я коняг выспрашивать, какие люди и как

живут они на матерой земле. Но коняги говорили про них без охоты и с

опаской: земли обширные, лесом покрытые, реки огромадные, горы

огнедышащие, вроде все на Камчатку нашу похоже, а люди злые, до крови

жадные, к ним попадешь - живым в огне сожгут, с головы врага волосья с

кожей снимают, - колошами прозываются... "Один такой, говорят, калгой

- рабом по-ихнему - с нами живет". Привели его ко мне. Вижу - не

алеутской породы, других статей человек и ростом и поступью: грудь

вперед, осанка гордая, нос что клюв орлиный... Выкупить его я

восхотел, как он мне на дальнее дело нужный был, а алеуты, приметив

мой интерес, цены не сложат. Знал про это индеец тот и что я с ним в

родные места плыть собираюсь, - как пес до меня привязался, понимать

мы скоро друг друга стали... Одново дня пришел он ко мне и дает

понять, что назавтра в ночь, близко утренней зари, алеуты ближних и

дальних островов побить нас сговорились - на добро наше зарятся, а

"воот" мою - жену, значит, Наталью Алексеевну - тойон, начальник

алеутский, Агильхагук в барабору, изба ихняя, к себе заберет - китовый

жир ему топить... "Алеуты трусливы, - сказал он еще, - как выдры

морские, ты истребишь их, а я с тобой в бою буду. Обо мне не

проговорись и виду не подавай, что знаешь, а толмача своего Киквака

убей - он тебя продал смерти... а еще лучше пошли его с чем подальше,

я его накажу".

Послал я толмача Киквака звать домой промышленных с моря, а всех

людей собрал думу думать. Мехов драгоценных у нас - богатющий промысел

и торговля там были - тысяч на пятьсот, а то и более заготовлено, да

запасы всякие, с кораблей перенесенные, лежали... И порешили мы, как

один, положиться на милость и помощь божию, не переходить на корабли и

дать алеутам для ихней же пользы и вразумления урок. Наталья

Алексеевна тоже не захотела на корабль перебраться, сколь ни просил я

ее...

Слушавшие недоверчиво переглянулись и пренебрежительно захмыкали

пред таким проявлением духа женщины простого звания: они хорошо

помнили, в каком страхе были их жены и дочери, когда Пугачев рушил

помещичьи гнезда. Захваченный воспоминаниями, Шелихов замолк на

мгновение, но, почувствовав недоверие и недоброжелательство этих

камзольных щеголей и женщин в робах к своей жене, разумной и ласковой

Наталье Алексеевне, продолжал строгим, внушительным тоном:

- Через то и мне одно осталось - либо победу сыскать, либо смерть

вместях встретить! Расставили мы наши фальконеты и единороги так, чтоб