Дневник. Том 1

рая просыпается, чтобы принять их последний вздох.

10 октября.

Сена утром. Впечатление от тумана на воде. Все окутано

легким светящимся голубым паром, а в нем формы и очерта

ния деревьев мягко-оранжевые; на переднем плане — ветка

дерева, вся в росе, сияет на солнце, как горный хрусталь. На

воде солнце слепит вам глаза, камыши, охваченные заревом,

кажутся сверкающими обломками каких-то разбросанных дра

гоценностей. Излучина Сены — точно старая выцветшая па

стель, где сохранились только белые блики; позади деревьев,

словно растворенных в густом бело-голубом тумане, — небо

цвета расплавленного серебра.

В воде — яркое отражение небесной синевы, пересеченное

черными опрокинутыми отражениями четко обрисованных де

ревьев. И отражение зелени, чистый зеленый тон моха, не осве

щенного солнцем, что-то свежее, прохладное, резко выделяю

щееся среди неясных и расплывчатых линий, как бы нанесен

ных кистью Коро. < . . . >

— Я, государство: Людовик XIV.

— Я, отечество: Наполеон (Государственный совет, де

кабрь 1813 г., том I).

— Я, общество: Наполеон III.

— Я, человечество: Икс. <...>

Для «Литераторов» * — спор между Сен-Виктором и Барбе

д'Оревильи; последний ратует за книги идейные, а Сен-Вик

тор — за чистое искусство, ибо, по его мнению, Венера Милос-

ская стоит Платона. <...>

185

25 октября.

Возвращаемся из Бара, в нашем вагоне — женщина, Прю-

дом в юбке. Все время: «Да, да! ах! ах!» Сыплет пословицами:

«Нет дождика с неба — не будет с поля хлеба». Настоящий

праздник сельского хозяйства! Бесконечное «сударыня»: «Су

дарыня, вот в этом доме была у Наполеона последняя ставка

главнокомандующего... Я, сударыня, благословляю железные

дороги: движение — источник торговли...» Два года живет в

Бар-на-Сене: «Я, сударь, я — южанка, из Тулузы, но я уехала

оттуда совсем маленькой, восьми лет, я за нее помню, но смут

но. Это — стертая картина...»

Обрывки фраз из романов, там и сям — случайные мета

форы. Она говорит: по-парижскому.

«Мы с сестрой бывали у господина Энжерло, адвоката».

Постоянно подчеркивает, что знакома с людьми добропоря

дочными, солидными, адвокатами и т. п. «Мой отец писал его

портрет...» Мой отец, моя сестра, перечисление всех членов

семьи, родственных связей: «Семья моего мужа просто очаро

вательна: они мне — как самые родные, невестка для них все

равно что сестра. И такая дружная семья! Все заодно... У меня

родственники в Труа; но знаете, когда отправляешься по де

лам, невозможно по пути задерживаться. Они меня будут

ждать на станции». То и дело рассказывает о семье, болтает

обо всех своих делах.

«Господи, я всегда езжу третьим классом: немного жестко-

вато, но у меня есть шаль». Перечень способов употребления

шали в зависимости от погоды. «Во втором классе как-то не

удобно: одни открывают окна, другие хотят закрыть, а затем —

нельзя побеседовать. Я ездила однажды первым классом, из-за

грелок. Нас было четыре дамы в четырех углах; мы не рас

крыли рта; да к тому же и горячей воды еще не было, так что

было холодно во всех смыслах. А вот с этими славными кре

стьянами...»

И, пользуясь преимуществами третьего класса, она балабо

лит обо всем свободно и без устали, иногда понижая голос до

драматического контральто или разражаясь естественным, по

чти интеллигентным смехом.

«Мы очень любим гулять. Есть одна долина... Там, знаете,

трава такая зеленая; много зелени... И зелень нежная-нежная:

при солнечном свете она словно просится на картину... О да, я

по натуре — художница. У меня была склонность, были спо

собности, восприимчивость. Совсем крошкой я уже делала кое-

186

какие вещички, куколок, но отец меня не поощрял; и потом,

меня пугало будущее... Мы были на празднике в N... Праздник

в NN — это еще милей, совсем по-деревенски: плясали на

траве. Здесь чудесный край. Если б я была богата, я бы обо

жала деревню». Искусственно привитое ей возвышенное чув

ство природы, о котором она долбит и долбит, как ей долбили,

чем-то напоминая мечты Марии-Антуанетты в Трианоне *,

опустившиеся от трона до мещанской пошлости. «Я хотела бы

получать и доход. Все это забавляло бы меня; я обожала бы

кур, коров. Ведь они такие занятные!»

Затем следуют подробности, почерпнутые в бегло просмот-

ренных книгах, литературные побасенки о материнской за

ботливости ласточки, причем она рассказывает de visu 1... на

основании, кажется, странички из Мишле; рассказики не о

лебединой песне, — скептицизм Революции рассеял этот мещан

ский предрассудок, — но о черном лебеде, набросившемся на

белого: «Я сама про это читала...» Вкусы а-ля Руссо, «шишка»

религиозности, обращенной на естественную историю.

Париж: восторгается обновленной красотой города. «Я ча

сто нарочно хожу посмотреть на Лувр, он так красив, просто

восхитителен... А эти магазины, «Лувр»! Отель «Лувр»!.. Я обе

дала там, всего за шесть франков: это не так уж дорого; мой

отец знает все их уловки».

У этой женщины — коммерческая смекалка: едва вы ска

жете, что у вас, конечно, нет особенных знакомств среди галан

терейных торговцев, как она тут же вам перечислит все имею

щиеся в ее лавке предметы мужского туалета: подтяжки,

перчатки... Не забывает расхвалить всех своих постоянных

покупательниц. Затем начинает сетовать: «Что ж вы хотите?

Мы — не коммерсанты: где уж тут нажиться при нашей чест

ности, порядочности, при таких расходах. Торговать — это не

для нас... Знали б вы, что такое нынешняя торговля!»

Ездит в Париж к началу каждого сезона и запасается жур

налами мод.

Сентиментальности, с нотками сердечного волнения, по по

воду Монтионовской премии *. Щеголяет своей артистично

стью, говоря об одной рыжей женщине: «Люблю таких: при

ярком свете она похожа на американку... Но, быть может, это

только на вкус художника». Говорит, что иметь дело с дам

скими нарядами потруднее, чем унаваживать землю. «Ах! Эти

руки, перебирающие красивые тряпки, умеют прятать горести,

1 Как очевидец ( лат. ) .

187

показывая лишь привлекательное». Бульварная тирада, стиль

«Женни-работницы»: * счастливая жизнь в хижине. Грустные

воспоминания об исчезнувших дилижансах, разбитная речь,

рисующая суматоху, производимую ими в селеньях, жителей,

выскакивающих на порог дома, и т. д. «Это было так потешно!»

Характерное для парижанки стремление делать себе рекламу,

намекая на свое знакомство с людьми известными и расхвали

вая литераторов: она говорит о Фредерике Тома, перечисляет

его книги.

Эта модистка — воплощение заурядной порядочной жен

щины. Всю поэтичность, которой брызжет от женщины, она

узнала и переняла из романов и театра. Дух, мышление,

улыбка, восторги — сплошное попугайство, в сущности же —

это г-н Прюдом, но скрытый и приукрашенный видимостью

идеи и женского чувства, придающей пошлости этой мещанки

тон, пригодный в любом слое общества, в любом положении, в

любом разговоре. Миленькая фальшивая скрипка, душа кото

рой только дуновение ветра, трескучая фраза. Эта женщина,

правда, не говорила небель, она говорила пантомина: целые

миры разделяют эти два слова. <...>

Можно сочинить на мотив песенки Леонида воображаемое

строгое внушение, каковое человечество получает от мило