Дневник. Том 1

19 декабря.

<...> У нас обедает Сен-Виктор. Говорит о правительстве:

«Оно мне напоминает канализационную трубу в стене, ночью.

Нечто зловонное, вредное и бесшумное». И — о Баччоки:

«Представьте себе слугу на запятках трясущейся кареты:

икры — как студень». < . . . >

Прекраснейший плод Революции — это самое прочное во

царение скептицизма: после Наполеона нет более великой фи

гуры, чем г-н де Талейран. < . . . >

31 декабря.

<...> Расстояние между глазами персонажей на картинах

итальянских мастеров говорит об эпохе их написания. От Чи-

мабуэ до Возрождения, от художника к художнику, глаза все

удаляются от носа, теряя характерную византийскую сближен

ность, отодвигаясь к вискам, и, наконец, у Корреджо и Андреа

дель Сарте возвращаются на место, определенное для них ан

тичными Искусством и Красотой.

В Лукиане изумляет и пленяет самая удивительная зло

бодневность. Этот грек конца Эллады и сумерек Олимпа — наш

современник по душе и уму. От его афинской иронии ведет

начало «парижская шутка». Его «Диалоги гетер» кажутся кар

тинами наших нравов. Его дилетантизм в искусстве и его скеп

тическая мысль близки современному мышлению. Фессалия

Смарры *, новая родина фантастики, открывается перед его ос

лом. Даже в стиле его звучат интонации нашего стиля. Пу

блике наших бульваров пришлись бы по вкусу голоса, разда

вавшиеся у него под сводами Лесхи! * Раскаты его смеха над

богами, живущими на небесах, еще слышатся на наших под

мостках... Лукиан! Когда читаешь его, кажется, что читаешь

дедушку Генриха Гейне: шутки грека вновь обретают жизнь у

немца, и оба они увидели у женщин фиалковые глаза.

192

Портрет художника Эжена Делакруа.

Гравюра Гаварни

— Дюжину устриц и мое сердце...

— Даешь слово?

Рисунок Гаварни из серии «Грузчики»

(Маскарадные костюмы)

О. Бальзак. Гравюра Гаварни

Жюль Жанен. Фотография Пьера Пети

Ш. Сент-Бев. Фотография

ГОД 1859

Январь.

Последняя корректура второго издания «Марии-Антуанет-

ты» уже у меня, в качестве новогоднего подарка.

7 января.

После семи-восьми месяцев отсутствия Путье снова согла

сился обедать у нас. Он по-прежнему ведет фантастический

образ жизни. Поселился на улице Ратуши, где все владельцы

домов держат жильцов — каменщиков; и вот в пять часов утра

раздается жж-жж, бум-бум: пилят дрова, чтоб сготовить

завтрак, раздувают огонь, шипят овощи в чугунке, слышны

шаги на лестнице; затем, попозже, вся детвора дома бежит вниз,

гремя спадающими башмаками, отцовскими и материнскими.

Бывали у него дни, когда он не вставал с постели, заглушая

голод сигаретой. У него есть сожитель по комнате, еще более

опустившийся, чем он, — тот по два дня остается в постели без

пищи, и Путье с ужасом догадывается по его сонному бормо-

танью, что ему грезится еда.

Путье присутствовал на свадьбе, — подружкой невесты была

содержательница трактирного лото, а новобрачная по дороге

с бракосочетания сказала: «Вот бы выпить сейчас», — и ее мать,

спустившись к виноторговцу, велела поднести по чарочке всем

приглашенным, которые сгрудились в пяти или шести фиакрах

и пили, высунувшись из окон. Он был на свадебном обеде, где

соседка одного из его приятелей, видя, что тот подмешивает

себе воду в вино, спросила с любопытством: «У вас дурная бо

лезнь?»

Затем он попал в другое место: принял приглашение г-на

де Клермон-Тоннера, организовал у него детский праздник —

13 Э. и Ж. де Гонкур, т. I

193

представление «Синей Бороды», на великолепной сцене, с его

собственными декорациями и с машинерией, оборудованной

преподавателем Центральной Школы. Ему было хорошо, очень

хорошо в этом доме до тех пор, пока хозяин не приказал как-то

заложить лошадей, когда Путье понадобилось съездить к себе

на квартиру; ему пришлось, спасаясь от этой любезности, ска

зать, что он должен повидать одну скромную, тихую женщину,

которую коляска напугает.

Он сообщал пьянчугам, болтая с ними от полуночи до

трех часов утра, что прекрасное будущее Прив а д'Англемона

было подорвано манией писать фельетоны только о бекарах

и диезах, интересные для музыкантов, но скучные для

публики.

Совсем забыл: он завел дружбу с пожарной командой, и для

них, по случаю их ежегодного бала, нарисовал блестящий транс

парант, за который — и смешно и горько сказать — префект

Сены заплатил ему несколькими глубоко прочувствованными

словами, похвалив за бескорыстие по отношению к команде,

оказывающей такие важные услуги. Типично для него: за эту

одиннадцатидневную живопись он был вознагражден двумя

обедами... И он весел, доволен и горд, если ему удается

внушить доверие кому-нибудь, рад оказанному вниманию,

из которого никогда не извлекает для себя выгоды. По свое

му нынешнему положению он — аптекарский ученик-люби-

тель.

Положительно я уважаю его больше, чем многих других,

окружающих меня: недостаток этого малого, правда, в том, что

он якшается со всяким сбродом, но он поделится куском хлеба

с первым встречным, он чужд притворства, не способен преодо

левать свою антипатию или льстить кому-нибудь, чтоб полу

чить заказ; потаскун, грубоват, но с нежной и тонкой душой;

никогда не завидует; он — великий скептик, обещал своей ма

тери в качестве новогоднего подарка намордник, но, подшучи

вая над ней и не выкрикивая, как в театре: «Моя мать, моя

мать», — отправил ей почти половину заработанного в этом

году; на проклятье, посланное матерью за то, что он не пови

дался с ней в Сен-Жермене на Новый год, он ответил: «Я не

мог, потому что... купил марку для письма к тебе, и из-за этого

остался на весь день без курева!» <...>

Прюдом — тип очень любопытный; у нас были типы харак

теров, как Тюркаре * и т. п., но Прюдом — это карикатура на

разум. < . . . >

194

Воскресенье, 16 января.

Отправляемся в Музей посмотреть реставрацию старинных

картин, начатую под руководством г-на Вийо. Неслыханное

дело, чтобы могли дозволить нечто подобное. Это напоминает

реставрацию торговца картинами, намеревающегося продать

мазню американцам. Картины Лесюэра и Рубенса уже обрабо

таны. Что до полотен Лесюэра, то утрата, на мой взгляд, неве

лика, но картины Рубенса! Они похожи на музыку, в которой

изъяты полутона: все кричит, все вопит, словно взбесившийся

фаянс... Ах, это должно прийтись по вкусу нашим буржуа!

И ни одного протестующего голоса, чтобы приостановить этот

вандализм, самый наглый и самый убежденный в своей пра

воте, какой я когда-либо видел. Г-н Вийо — принадлежность

г-на Ньеверкерка, тот — принадлежность принцессы Матиль

ды, она же — принадлежность и т. д. ... Получилось бы выступ

ление против правительства!

По правде говоря, эти картины, лишенные своего золо

тистого налета, повергли нас в большие сомнения. Время —