Григорий Шелихов

шестидесятичасового плавания в байдарах люди едва владели ногами.

Фальконет был вынесен и установлен на берегу. Ничто не нарушало

безмолвия и безлюдья.

- Что ж, пойдем? - сказал Шелихов, думая, что бухта малолюдна и

жители боятся показываться. - За всяку цену, а договориться надо, в

этой бухте я город заложу... Пойдем безоружны, чтобы не напугать

мирных людей...

По опыту, усвоенному из встреч с туземцами Америки, они взяли в

руки крестообразно связанные палки, обвешанные в знак добрых намерений

стекляшками цветного бисера и лент, и тронулись вглубь, к лесу.

Пройдя поросли раскинувшегося по берегу кустарника, Шелихов и

Василий в нерешительности остановились перед выходом на обширную

лужайку, окруженную лесом. На опушке леса стояло множество шалашей, а

перед ними - толпа рослых индейских воинов, с луками и копьями,

обращенными против пришельцев.

- Попались! - вздрогнул Шелихов. - Как кур во щи угодили! Что

делать будем? - и беспокойно потянулся к спрятанному за пазухой камлеи

пистолету.

- Ты, пожалуйста, не стреляй, - смерть! Добром надо, - шепнул

Василий. - Мы пришли к вам с миром и дружбой! - крикнул он на

кенайском наречии стоявшим в мертвом молчании воинам.

Но едва он шагнул вперед, как взвилась туча стрел, и в нескольких

шагах от Василия и Шелихова закачался, вонзившись острием в землю,

частокол копий, как бы предупреждающий: ни шагу дальше.

- Не надо нам дружбы! И мира с вами в этот раз не будет!..

Уходите! - ответил Василию, выступив из толпы, старый индеец. -

Куликало запретил убивать белых людей с бородами - он вашей крови,

но... уходите! Куликало сказал: "Если не уйдут - убивайте", и мы убьем

вас.

- Скажи: мы хотим видеть Куликало, пусть он решит, должны ли мы

повернуть восвояси, - подсказал Шелихов Василию, и Василий послушно

перевел это кенайцам.

- Куликало сказал: "Если не уйдут - убивайте!" - упрямо повторил

старый индеец.

Шелихов понял, что ничего не остается, как только выполнить

непреложное требование кенайцев - это единственная возможность

остаться в живых. Надо вернуться под защиту фальконета, а там видно

будет. Но как вернуться? Малейшее проявление боязни перед туземцами

может повлечь нападение и гибель, - нельзя показать и тени боязни.

- Ладно! Идем назад, Василий! Скажи только крашеному, что один

посошок - это дарение ихнему... как его... Куликале, а другой - ему...

Да чтобы в спину не били!

Василий прокричал то, что счел нужным передать из подсказки

Шелихова, и протянул старому вождю разукрашенные палки.

Индеец не пошевельнулся. Тогда Василий положил подарки на землю и

вместе с Шелиховым, не оглядываясь, повернул к берегу.

На обратном пути Шелихов думал не столько об опасности погибнуть

в зарослях от стрел и копий кенайцев, сколько о небывало бесславном

возвращении в лагерь. Как объяснишь добытчикам, а в особенности жене,

этот вынужденный и очень похожий на бегство отъезд? Шелихов понимал,

что трех десятков людей и фальконета недостаточно для внушения

покорности индейцам, действующим по указаниям таинственного Куликало.

- Слышь, Василий, ты попридержи язык, никому не говори, чего

было... Говори - встренули нас не надо лучше, да пожалились: черна,

мол, оспа в поселении гуляет... Ну, мы и повернули и в море потому же

уходим... Понял?

Василий радостно поддакнул выдумке Шелихова. Алеут не хотел,

чтобы слава его, неустрашимого воина и тонкого дипломата, после такого

неприятного оборота дела потускнела.

- Кабы не черна оспа, разве ушли бы мы... Эй, обкурите нас серой!

- крикнул он и лукаво рассмеялся.

- Умен ты, Василий! Вернемся целы домой, тойоном тебя назначу, -

поощрил его понятливость Шелихов. - Три жены заведешь!

- У-у! - в притворном ужасе замахал руками Василий. - Пропал

Ва-шели, съедят меня бабы!

Выйдя из зарослей к своим людям под защиту фальконета, Шелихов

снял с головы меховой колпак и истово перекрестился, став лицом к

востоку.

- Нашел, Наташенька, золото! - сказал он подбежавшей жене и

тотчас же поправился, заметив гримасу отвращения на ее лице. -

Золотого человека нашел... Кликалой зовут! Я думал: врет Василий,

когда он на Кыхтаке про него рассказывал, ан нет - живет такой человек

среди индейцев и бережением русских благодетельствует...

Шелихов рассказал окружившим его добытчикам наскоро придуманную

историю с черной оспой.

- В селение не допустили и отплыть поскорей присоветовали. У них,

кто рябью не мечен, все лежмя лежат, черна оспа людей косит... По

байдарам! - вскричал он. - До-омой!..

3

В 1785 году после удачного возвращения в Кыхтакскую крепость из

плавания к огнедышащей Большой горе, - она грозно высилась на

материке, русские прозвали ее горой св. Илии, - промышленники увидели,

что магазин с мягкой рухлядью - дорогими мехами - переполнен, а бочки

с порохом и огнестрельными припасами пусты, ни крупы, ни муки в ларях;

да и срок контрактам подходит к концу. А тут еще и неутолимая тоска по

родине. Она день ото дня разгоралась и звала домой.

Не знал этой тоски только Григорий Шелихов. Ему некогда было

тосковать. Он весь был поглощен ежедневными подсчетами накопленного

богатства и честолюбивыми мыслями самолично заложить на американском

материке в облюбованных местах первые русские поселения. И какие он

только не придумывал названия своим еще не заложенным поселениям:

Славороссия, Екатериноград, Павлоград, рассчитывая войти ими в честь у

государыни-матушки Екатерины II и ее наследника, будущего императора

Павла Петровича.

- Да куда ты лезешь! Ишь напридумал сколько! Их именем и без тебя

назовут! - сердито отзывалась Наталья Алексеевна, когда он делился с

нею этими изобретенными названиями. - Ты о своих людях, Гришата,

подумай, небось ихним попечением да трудами и в люди-то выходишь. Кто

тебя картой плавания благословил, путь-дорогу указал? - вспомнила она

кстати, но не назвала своего деда Трапезникова. - То-то! А Самойлов

Константин Лексеич, чьим умом да советом ты живешь? Пьяных Захарыч, -

разве не он научил тебя паруса ставить, марселю от брамсели отличать?

Их вот имена на память людям и закрепи...

- Уравнила! Ха-ха! - искренне хохотал мореход. - Славороссийск -

и Самойлово, Павлоград - и рядышком Пьяных... Пьяныхград! Эх, ты!

Царствующие не поддержат - все прахом пойдет, все труды мои и

человечков наших льдом покроет, вот как реку ту, что в Нучеке...

Помнишь, сказывал тебе?..

Но зверобоев-промышленников мало трогали коммерческие и

честолюбивые расчеты Шелихова. Они все чаще и чаще поговаривали о

возвращении долгой: пора, мол, и честь знать. Вечерами собирались

перед пятистенным домом-жильем артели, на песчаной лужайке, и слушали

песни, которые складывал и пел под жалейку Ваньша Чабриков, худенький

парнишка с глубокими, как озеро в горах, голубыми глазами.

Ваньше в первых боях пробили голову каменным топором, и он стал,

как заметили позже, не в себе. По настоянию Натальи Алексеевны его

освободили от промысла и караульной службы. Ходил он со своей жалейкой

и складывал песни. Когда видел собравшихся в кучу людей, подсаживался

к ним и пел. Ходил в шалаши алеутов и там пел. Алеуты ничем не обижали

Ваньшу: по представлениям алеутов, человек, лишившийся ума, перешел во

власть духов, обидеть такого - совершить святотатство.

Как-то раз в безоблачный вечер сидели ватагой зверобои и глядели

в сторону Руси, где садилось в океанские воды багряное солнце. Курили