На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Существование двух противоречивых точек зрения и обусловило организацию такой укрупненной партии, как наша. Мы должны были дать окончательный ответ, что представляют собой уголь и золото Эмтыгея, особенно уголь.

Из прошлогодних работников в партии остался только Успенский. Он ехал в качестве начальника отряда, который должен провести детальное опробование бассейна Мяунджи. В прошлом году мы смогли сделать эту работу лишь «начерно», в первом приближении.

Весь остальной состав партии был укомплектован людьми новыми, мало мне знакомыми. Ближайшим моим помощником был молодой техник Володя Светлов, подвижный, шумный и энергичный. Он должен был возглавить угольный отряд. Перед этим Володя проводил разведочные работы на уголь неподалеку от Магадана. Прорабом-поисковиком впервые ехал А. Л. Павленко, работавший раньше коллектором-съемщиком в одной из полевых, партий. Топограф А. Ф. Инюшин руководил топоотрядом, которому предстояло составить крупномасштабную карту участков, сложенных угленосными образованиями.

Среди рабочий партии были два коллектора-съемщика — Роберт Котман и Гриша Губанов, — обучавшихся на кратковременных курсах и выпущенных досрочно в нашу отдаленную партию.

Сидя на нартах, мы довольно быстро продвигались вперед по укатанной дороге. Где-то перед нами двигалась на шестидесяти нартах партия геолога Е. Т. Шаталова, который ехал работать в бассейн Индигирки. Там в прошлом году геолог И. И. Галченко обнаружил золото, и руководство Дальстроя послало теперь туда хорошо оснащенную партию для уточнения и расширения этих данных.

Как приятно ехать по гладкой, хорошо укатанной дороге! Олени, пофыркивая, бодрой рысцой бегут вперед, все дальше и дальше увозя нас от Хатыннаха.

Фиолетовыми отсветами догорающего заката отмерцали снежные вершины причудливых гольцов горной цепи Негоях, заискрились в потемневшем небе светлячки многочисленных созвездий, мороз стал чувствительно кусать нос и щеки, а мы все ехали и ехали по скрипящему снегу, ища места, удобного для ночлега. Он будет там, где достаточно корма почти для двухсот наших оленей.

Наконец мы остановились. Пока каюры выпрягали оленей, началась подготовка к ночлегу. Запылали костры. На снежной поверхности речного русла было вытоптано несколько площадок, и на них установлены палатки.

Мы размещаемся вчетвером — Светлов, Успенский, я и повар партии Иван Иванович, который уже хлопотливо возится у костра, гремя ведрами.

В палатке мы прямо на снегу расстелили брезент, разместили на нем наши уютные спальные мешки, растопили печку, зажгли свечу, и внутри сразу стало не хуже, чем в доме. Правда, наши печки, предназначенные для летних условий, слишком малы, размер их не соответствует мощи мартовских морозов, так что в палатке, в двух шагах от раскаленной докрасна печки, вода в кружке быстро покрывается корочкой льда. Однако жить в ней вполне можно. А после сытного ужина и пары кружек горячего сладкого чая с черноморскими галетами жизнь явно превращается в сказку из «Тысячи и одной ночи».

Это «сказочное» существование, к сожалению, омрачается непристойным поведением наших оленей.

Современный олень — это настоящий бич для путешественника. Давно ушли в область преданий те благословенные времена, когда олени питались одним только ягелем. Теперь олени — это отвратительно всеядные существа, которые наносят путешественникам неисчислимые протори и убытки. Наевшись своего любимого ягеля, они ночью спускаются с сопок, нахальными толпами бродят между нарт, обнюхивая и проверяя не ими положенное. Жадными слюноточивыми ртами вгрызаются они в мягкую мешочную тару, норовя сожрать муку, сухие овощи и прочие продукты, с отчетливо выраженным намерением обречь нас в будущем на муки голодной смерти.

Приходится устанавливать специальные дежурства для борьбы с этими четвероногими агрессорами, которые упорно сопротивляются, не желая покидать лагерь. Зато к утру они удирают на вершины сопок, разбиваются на группки, и на поимку их тратится много усилий и времени. Раньше полудня выехать нам не удается.

С трудом мы преодолели «трубу» — узкий ущелистый отрезок долины Дебина с высокими скалистыми отвесными берегами. Здесь, как в аэродинамической трубе, вечно дует пронзительный ветер, который начисто сметает снег, и поверхность льда блестит как трещиноватое зеркало.

Олени не могут идти по этому зеркалу. Копыта их выколачивают бешеную дробь, ноги расползаются в разные стороны, они спотыкаются, падают, вновь вскакивают и, продвинувшись на несколько шагов, опять падают.

«Труба» основательно вымотала не только оленей, но и всех нас. Без нашей помощи олени не смогли бы протащить груженые нарты на расстояние до четырех километров — такова протяженность «трубы». Долина Дебина прорезает здесь гранитную цепь Негоях, образуя порожистый участок. В некоторых местах вздымаются большие растрескавшиеся ледяные бугры, около которых угрожающе торчат из-подо льда темные острые края гранитных глыб.

Через двое суток мы, к нашему удивлению, нагнали партию Шаталова, выехавшую на четыре дня раньше нас.

Оказалось, что сначала они, как и мы, ехали по следам дорожников, ведущих изыскания пути из Хатыннаха на Бёрёлёх, и продвигались достаточно быстро, потом по совету заведующего оленьим транспортом якута Сыромятникова в поисках более короткого пути свернули в сторону, и теперь им приходится самим торить дорогу.

Скорость нашего продвижения резко снизилась. Торить дорогу по целине — невеселое занятие. Впереди на лыжах идут два человека, прокладывающие первый след. За ними движется связка оленей с десятком облегченных нарт, которые вчерне намечают путь, далее следует остальной караван, оставляя за собой гладкую, хорошо укатанную дорогу — неожиданную радость для последующих путников.

Третьего апреля мы благополучно добрались до устья Сусумана — крупного левого притока Бёрёлёха. Бёрёлёх — по-якутски «волчья долина», и он оправдал это название. Утром в партии Шаталова была обнаружена пропажа трех оленей. После долгих поисков два из них были найдены, один загрызенный насмерть, другой едва живой.

Нашли их километрах в двух от стоянки. Тунгусы-каюры по следам определили, что в нападении участвовали три волка. Третьего оленя найти не удалось. Вероятно, он также стал жертвой волков. Тунгусы немедленно прирезали оставшегося в живых оленя, забрав тушу себе. Загрызенного оленя они оставили на месте. Его подобрал Шаталов, пообещавший выделить часть мяса нашей партии. Я с ним в свою очередь поделился свежим печеным хлебом, который мы купили у дорожников, когда проезжали мимо них.

На устье Сусумана Шаталов остановился в полукилометре от нас, и я отправил к нему за мясом нашего повара Ивана Ивановича. Он отнес Шаталову хлеб и принес, вернее, приволок по снегу ляжку и бок, как он выразился, «упокойника». Иван Иванович в свое время работал в скотобойне колбасной фабрики и хорошо разбирался в анатомии. В мясе он моментально разыскал «крупку» — каких-то паразитов, рассеянных среди мускульной ткани. Это вытянутые, в полсантиметра длиной водянистые пузырьки, заключенные в полупрозрачную плотную оболочку. Внутри пузырьков находится белый величиной с горошину комочек — основное тело паразита.

В нашем олене «крупки» оказалось сравнительно немного, но все же мы решили как следует сначала проварить, а затем прожарить мясо.

Через некоторое время пришел Шаталов пригласить меня, Светлова и Успенского «на поминки», на каковой предмет в его палатке жарились печенка и почки. Узнав о «крупке», он несколько огорчился. Иван Иванович поспешил его утешить, заявив, что в печенке «крупки» не бывает. При этом он флегматично добавил, что там только болячки и разные червячки встречаются, а что касаемо «крупки», то ее в печенке нет.

После этого сообщения печенку жарили до бесчувствия, так что она даже хрустела на зубах. Правда, Светлов и три человека из шаталовского штаба, узнав о «крупке», решительно отказались от печенки и перешли на изготовление ужина из консервов. Остальные же, хватив немного спирту, принялись с аппетитом уничтожать злополучную печенку, которая оказалась великолепной, и ее едва-едва хватило мужественным гурманам.