У Южного полюса

теплый месяц имеет температуру на 7 градусов выше температуры

на мысе Адэр, а самый холодный месяц на 2 V3 градуса

холоднее.

Наиболее высокой температура на мысе Адэр была 24 января

1900 года (+9°,3). Самой низкой — 5 и 6 августа 1899 г.

(—41,9). Размах равняется 51,2°.

Относительная влажность выше всего (92%) в мае и меньше

всего (71 %) в марте. В общем она выше зимой и ниже весной

и осенью.

Облачность больше всего зимой и осенью, меньше всего весной.

Дожди идут лишь с января по май.

Снег бывает круглый год, чаще всего в зимнем месяце—июле,

реже всего весною—в октябре.

Летом безоблачные дни редки, зато зимой и весной они часты.

Облачных дней в году гораздо больше, чем безоблачных. Около

43% всех дней года облачные.

Преобладающий ветер—юго-восточный, затем следуют

южный и восточный. Ветер от какого-либо другого румба

горизонта встречается редко, в частности западный ветер. Дни тихие

и ветреные наблюдаются одинаково часто.

Преимущественное направление ветров указывает на то,

что обычно имеет место более низкое атмосферное давление

на севере (океан) и более высокое на юге (антарктический

континент).

Наиболее частые и наиболее сильные ветры идут от румбов

SO и OSO.

Со штормами были отмечены 72 дня, что составляет 22% всех

дней наблюдений. Во время юго-восточных штормов ветер

достигал максимальной скорости в 45 метров в секунду.

Самые сильные и частые ветры являются также наиболее

теплыми; они наступали обычно в дни наибольшего

понижения атмосферного давления.

Когда ветер с востоко-юго-востока меняется на ветер с юго-

востока, давление поднимается; оно вновь падает при ветре с

востоко-юго-востока и поднимается, когда ветер поворачивает

на юг. Следующие признаки предшествуют обычно

юго-восточному шторму.

За несколько часов до шторма одновременно начинают

подниматься температура и падать барометр; нередко при этом

происходит явственный подъем температуры при незначительном

падении барометра. За полчаса до шторма наблюдается резкое

падение барометра. Дуют слабые ветры переменного направления,

которым сопутствуют периодически налетающие снежные вихри.

Несколько минут мертвого штиля, затем резкие порывы ветра

с востоко-юго-востока скоростью до 30 метров в секунду. Этот

порывистый ветер несет с собой в первые часы шторма сорванные

в горах камни и комья земли. Небо, как это ни странно, остается

безоблачным.

Во время шторма ветер часто полностью утихал внезапно на

несколько секунд, чтобы затем возобновиться с удвоенной силой.

В зимние месяцы штормы так же внезапно прекращались, как

начинались. Иногда атмосферное давление достигало

минимальных цифр как раз к концу шторма. Проходили после этого еще

сутки, прежде чем барометр поднимался до своего обычного

уровня.

Летние штормы были несколько слабее зимних, однако они

продолжались дольше, однажды целую неделю.

Значительное падение ниже нуля среднемесячной июльской

температуры надо приписать штормовым ветрам с востоко-юго-

востока, приносящим с собой низкие температуры.

Сильные морозы частично связаны с сухими ветрами,

дующими с гор, поднимающихся к востоку от нашей станции на

1500 метров над уровнем моря. С этим связана также и резкость

юго-восточных штормов. Между прочим, интересно заметить,

что дальше на запад подобные же резкие ветры были отмечены

немецкой полярной экспедицией в такой полосе, где никаких

высоких гор поблизости не было2.

В первые дни октября стояла прекрасная безоблачная погода

с очень редкими штормами. Температура, однако, держалась

на низких цифрах. На протяжении четырех дней она составила

в среднем — 28° Ц.

Дни стали удлиняться, и настроение наше соответственно

улучшалось.

На юге, где солнце лишь на несколько градусов уходило

за горизонт, дневной свет сохранялся и в полночь.

Состояние здоровья Гансона внушало в это время все

большие опасения. Он ел мало, но не похудел, а стал, наоборот,

весить больше. У него был желтый цвет лица и одутловатый вид.

Чувствительность в области конечностей понизилась у него

настолько, что, если врач втыкал ему иголку глубоко в бедро,

он не чувствовал ни малейшей боли.

Болей в собственном смысле он не испытывал, но левая рука

у него нередко немела. «Как будто я долго лежал на ней»,—

так обычно описывал Гансон это ощущение. Как правило,

настроение у него хорошее; он слушал с большим интересом

подробности нашего пребывания на берегу бухты Робертсон.

Гансон очень жалел, что не смог принять участие ни в одной санной

экспедиции. Спал он неспокойно, часто просыпался, и, хотя

болей у него не было, стонал всю ночь напролет.

Доктор ленил его конечности с помощью электризации и

был неутомим в своем уходе за больным. По мере того как

состояние Гансона ухудшалось, энергии у доктора

прибывало.

Быть может, тут играло роль и приближение весны, но я

полагаю также, что тот профессиональный интерес, который болезнь

Гансона возбуждала у доктора, способствовал освобождению

последнего от тех приступов мрачной рефлексии, которым он

слишком часто предавался в течение полярной ночи.

5 октября у меня была беседа с врачом о состоянии Гансона.

Я спросил, не считает ли он, что Гансон болен цингой. Это

предположение доктор отверг самым решительным образом. Для

диагноза бери-бери симптомов тоже недоставало, однако последний

диагноз нельзя было полностью исключить.

Сам не знаю, почему, но у меня все время было убеждение,

что Гансон болеет бери-бери. Убеждение это было до известной

степени поколеблено сомнениями нашего опытного врача в этом

диагнозе; однако мне и посейчас кажется, что болезнь Гансона

была именно бери-бери.

6 октября с утра, когда мы с Гансоном оставались в домике

вдвоем, он взял в руку небольшое зеркало и долго и внимательно

рассматривал свое отражение. Затем он сказал:

— Я всерьез думаю, что болен цингой. Мой отец когда-то

болел ею, и я слышал от него немало о сущности этой

болезни.

Лоб Гансона казался в то утро желтовато-восковым.

Он спросил, объяснил ли мне врач, в чем состоит его болезнь.

На это я ответил отрицательно.

Мне было ясно—врача самого одолевают сомнения насчет

характера болезни Гансона, но он неутомим в своем стремлении

сделать все, что только в его силах и вообще возможно при

данных обстоятельствах, для спасения Гансона. С утра до

ночи он был на ногах, изучал своего пациента, пробовал то одно,

то другое средство, массировал и электризовал его.

Остальные участники экспедиции обладали относительно

хорошим здоровьем. У меня и Фоугнера появились все же

симптомы напоминавшие в слабой степени болезнь Гансона. При

давлении на мышцы икры оставался след; у меня также

бывало нередко чувство онемения в левой руке. Однако и доктор

Клевстад и я держались того мнения, что это чувство имеет

ревматическое происхождение. Спереди и сзади с головы до ног

врач обклеил меня «пластырем от ломоты». Средство это помогло

прекрасно.

Наступило 6 октября, а Элефсен и лапландец Муст все еще

не являлись на мыс Адэр. Я знал, что запас продовольствия

у них невелик, поэтому, поскольку штормы могли задержать

их там и дальше, я решил как можно быстрее подбросить

продовольствие на остров Йорк и принять меры к их розыску.