Свет с Востока

162

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

дошли?» — «Да.... Точнее, он не дошел до них: ведь четыре из пяти арабских сочинений, на которые опирается Челеби, заключены в руко­писи, поступившей в парижскую Национальную библиотеку еще в восемнадцатом веке, вспомните упоминание Аскари в 1732 году... А в 1860, еще при жизни Рено, Национальная библиотека приобрела вто­рую рукопись, где сохранился и последний, пятый, из называемых турецким адмиралом трактатов — "Книга польз" лоцмана Ахмада ибн Маджида, пятнадцатый век! Так что все арабские источники энцикло­педии Челеби находились у французского корифея буквально под руками в течение всей его жизни (он умер в 1867 году), и вот загад­ка — как мог он не наткнуться на них, не оценить, не обнародовать их, этот создатель знаменитого «Introduction gйnйrale a la gйographie des Ori-entaux»1?— «Вряд ли эти давние документы сейчас поддаются рас­шифровке. Вспомните авторитетное мнение де Слэна, высказанное им в каталоге, а ведь это уже 1883-1895 годы: «Язык трактата растянут и насыщен техническими терминами, смысл которых понятен лишь плававшим по Индийскому океану». Так сказано об упомянутой вами «Книге польз», но, по-видимому, это можно отнести и к остальным произведениям сей достаточно темной литературы...»— «Хорошо, оставим пока вопрос о сложности текста! Но после 1912 года, когда Ферран впервые вытащил на свет божий эти две рукописи старых арабских лоцманов — впервые после того, как одна из них недвижи­мо пролежала в парижском хранилище полвека, а другая — двести лет, — разве не ясно, что такие сложные мореходные руководства не могли возникнуть в арабской среде случайно? Экономическая необ­ходимость порождает навигационную практику; последняя создает соответствующую литературу. Значит, уже самый факт наличия этой литературы еще до раскрытия внутренних деталей дает право видеть историю арабов не совсем такой, какой она рисовалась нам на уни­верситетской скамье, тут есть нечто совсем новое, не знаю еще его объема и всех его черт, далеко не знаю... Но оно есть, и придет в наши книги...»

Я приникаю к своим внутренним голосам, чтобы услышать вто­рой: возражение оттачивает мысль. Но корифеи смолкли! Я напря­женно и жадно слушаю тишину.

Да, диссертация стоит и большего, гораздо большего, чем я успел ей дать до сих пор.

Три арабские лоции

163

Но работа над ней и томила. Нередко меня начинали раздражать и малопонятный морской язык, и множество непривычных географи­ческих и звездных имен, и напряжение от постоянной временной и пространственной абстракции, и даже нарушения классического стиля в письме рукописи. Пальцы тоскливо пересчитывали груду непрочи­танных листов: еще много! Уже далеко отступила тьма, окутывавшая первые страницы лоций, уже глаза и ум проникли в самые дебри тек­ста, уже, кажется, можешь умозрительно охватить весь документ, — ан нет, не покорил ты его еще, и столько чуждого, непонятного глядит из каждого угла впереди!

Усталость.

В такие минуты я вставал из-за стола и принимался ходить по сво­ему подвалу. Сгущались осенние сумерки, а свет дадут только в восемь вечера. Хорошо так сумерничать: ходить и думать.

О чем?

Да обо всем. Тему не выбираешь, она сама приходит. Хорошо ду­мать мелодиями; переливающимся блеском слов; то строгим, то скользящим ритмом строф-когорт. И вновь Аррани:

Кто бился здесь? Кто крови алкал? В руинах церкви, нежно бел, Одетый в мрамор скорбный ангел Непостижимо уцелел.

Здесь шли бои. Бежали люди, Чтоб от войны детей спасти, И лязг мечей, и трупов груды Пересекали им пути.

Здесь шли бои. Свергались храмы,

Где проповедали любовь,

В камнях руин зияли ямы,

И меж камней струилась кровь.

.. .Война ушла. В покое сонном Все заросло и умер звук. Здесь хорошо молчать влюбленным, Здесь разговоры губ и рук.

Над кашкой бабочка летает, Едва жужжит мохнатый жук,

164

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

Пасутся козы, и сплетает Упруго сеть свою паук.

В полдневном зное все застыло. Где лязг и вопли, взмах и кровь? Ах, неужели это было И неужели будет вновь?

Здесь всё, упав, устало дремлет И ангел, страж земному сну, В застывшей длани крест подъемлет, Благословляя тишину.

Проходили недели. Я переводил Аррани в тихие вечерние часы отдыха от работы над диссертацией, медленно, вдумчиво отбирая точ­ные слова для воссоздания аромата подлинников.

После сумеречных бдений я возвращался к лоциям Ахмада ибн Маджида освеженный, радостный.

И однажды подумалось: а вот Ахмад ибн Маджид... Так ли уж он для нас стар, так ли от нас далек? Флер экзотичности, лежащий на всем восточном, не искажает ли нашего восприятия этой личности, не скрывает ли истину?

Человек — всегда человек. И, может быть, в этом смысле нет ни времени... ни пространства? Пока эти два фактора образуют между исследователем и исследуемым психологическую преграду, возможно ли совершенное постижение? Пока мой герой для меня не живой че­ловек, а книжный персонаж, много ли я узнаю, многое ли смогу пове­дать о нем?

И тут мой взгляд упал на стихи, до которых я дошел в лоциях Ах­мада ибн Маджида: «О, если б я знал, что от них будет! Люди поража­лись их делам.»

В тысяча пятисотом году португальцы приплыли в Индию. Посе­лились, стали заводить знакомства, опирались на правителей. «О, если бы я знал...» Трагедия старого лоцмана, обманувшегося в тех, кого он привел к берегам Индии, раскрылась передо мной, как бы освещенная вспышкой молнии. Почувствуй он в них завоевателей, увидь горы тру­пов, по которым они взошли к власти над сокровищами Востока, не дойти бы тогда кораблям Васко да Гамы до берега неизвестного океана.

Я увидел его живое страдающее лицо, душу, истомленную поздним раскаянием. Разве страдания уже чужды сегодняшнему миру? Они —

Три арабские лоции

165

его часть. Я понял, что давно угасшую жизнь можно прочесть лишь идя от сегодня. Тогда мы узнаем именно жизнь, а не изломанную тень ее, и это знание будет служить жизни в нашу минуту на земле.

Для первооткрывателя арабских морских рукописей средневеко­вья Габриэля Феррана Ахмад ибн Маджид был прежде всего блиста­тельным пилотом Васко да Гамы, затем — безукоризненным и бес­страстным знатоком южных морей. Я же видел в нем, в первую оче­редь, человека со всеми сильными и слабыми сторонами, которые он мог иметь. Действительно, не будь он человеком, не стать бы ему больше никем.

Здесь находилась нить к познанию арабского моряка XV века из­нутри, а это высшая, истинная ступень знания.

Когда мои мысли пришли в систему, на сердце стало спокойно и легко, и трудности, долго сковывавшие меня, отступили.

«...Работа вполне заслуживает степени...». «Переводы и дешиф­ровка текста... неважны...»

— Игнатий Юлианович, как это совместить? — спросил я, спешно приехав в Ленинград. Он спокойно посмотрел на меня.

— А очень просто. Я считаю — как и Дмитрий Алексеевич1, и другие, с кем я говорил, — что вы добились поставленной цели: руко­пись раскрыта, ее данными уже можно — и придется, конечно, — пользоваться всем, кто будет когда-либо изучать арабскую мореход­ную литературу. Вами выполнено обширное исследование, весьма полезное для тех, кто решил бы заняться всеми этими вопросами, хотя в ряде случаев оно захватывает линии, без которых можно было бы обойтись, например, так ли уж нужны таблицы распределения этих «маназил»2 по знакам Зодиака или таблица обращений автора к чита­телям...

— Это «лузум ма ля ялзам», как говорил Абу-л-Аля3, — хмуро сказал я, занятый невеселыми мыслями. — Вроде бы и не нужны, а позволяют лучше понять лоции...

— Ну, спорить не буду. Так вот, ваши достижения в работе над уникальной рукописью позволяют вам претендовать на искомую сте­пень, я думаю, с достаточным основанием. Что же касается издания, то

166

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

для него ваша работа еще не готова: одни детали — правда, их мало — требуют полной замены, другие — более тщательной отделки. Ведь в печатном труде все должно быть безукоризненным...