Свет с Востока

...Аспирантский план 1946-47 гг. Шумовский выполнил досрочно и с превышением, приступив уже к непосредственной работе над диссертацией. Однако до снятия с него судимости зачисление в аспирантуру представляется невозможным, вследствие чего уже в течение года /.../ он лишен средств к существованию и постоянного местожительства, что создает крайне трудные условия для его научной работы.

Академик В. В. Струве Академик И. Ю. Крачковский.»

Лето я провел у брата в родной Шемахе. Снимки рукописи лоций были со мной.

Шемаха. Маленький городок в горах, удаленный на сто с неболь­шим километров от Баку, некогда столица государства, ныне рай­центр. Город «шамаханской царицы», заключенный между шестью кладбищами — четырьмя мусульманскими, армянскими и русскими. Последнее позже отвели под пастбище для скота, потом под застройку. Вот улицы, по которым я ходил в школу, вот горы — на них я взби­рался, речка — по ее берегам бродил, сочиняя стихи. А это — охран­ник местного отделения Госбанка, старый азербайджанец Али Наджа-фов, помнящий меня мальчиком. Сегодня он пришел к нам о чем-то поговорить с главным бухгалтером Госбанка, моим братом. Я и брат с давних пор уважительно зовем старика «Али-дай» — «дядя Али». Гость появился в то время, когда я за обеденным столом — письмен­ного не было— читал свою рукопись лоций. Рядом в коробочке с увеличительным стеклом лежал крохотный — два на четыре санти­метра, — но полный Коран, приобретенный мной в Ленинграде. Али-дай бережно взял со стола священную книгу, приложил ее к сердцу, затем поцеловал и положил обратно. Он был набожным шиитом — о шиизме говорили, прежде всего, его имя и особенно фамилия: когда молился у своего коврика в углу операционного зала Госбанка, для него не существовало ничего другого.

Три арабские лоции

159

Работа шла, мое знакомство с лоциями углублялось. Уже полно­стью были переписаны по-арабски стихи всех трех мореходных руко­водств знаменитого в свое время водителя океанских судов. Уже была готова картотека для указателей по всем разделам содержания: геогра­фии, астрономии, морскому делу, прочим вопросам. Проверено по­строение стихов, составлены соответствующие описания. Оставалась наиболее трудоемкая и ответственная часть — перевод всего текста. Только по его итогам можно писать исследование.

Задумываясь над неровно бежавшими с листа на лист строками давних руководств, я вспомнил, что читал эти же страницы ровно десятилетие назад в этой же Шемахе, на каникулах между четвертым и пятым курсами. Но тогда мой взор, говоря строго, скользил по по­верхности открывающегося мне моря, оставаясь при этом на берегу. Сейчас я отправлялся в плавание, рискуя утонуть, но, намереваясь добраться до другого берега.

Вернувшись осенью в Боровичи, я, прежде всего, занялся поиска­ми нового жилья: у Анны Федоровны мне был отведен угол в ее един­ственной комнате... На рынке, где я покупал хлеб и картофель, дове­лось познакомиться с бывшим актером Тимофеем Андреевичем, тор­говавшим спичками и папиросами. Быть может, и он оказался в Боро-вичах не по своей воле, но говорить обо всем этом было неудобно, и я не спрашивал. Тимофей Андреевич на правах старожила вызвался помочь мне найти комнатку. Мы почти сразу пришли в ладный бре­венчатый дом за Метой, посреди просторного ухоженного двора. Я узнал, что в этом доме, учась в боровичской школе, когда-то жила со своими родителями Ира Серебрякова. Рана была еще свежей — впро­чем, она так никогда и не затянулась — у меня потемнело в глазах, я отказался от гостеприимства недоумевавшей хозяйки, и мы с моим спутником ушли прочь. Для научного творчества нужно не только отдельное помещение, но и сосредоточенность мыслей в одной точке.

После нескольких отказов, полученных в других домах, Тимофей Андреевич привел меня к себе— рядом с его комнатой в подвале строения близ кладбища имелась пустовавшая каморка, имевшая единственное окно на улицу, в которое виднелись ноги прохожих. Вся обстановка состояла из деревянных некрашеных стола и скамейки, у одной стены также стояла железная койка; для нее хозяйка за допол­нительную плату предоставила матрац, набитый соломой из хлева. Деваться мне было некуда, дни бежали за днями, и я поселился в ка­морке. В конце сентября я смог заняться переводом лоций.

160

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

Работа над переводом лоций Ахмада ибн Маджида и увлекала, и томила. Я чувствовал удовлетворение, сознавая, что она вводит в науку свежий и важный материал, который дает основание пересмотреть старые, но все еще живые, узаконенные традицией взгляды на арабов как на сухопутный народ. Действительно, ведь вот как въедаются в общественное сознание предрассудки! В книгах, докладах, лекциях — везде одно и то же: мерно колыхающиеся в песках караваны верблю­дов, дворцы в тенистых садах, мечети с узорными минаретами, пест­рые базары — вот лицо громадной империи, простершейся от Пире­неев до Инда; стрельчатые арки мавзолеев, украшенные шедеврами каменной каллиграфии, стихи, пронизанные тонким ароматом наме­ков, благоухающие глубоким чувством, переливающие в своем лоне бесценную инкрустацию из вечных мыслей сочинения по разным об­ластям знания, хрустальными родниками вливающиеся в исток евро­пейской науки, — лицо арабской культуры.

Но ведь море, море, бьющееся в берега Аравии с востока, юга и запада, омывающее Сирию и Египет, Алжир, Марокко, Испанию — неужели страх перед ним был у арабов сильнее страсти к познанию мира, сильнее даже грубой необходимости обмениваться товарами с дальним восточным миром? «Да, — отвечают ученые-арабисты, — это так». «Ислам боится моря; с самого начала он был подавлен ощущени­ем морского превосходства неверных и практически почти не прила­гал никаких усилий, чтобы оспорить их господство» — это слова Мар­тина Хартмана (1913 год). «Мусульмане... не слывут большими люби­телями морского дела»,— так отозвался Бернар Kappa де Во в 1921 году. «Моря арабы не любили», это говорит... да, это сказал Игнатий Юлианович Крачковский в работе 1937 года «Арабская культура в Испании». Какое единодушие и какие имена! Я опускаю усталую голо­ву на листы своей диссертации, потом поднимаю глаза к тусклому окну над столом. Во мне рождаются возбужденные вопросы, и на каж­дый, как на игральную карту карта козырной масти, ложится вообра­жаемый ответ, то, что я мог бы услышать от корифеев. «Позвольте, но вот эти семь путешествий Синдбада-морехода, описанные в "Тысяче и одной ночи"... разве рассказ о них не отражает развитой навигацион­ной практики?» — «Нет, батенька, это просто литературный прием: для разнообразия часть сказок перенесли действием с суши на море. Понимаете? Острота ситуаций... И заметьте: это сказки. Синдбад — сказочный персонаж». Мне видятся лица моих собеседников, их вы­ражение — то учтиво-холодное, то снисходительное, то озабоченное,

Три арабские лоции

161

проникнутое искренним желанием уберечь меня от сильного увлече­ния новой идеей. Игнатий Юлианович в разговорах со мной то и дело употребляет слова: «Трезвость... Осторожность... Неторопливость...» Да, конечно... Игнатий Юлианович, но нельзя же приказать свежему вихрю дуть с меньшей силой, чем он дует! Увлеченность пройдет, ее сменят именно трезвость, осторожность, неторопливость, и очень скоро. Уже сейчас — видели бы вы! — по скольку раз я перечитываю каждый стих из рукописи лоций, прежде чем записать перевод, как долго думаю над книгами, прежде чем сформируется мое отношение, запишется моя мысль! Но увлеченность дает крылья, нужные для того, чтобы взлететь над миром привычных представлений, взглянуть на него сверху острым и недоверчивым глазом. «Сомневаюсь — значит, мыслю...» И вопросы продолжаются.

О, у меня их много! «Скажите... Ну, а вот морские рассказы деся­того века, судовладелец Бузург ибн Шахрияр... Это тоже фанта­зия?»— «Трудно сказать, знаете... Какая-то доля реальности здесь, может быть, и есть, но вряд ли она значительна: ведь восточные моря­ки не ходили в открытое море...» — «Почему вы так думаете?» — «Это общеизвестно. Потом, Бузург ибн Шахрияр... Обратите внимание, ведь это персидское имя, не арабское...» — «Но рассказы-то написаны по-арабски!» — «Ну и что же, тогда каждый мало-мальски образован­ный человек писал по-арабски, будь он еврей или перс». — «А Фирдо­уси?» — «Так то Фирдоуси!..» — «Ну, а каким путем арабы смогли за­воевать средиземноморские острова?» — «Каким? Нанимая суда в Сирии или еще где-то там: в Восточном Средиземноморье судострое­ние было развито исстари, вспомните "корабли Библа"... Нанимали и местных капитанов, сами-то арабы — какие они моряки!» — «А сооб­щения географов? Ал-Мас'уди говорит о плавании из Восточной Аф­рики в Оман, ал-Идриси упоминает о плавании "Соблазненных" в Атлантическом океане, вот еще в девятом веке Ибн Вахб...» — «Все это достаточно туманно, друг мой. Такие разрозненные сведения надо принимать с большой осторожностью, речь идет, по-видимому, о единичных, случайных актах...» — «Не слишком ли много случайно­го?» — «Нет, его слишком мало для концепции, которую вам хотелось бы построить». — «Ну, хорошо. Но адмирал Сиди Али Челеби...» — «Челеби — это уже другое дело. Но ведь он представитель турецкого мореплавания...»— «Челеби в своей "Энциклопедии небес и морей" опирается на арабские источники, он сам говорит об этом». — «Ах, это те самые источники, которые, как установил великий Рено, до нас не