Свет с Востока

Крачковский не любил ни похвал, ни обильных излияний благо­дарности. А ведь сколько работ своих учеников он спас от уничтожения! Достаточно вспомнить исследование «Путешествие Ибн Фадлана из Багдада на Волгу в 922 году», подготовленное А.П.Ковалевским, аресто­ванным в 1939 году; или перевод сочинения Бузурга ибн Шахрияра «Чу­деса Индии», выполненный Р.Л.Эрлих и не опубликованный при жизни переводчицы; или записки о движении Шамиля на Кавказе, изученные А.М.Барабановым, который погиб в первую военную осень, защищая Ленинград. И вот сейчас ко мне возвращается мой давний труд.

Три арабские лоции

151

— Спасибо, Игнатий Юлианович.

В углу первой страницы «Арабской картографии» чей-то синий карандаш вывел слова «не печатать». Может быть, они принадлежали Мочанову? Был такой сумрачный бледный человек, одиноко сидевший в дальней институтской комнате. Под его надзором шли в печать или отвергались все работы востоковедов, даже академиков, он проверял их неблагонадежность. Ко мне этот «бдила», как его втихомолку назы­вали, в 1937 году очень «цеплялся» из-за того, что я не поместил в сво­ей статье ни одного высказывания товарища Сталина о средневековой арабской картографии. Мочанов, где вы сейчас, в 1946 году? Опять, небось, надзираете за кем-то. Я зачеркнул красным карандашом мерт­венную синюю надпись и проставил: «Печатать!» Через год «Карто­графия» вышла в свет, это была моя первая печатная работа.

25 октября 1946 года, вооружась картами и чертежами, я защитил свой диплом; государственная комиссия отметила исследование выс­шей оценкой. Когда испытание окончилось, и все собрались покинуть огромную аудиторию, внезапно слетел и вдребезги разбился висевший над одинокой лампочкой запыленный колпак из мутного толстого стекла. Тонкая же лампочка осталась невредимой и, уже не скрытая колпаком, засияла ярко и остро.

— Ты видишь? — возбужденно сказал мне Лева Гумилев, присут­ствовавший на защите. — Грубый темный колпак, висевший на твоей жизни, рассыпался в прах, и теперь ты засиял!

Что ему ответить?

— Я не мистик. Но, вообще говоря, любопытное совпадение.

25 октября окончен университет, 26-го я заговорил в Институте востоковедения об академической аспирантуре.

— Принесите заявление, — ответили мне, — приложите отзывы о вашем, так сказать, научном лице. Заполненная анкета, автобиогра­фия, фотокарточки — само собой. Все аспирантские экзамены сдать до 15 ноября, иначе вопрос рассматриваться не будет. Запомнили или вам записать?

— Спасибо, упомню так.

Дальше, дальше — озираясь, ежась, надевая на лицо выражение беспечности, скуки, даже тупости. Не только на улице, но и в институ­те — здесь есть и осведомители, и просто косо глядящие на постоян­ного посетителя читального зала.

31 октября сдан первый аспирантский экзамен — испытание по-иностранному языку, английскому.

152

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

11 ноября утром сдана история философии. Вечером — испыта­ние по арабистике, основной специальности. В комиссии — директор Института востоковедения академик Струве, заведующий Арабским кабинетом академик Крачковский, доктор наук Винников, кандидат наук Беляев. Последнему поручено проверить мои знания по всем разделам арабистики, и он старается, гоняет меня до темноты в глазах, залезая в несусветные дебри. Остальные слушают, изредка задают свои вопросы. Начался третий час экзамена. Беляев готов спрашивать до утра.

— Я думаю, хватит, — мягко говорит Василий Васильевич Струве. После совещания комиссия выставляет «отлично». Я выхожу в кори­дор.

— Что они с тобой делали? — бросается ко мне Лева Гумилев, ожидавший окончания экзаменационного суда. — Ты бледен, как...

— Все в порядке, Лева. Пошли на улицу.

Через несколько дней я был зачислен в аспирантуру.... И вдруг охватила усталость. Что это — разрядка после напряжения, когда весь был туго натянут?

Назавтра после зачисления и поздравлений я медленно шел в су­мерках из института по Менделеевской линии, направляясь туда, где я надеялся получить ночлег. Вышел к Неве, пошел берегом. Речной ли воздух освежил, тогдашняя ли тишина, стлавшаяся по набережной, стала вживаться в сердце— оно отозвалось, вялые в течение всего вечера мысли начали крепнуть, строиться ряд за рядом:

Это действительно усталость. Все-таки — аспирант Академии на­ук. И кое-кому и кое-чему нужен. Остальное наладится.

Не «наладится», а надо наладить. Добиться справедливости, она должна быть.

Во второй половине ноября я уехал в Москву.

«Академик Сергей Иванович Вавилов, депутат Верховного Совета СССР Председателю Президиума Верховного Совета СССР

Тов. Швернику Н. М.

Глубокоуважаемый Николай Михайлович, академики В.В.Струве и И. Ю. Крачковский обратились ко мне с просьбой возбудить ходатайство перед Президиумом Верховного Совета СССР о снятии судимости с научного работ­ника-арабиста Шумовского Теодора Адамовича и о разрешении ему прожи­вать в г. Ленинграде, где находится Институт востоковедения.

Три арабские лоции

153

Т.А.Шумовский, будучи еще студентом Ленинградского университета, написал ряд самостоятельных работ по арабистике. В феврале 1938 года он был арестован НКВД и осужден на 5 лет (ст. 58, 10-11). После освобождения в январе 1944 года он работал в том же лагере по вольному найму. В 1946 году по ходатайству Института востоковедения Т.А.Шумовский был освобожден от работы в лагере и приехал в Ленинград, где он, несмотря на 8-летний перерыв в научной работе, прекрасно сдал вступительные экзамены в аспирантуру Института востоковедения Академии наук СССР. Учитывая острую нужду в научных работниках-арабистах, кадры которых за время войны очень умень­шились, прошу о снятии судимости с гр. Шумовского Т. А. и о разрешении ему проживать и вести научную работу в Ленинграде.

С. И. Вавилов. 20 ноября 1946 г.»

Известие об этом письме придало мне новые силы, укрепило в намерении неотступно добиваться справедливости. Я стал разыски­вать загадочное Особое Совещание при НКВД, решение которого, вынесенное в 1939 году, сделало меня бесправным человеком. Поис­ки вокруг печально знаменитой «Лубянки» ни к чему не привели: чудовище пряталось в неведомых щелях. После этого заявление о пересмотре дела было отнесено в ЦК ВКП (6). Наконец, я написал об этом же Сталину, сдав письмо в будочку у западной стены Кремля. Что еще можно было сделать? Жизнь еще не успела тогда, в 1946 году, достаточно просветить меня на этот счет. Осудивший в своих мыслях Сталина в самом начале его восхождения, я, тем не менее, продолжал юношески верить в возможность проблесков человечно­сти внутри созданного им государственного строя. По этой причине пребывание мое в Москве задерживалось, каждый новый день, дума­лось мне, может принести отрадную перемену в моей беспокойной судьбе. Но это становилось опасно, ответа все не было и не было, и как-то вечером взяв свой портфель — больше у меня ничего не бы­ло — я вышел из дома моих гостеприимных хозяев, перебрался к Ленинградскому вокзалу и в эту же ночь отправился в город Борови-чи Новгородской области.

В этом старом русском городе на берегах Меты, удаленном от Мо­сквы и Ленинграда куда больше, чем на роковые сто километров, я решил войти в гостиницу. Взяли паспорт, предоставили даже отдель­ный номер. А назавтра:

— Вас не прописывают, зайдите по этому адресу. Адрес на бумаж­ке привел в милицию.

— Напишите заявление о прописке, зайдите с ним по этому адресу.

154

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

Новая запись на бумажке указала мне путь в Боровичский город­ской отдел государственной безопасности. Так бы и сказали, к чему таинственное «зайдите по адресу»? Теперь все понятно, ведь ГБ — начало и конец всему. Лейтенант Павлов тщательно просмотрел пас­порт.

— Здесь вам можно.

Сделал на моем заявлении разрешительную надпись, и все при­шло в должный порядок.

А время летело, вот уже новый 1947 год. Нужно было выполнять расписание аспирантских занятий, мною же составленное, подписан­ное Крачковским и утвержденное Институтом востоковедения. Но так как стипендия все еще не была назначена, мне следовало позаботиться о средствах к существованию. Пришлось безотлагательно съездить в Ленинград, где институт заключил со мной договор на перевод ряда арабистических статей с иностранных языков на русский. Это могло дать определенный заработок.