Какая она, победа?

только сейчас и заниматься преодолением стен! Ситуация была «аховой».

Сидели, молчали, и тут показалось, что неподалеку журчит вода.

Прислушались — точно, вода! Где-то внизу, в лабиринте ледовых сбросов и

трещин, шумел ручей. Двое связались, собрали всю имевшуюся посуду,

пошли вниз. Остальные во главе с Божуковым начали обработку стены.

Настырность, воля Божукова делали свое дело. Уступила стена. Появилась

вода. Много принести было не в чем, но все же попили, даже одну фляжку на

утро оставили, на завтрак. На «завтрак» оставили и транспортировку

Морозова по стене. Все-таки это лучше делать со свежими силами, какими

бы они ни были.

Утро 30 июля началось с огорчения. Фляжка с водой лежала в палатке, в

головах и все же за ночь замерзла. Так, без завтрака начали поднимать

Морозова. Когда «кокон» оторвался ото льда и медленно поплыл вверх, удер-

живаемый над пропастью всего лишь паутинкой веревки, «док» Шиндяйкин

отвернулся, так жутковато было глядеть на этот отнюдь не цирковой трюк.

Выбрались. Обошли ледопад. Ледник стал положе, но сил от этого не

прибавилось — ребята выдохлись вконец. Десять шагов, и остановка. Десять

шагов, и они валятся в снег. Морозов был даже рад этим все учащающимся

188

привалам, потому что ему тоже нужно было перевести дух. Он плохо себя

чувствовал. И он устал. От бесконечной тряски и толчков. От боли в ноге. От

напряженного ожидания того, что кто-то оступится, упадет, а он, Морозов,

ничего не сможет предпринять. Его тащат волоком. Несут на руках. Там, где

может пройти лишь один альпинист, один альпинист и тащит,

подстрахованный со всех сторон веревочными оттяжками. Сидеть на плечах

своего товарища, которого качает из стороны в сторону над хрупкими

снежными мостиками, над скользкими ледовыми гребнями, над черными

провалами трещин, в которые долго, со звоном летят осыпающиеся сосульки,

Морозов уже не может. Он предлагает оставить его на леднике, чтобы затем

вернуться с подмогой. Оставить — значит бросить, отвечают ребята.

Вновь появился вертолет. Конечно, этого ждали, но, когда послышалось

знакомое, самое-самое желанное тарахтенье Ми-4, это было похоже на чудо.

Все ожили, замахали руками. Если б он смог сесть! Если б он смог забрать

хотя бы Морозова! Хотя бы сбросили бензин! Ребята принялись вытаптывать

в снегу большущие буквы — БЕНЗИН! Прочтут сверху? Догадаются?

Из кабины выпорхнул вымпел. В нем записка. Сесть не могут, группе

придется идти до вертолетной площадки, расположенной ниже по Саук-Даре.

Но помощь близка, держитесь! И главное: если Сидоренко погиб и оставлен

на вершине, разойдитесь и ложитесь на снег. Если Сидоренко не обнаружен,

встаньте в круг. Если Сидоренко с вами, встаньте в одну линейку...

Никто из них никогда в жизни не выполнял с таким волнением и

готовностью эту простую команду. Вот они в одной шеренге. Все в порядке,

и Саша Сидоренко с ними. Вертолет улетел, перед ними был все тот же

ледник Большая Саук-Дара, все та же упряжь с больным товарищем, в

которую вновь надо впрягаться. Но теперь о них знали.

На четвертый день они вышли к воде. Это был полноводный ручей, он с

плеском катил прямо у самых ног. Воду можно было зачерпнуть ладонью.

Кружкой. Кастрюлей. Можно было лечь прямо на лед и с матовой полу-

прозрачной кромки пить и пить эту воду, от которой ломило зубы. Так нельзя

189

пить. И уж конечно, врач экспедиции должен был бы не допустить это

варварство, в конце концов запретить даже! Как они пили! Как он пил сам!

До бульканья в животе. До умопомрачения. Оторвутся от воды, отойдут от

ручья, и снова назад, к воде, как будто она вновь может исчезнуть, и теперь

уж навсегда.

В лагерь Ачик-Таш их доставили вертолетом. Когда Шиндяйкин вылез

из кабины, ребята-армейцы долго не могли признать в нем того доктора,

который сносил их на вратарской площадке в борьбе за мяч. Что

удивительного, если человек потерял в весе 10 килограммов? А ведь его не

мучила проблема избыточного веса, ни грамма лишнего. .

Не это главное. Главное в том, что сил хватило на все и что никто не

разочаровался ни в себе, ни в своем товарище. Хорошо, что они снова в

Ачик-Таше. Хорошо, что здесь есть зеленая травка и ее можно потрогать

рукой. Хорошо, что они улетят на отдых в Фергану, где обязательно навестят

киоск «Соки — воды» и уж там-то душу отведут, можно не сомневаться!

С лица сходят бурые клочья обожженной кожи. Медленно подживают

полопавшиеся губы, говорить и улыбаться теперь не так больно.

Экспедиция продолжается.

ПИК КОММУНИЗМА

Улетая, Чижик подарил Балинскому свои пуховые брюки: на память.

Сдружились они за прожитые вместе дни, а теперь неизвестно, когда

увидятся: у одного в небо тропинка протоптана, у другого — в горы...

Высотные костюмы шились для парашютистов по специальному заказу, и

шелк был для них покрепче, и пух погуще, так что подарок Балинский

получил царский. После трагедии на 7100 мечтать о прыжках на Памирское

плато не приходилось, но альпинистская часть программы, включая сюда и

отдых в Фергане, осталась без изменения. Надо было только дождаться

Галкина, вылетевшего в Москву в связи с событиями на пике Ленина.

190

В первый же день отдыха неприятный разговор с Валей Сулоевым.

Валентин сказал, что весь «пух» является экспедиционным имуществом, и

он, Сулоев, будучи ответственным за снаряжение, не позволит разбазаривать

его направо-налево, кому попало. Слова эти Толю задели, он вспылил.

— Ну что ж, — стараясь быть спокойным, сказал Сулоев, — можешь не

ехать в Дараут-Курган. В вертолет ты не сядешь. Во всяком случае, до

возвращения Галкина...

Толя уехал в Дараут-Курган. И несколько дней промаялся у взлетной

площадки, глядя, как садится и взлетает вертолет, как группа за группой

покидает пыльную, плоскую, чертовски надоевшую долину Чон-Алая.

Улетел Кочетов. Улетел Стрельцов. Они всячески выражали свое сочувствие,

свою надежду, что там, на Фортамбеке, все-таки встретятся и будут вместе.

Надежд на такой исход у самого Толи было мало. Слабовато сходил на

пик Ленина. Не смог принять участия в спасательных работах. Вдобавок

получил несколько сердитых замечаний от Галкина по поводу «выражений»,

а это было и вовсе ни к чему. Словом, встречи с Тимофеичем он и ждал и

опасался, тем более что неприятностей Галкину хватало и без какого-то там

Балинского, своих забот по горло!

Прилетел Галкин. Слушал нетерпеливо, хотя Толя и не собирался

пускаться в длительные объяснения.

— Лезь в вертолет. «Пух» вернешь. Бог с ним, Толя, с «пухом», чтоб

разговоров не было...

За три дня поднялся на плато. По всему ребру «Буревестника» были

навешены перила — память о прошлогоднем десанте. Перила, казалось, были

оставлены только вчера, и ими можно было пользоваться, хотя и с оглядкой.

Толя шел хорошо, чувствуя силу, испытывая спокойную уверенность в том,

что давняя мечта выкурить с товарищами по сигарете на высочайшей

вершине страны наконец-таки близка к осуществлению. На плато обнялись с

Кочетовым и Стрельцовым, с Толей Тустукбаевым. Ребята провели на 6100

уже два дня, встречали грузы, сброшенные с вертолета Панферова, и теперь

191

рвались на восхождение — сколько можно сидеть! Договорились с

Галкиным, что пойдут вместе. Лишь Толе Тустукбаеву было приказано идти

в связке с «доком» Шиндяйкиным, что само по себе было чревато самыми