Биография отца Бешеного

— Поставь! — ответила Лариса. — А я и конфет привезла… — Она раскрыла чемодан и вытащила коробку шоколадных конфет, затем молча поставила на стол бутылку красного вина и вопросительно взглянула на меня.

— Конечно, можно, — кивнул я и добавил: — Только ты знаешь, я…

— Знаю, ты не пьешь! И очень хорошо! А я выпью… Говорят, праздновать день рождения заранее нельзя: оно у тебя послезавтра, но свой подарок, если не возражаешь, я вручу сейчас! — Она вытащила из чемодана красиво завернутый внушительный пакет и протянула мне.

В бумаге оказалась коробка, в которой я обнаружил очень модные в то время плетеные туфли чешского производства с острыми носами.

— Господи, это же так дорого! — воскликнул я, подумав про себя, что на такие туфли не хватило бы даже целой моей стипендии.

— Тебе не понравился мой подарок?

— Ну что ты, милая, они просто чудо!

— Вот и прекрасно! Носи на здоровье!

— Спасибо, милая! — Я обнял ее и крепко поцеловал в губы.

На этот раз ее губы были податливыми, прохладно-влажными и пахли чем-то очень нежным и волнующим.

— Может, сначала ты меня чаем напоишь? — смущенно спросила Лариса, а ее глаза излучали радостное сияние.

В тот вечер Лариса стала женщиной. Я до сих пор помню те прекрасные волнующие мгновения, которые мы ощутили. Мы словно слились в единое целое, и казалось, ничто на свете не разлучит нас. Каких только любовных слов не шептали мы друг другу. В тот вечер и Лариса очень сильно изменилась: она словно в раз повзрослела, обрела нечто такое, что ощущается только в женских глазах: уверенность в себе, в своей красоте, в своей любви, а еще знание того, что ей открылась какая-то женская тайна, и она горда этим…

После занятий в пятницу и всю субботу мы с Ларисой бродили по Москве, посетили Третьяковку, ВДНХ, Сокольники, прокатились по Москве-реке на речном трамвайчике. К вечеру возвращались, буквально падая от усталости, и быстро засыпали в своем укрытии. Это было как нельзя кстати: мы просыпались среди ночи, когда ребята спали, и тихонечко, стараясь и дышать-то через раз, чтобы не разбудить их, начинали свои любовные игры, твердо уверенные, что нас никто не слышит. Правда, когда Лариса уехала, ребята признались, что все наши «ахи и охи» они слышали, но старались лежать тихо, чтобы не помешать нашему счастью…

Милые чудаки! Какое прекрасное было время!

Но, как я говорил выше, хорошее не длится долго. Оказалось, Лариса приехала только на три дня, и об этом я узнал лишь тогда, когда мы отпраздновали мой день рождения.

Праздновали, естественно, в нашей комнате. Гостей было немного: соседи по комнате, три их приятельницы да мы с Ларисой. Одна из приятельниц принесла с собой небольшой магнитофон, и мы вволю натанцевались: по правилам общежития, гостям предписывалось покинуть общежитие до одиннадцати часов, но мне сделали исключение в честь дня рождения и продлили вечеринку на один час.

Кстати, чтобы Лариса спокойно проходила в общежитие, я уговорил одну студентку, и та на время отдала свой пропуск…

Пока ребята провожали своих подружек, мы быстро вернули простыни-ширму на место и улеглись в свою «землянку». После бурной обоюдной эротической атаки, продолжавшейся долго и шумно: не было страха кого-то потревожить, мы замерли в объятиях друг друга, чтобы немного отдохнуть и вновь ринуться в бой.

— А я завтра уезжаю… — неожиданно сообщила Лариса.

— Как уезжаешь? Куда? — растерянно воскликнул я.

— Домой.

— Как же так? Почему ты мне раньше не сказала?

— А что бы изменилось? Надеюсь, ты не думал, что я на все лето приехала к тебе?

— Нет, но почему всего на три дня? — Я был настолько обескуражен неожиданным известием, что никак не мог прийти в себя.

— Во-первых, тебе учиться нужно, а я только мешаю, во-вторых, у меня тоже дела есть: повидались, день рождения отпраздновали, пора и честь знать…

— Все как-то неожиданно и… грустно…

— Вот и хорошо, что не сказала раньше: не было бы такого веселья на твоем празднике. — Лариса задумчиво улыбнулась. — Не печалься, Доца, не навсегда же мы расстаемся…

Кличку Доца придумал мне Никита Фридьев еще в четвертом классе, и с его легкой руки меня все ребята так и называли до самого моего отъезда в Москву, но девчонки — только по имени. Когда я услышал «Доца» из уст Ларисы, повеяло чем-то родным и далеким…

— Да, не навсегда, — облегченно вздохнул я, обнял Ларису и нежно прикоснулся к ее губам.

— Ну что ты, в самом деле, Витя, целуешь так, словно мы действительно долго не увидимся с тобою? Сдашь сессию и сам в Омск приедешь — или раздумал? — Она вопросительно сощурила свои милые глазки.

— Как ты можешь так говорить? — с обидой произнес я. — Мне и так на душе тошно, а ты еще добавляешь…

Ни я, ни Лариса и представить в те часы не могли, что следующая наша встреча произойдет лишь через несколько лет, когда я сумею все-таки выбраться в Омск, но это уже будет совсем другая Лариса, и, конечно же, изменюсь и я. Во всяком случае, после следующей встречи мы расстанемся с Ларисой на двадцать долгих лет…

Прежде чем начался учебный семестр, нам объявили, что занятия начнутся лишь с пятого октября, а весь сентябрь мы проведем «на картошке». Я пришел посоветоваться с Вадимом Константиновичем, моим тренером: нет ли каких-нибудь соревнований или так называемых прикидочных стартов. «Прикидочными стартами», или «прикидками», назывались внутренние соревнования, результаты которых шли в зачет спортсмену для его зачисления в команду. Ничего подобного не предвиделось, и мне ничего не оставалось, как отправляться «на картошку»…

Итак, «Здравствуй, милая картошка!»

Вскоре мы узнали, что наша картошка растет в районе подмосковного городка Можайска. Сборы были недолги, и в начале сентября ранним утром нас загрузили в автобусы, и к обеду мы подъехали к месту назначения. Местом нашей борьбы за урожай оказалась небольшая деревушка с несколькими домами, в которых жили в основном пожилые люди.

Встретили нас не очень-то гостеприимно: быстренько рассовали по двое, по трое на постой в разные дома, хозяева которых, как вы понимаете, всю жизнь «мечтали» о нашем приезде. Председатель колхоза выделил нам небольшой сарай, который стал нашей столовой. Он предупредил, что обеспечивать нас будут только мясом и молоком, а все остальное — в поле и в сельском магазине, кроме того, людей в колхозе не хватает, и готовить себе мы должны сами, и добавил: за питание будут высчитывать ежедневно… Выход на работу завтра в шесть утра, бригадир покажет.

— Вопросы ко мне есть? — буркнул он и обвел нашу группу своим тяжелым взглядом.

Желающих спросить не оказалось, и председатель неожиданно усмехнулся:

— Странно, почему никто не интересуется нормами оплаты? Или вам все равно?

— А мы думали, что вы сами посвятите нас в это, — приняв глуповатый вид, радостно улыбнулся я.

— Молодой, здоровый, да и веселый к тому же, — усмехнулся он. — Думаю, вам, молодой человек, не составит большого труда одному из первых собрать дневную норму! Она составляет пятнадцать корзин на человека, то есть триста килограммов картофеля! За выполнение одной нормы начисляется восемьдесят шесть копеек.

— А за две нормы? — продолжая улыбаться, спросил я.

— Один рубль семьдесят две копейки, — терпеливо ответил председатель. — И так за каждую норму! Однако мне кажется, что вряд ли кто из вас наберет больше двух норм, а потому и считать дальше — пустая трата времени! — Оглядев нас с видом победителя, он важно удалился прочь.

Мы немного приуныли, но вскоре молодость взяла свое, и мы с огромным энтузиазмом принялись за устройство сарая, который нашими стараниями вскоре превратился в «Ресторан „Арагви“, во всяком случае, именно такая надпись красовалась на его дверях…

Всего нас было девятнадцать и лишь только две девушки. Это обстоятельство заставило нас проголосовать за назначение представительниц прекрасной половины человечества поварами, с освобождением от полевых работ. Решение было принято почти единогласно: против было только двое — сами девушки.