Биография отца Бешеного

Я первым вызвался отвечать и начал писать на доске формулы, какие помнил. Где-то на сороковой формуле меня остановил старший преподаватель.

— Хватит, хватит, молодой человек! — замахал он руками, — Впервые вижу столько формул по органике, написанных абитуриентом, причем без единой ошибки! Не буду слушать остальные вопросы вашего билета! Давайте экзаменационный лист! — Он поставил «отлично» и расписался. — Может быть, еще кто хочет повторить сей «подвиг»? Сразу поставлю «отлично»! — предложил он тем, кто готовился отвечать, но никто не рискнул…

Когда профессор позвал тех, кто знает на «четверку», многие к нему потянулись уже более смело, и он всем поставил отметку без единого вопроса. После того как они вышли, он сказал, обращаясь к оставшимся, которых было человек пятнадцать:

— А с вами мы побеседуем…

Рассматривая оставшихся первокурсников, я с огромным удивлением заметил Валерия, который в химии разбирался как свинья в апельсинах. Подумав, что, может быть, смогу ему чем-нибудь помочь, я дожидался, когда он пойдет отвечать. На этот раз профессор вызывал сам. Наконец дошла очередь и до Валеры. Задав ему пару вопросов и мгновенно разобравшись, что тот в химии ни бельмеса, профессор спросил:

— Молодой человек, почему вы не подошли, когда я вызывал на «тройку»? Допустим, вы не хотели «тройку», тогда почему не подошли на «четверку»?

— Я боялся… — сквозь надутые губы процедил Валера.

— Ладно, сегодня вам ставить ничего не буду, завтра принимаю второй поток, приходите и уж там-то не оплошайте! — едва ли не впрямую намекнул профессор. — Договорились?..

— Спасибо вам, профессор, — сказал Валера и почему-то начал наклоняться к нему.

Фролов, вероятно, подумал, что Валера хочет чмокнуть его в руку: он нервно отдернул ее и сконфуженно промолвил:

— Идите! Идите! — потом повернулся к нам и сообщил: — В июне сорок первого я поставил двойку и началась война: с тех пор двоек не ставлю… Вы готовы отвечать? — спросил он следующего…

Этот профессор запомнился мне на всю жизнь, и память о нем очень теплая и нежная…

Неординарностью ситуации запомнилась мне преподавательница черчения и начертательной геометрии.

Как-то мы сдавали этот сложный предмет. Мне досталось непростое задание: начертить сечение одной замысловатой детали. Едва взглянув на рисунок, я понял, что даже если я и справлюсь с этим заданием, на него уйдет столько времени, что я опоздаю на тренировку.

Кроме профессора Арустамова, по учебнику которого мы учились, в аудитории были еще две преподавательницы. Среди студентов ходила байка, что сдать профессору Арустамову на «отлично» можно только мечтать во сне, получить «четверку» — словно выиграть в лотерею, а на «тройку» никто не обижался. Так что мне идти к нему совсем не хотелось. Следовало оценить двух других преподавательниц.

Одна из них была лет тридцати, с очень привлекательным лицом и красивыми длинными каштановыми волосами, ниспадающими едва ли не до самого пояса. Вторая была блондинкой и лет на двадцать старше первой. Красавицей ее назвать было вряд ли возможно, но что-то в ее лице говорило о мягкости и доброте характера. Ища решение и делая наброски чертежа, я раздумывал, к кому лучше идти отвечать: к той, что постарше, или к той, что помоложе?

Поглядывая то на одну, то на другую, я заметил, что та, что помоложе, уставилась на меня. Наши взгляды пересеклись, и я почему-то не отвел глаза в сторону, а нахально вперился на нее. Не знаю уж, что прочитала в моих глазах эта дама, но взгляд ее неожиданно стал откровенно томным и загадочным. Она встала и пошла по проходу в мою сторону, останавливаясь то у одного студента, то у другого.

Когда она подошла к моему столу и склонилась ко мне, ее волосы, соскользнув с плеч, упали на мою руку. От них шел такой удивительный аромат, что у меня несколько закружилась голова, а сердце заколотилось, как у бегущего стремглав зайца.

— Молодец, очень хорошо! — одобрительно проговорила она, как бы нечаянно накрыв ладонью мою руку, а второй неожиданно быстро прошлась карандашом по моему наброску, в буквальном смысле подсказав мне ответ на задачу. — Думаю, вы уже готовы отвечать, — тихо добавила она.

У меня кровь прилила к голове, и в висках застучали сотни молоточков.

— Можно к вам? — шепотом спросил я.

— Конечно, — улыбнулась она, чуть сжала мою руку и пошла к своему столу.

Как только она села, я поднял руку. Не успела моя спасительница и рта раскрыть, как вмешался профессор Арустамов:

— Готовы? Идите сюда!

На какие-то доли секунды я растерялся, не зная, что делать, но перехватил чуть заметное движение головы той, что протянула мне руку помощи. «Не ходи!» — прочитал я в ее глазах.

— Извините, профессор, я еще не готов, но хотел бы задать вам вопрос! — пытаясь потянуть время, я искал, что бы такое спросить у него и нашел. — Можно?

— Вам что-то непонятно в билете?

— Нет-нет, речь о вас…

— Вот как? — усмехнулся он, — И что же?

— Это правда, что по вашему учебнику «Черчение и начертательная геометрия» учатся и в других странах? — Я спросил наобум, но заметил, что все находящиеся в аудитории — не только студенты, но преподавательницы — с интересом прислушались.

— Да, он переведен в пяти странах, но об этом, если вам интересно, поговорим на занятиях, а здесь не мешайте другим студентам готовиться к экзамену, — не очень любезно заметил Арустамов.

Несмотря на напускную строгость профессора, мне показалось, что Арустамову польстил мой вопрос. Так или иначе, он оставил меня в покое, а я получил новую задачу: как избежать попадания за его стол?

Помог господин Случай, с которым я на «ты»: заглянула секретарша декана и передала просьбу шефа срочно зайти в деканат.

Не успела за профессором закрыться дверь, как я, перехватив чуть заметный кивок «моей» преподавательницы, спешно устремился за ее стол.

— Вы очень к месту вспомнили о книге профессора, — делая вид, что разглядывает мое решение, тихо проговорила она и как бы невзначай снова положила свою руку на мою.

Мое тело одеревенело, а лицо покрылось краской. Казалось, все в аудитории все видят. Хорошо еще, что я сидел к ребятам спиной. Я бросил быстрый взгляд на вторую преподавательницу, но та, к моему счастью, читала «Огонек».

— Как вас зовут? — пересохшими губами прошептал я, чтобы не выглядеть полным идиотом: женщина откровенно меня клеит, а я будто не соображаю, что происходит.

— Марина… — ответила она и, взглянув на свою коллегу, убрала руку и громче добавила: — Николаевна…

Она говорила со мной в двух тональностях: одни фразы едва ли не шепотом для меня, другие — нормальным голосом для посторонних ушей.

— Ну, что ж, ваши ответы весьма оригинальны… — нормальным голосом, а более тихим: — Забегайте как-нибудь на кафедру… — и вновь громче: — Хотя и не бесспорны… «Четверка» вас устроит?

— Более чем! — подхватил я.

— Хорошо. — Она взяла зачетку и как будто писала несколько дольше обычного.

— Спасибо, — поблагодарил я и, принимая у нее зачетку, чуть прикоснулся к ее мягкой руке.

Когда в коридоре я раскрыл зачетку, то с удивлением увидел оценку «отлично» и клочок бумажки с номером телефона.

Вас не удивит, что я стеснялся звонить Марине Николаевне — просто не хватало духу. Месяца через полтора мы случайно встретились в метро. Она шла под руку с каким-то мужчиной, но сразу меня узнала, сердечно поздоровалась, и они пошли дальше, а за спиной она показала мне кулак, а потом сделала указательным пальцем движение, каким набирается диск телефона.

Я все-таки позвонил ей, но это случилось спустя год, когда я уже учился в другом вузе. Звонку она обрадовалась, признавшись, что была уверена, что я никогда не позвоню. Она пригласила меня к себе в гости, и мы провели несколько бурных ночей, пока не вернулся ее жених, ездивший в Чехословакию на какой-то научный симпозиум. Вскоре Марина вышла замуж, и мы потерялись в этом мире без всяких обид…