Перевёртыш

Все мои поиски сильно затрудняют два обстоятельства. Во-первых, никого из близких родных у меня не осталось. Во-вторых, мама перед смертью уничтожила даже те немногие документы, включая ряд фотографий, которые у неё хранились. Видимо, воспоминания о прошлом и страх не оставлял её до последних минут, хотя она умерла в 1980 году, когда уже всё самое страшное (или почти всё) в общем было позади.

Становление

В 1933 году я поступил в школу. Я хорошо запомнил этот день, так как он совпал с отменой карточной системы. Напомню, что до этого на Волге свирепствовал страшный голод и мы жили впроголодь, главным образом, за счёт Торгсина, куда уплывали все немногие мамины ценности, случайно уцелевшие от лучших времен. Учился я поначалу плохо. Крутился, разговаривал на уроках, читал посторонние книги, дрался с товарищами. Из-за этого меня постоянно выгоняли с уроков, и я болтался по городу, дожидаясь времени, когда можно будет вернуться домой. Единственно что я хорошо делал, это пересказывал по просьбе учительницы прочитанные мною книги. Все слушали с удовольствием. На пути к школу был знаменитый в Саратове Глебучев овраг, застроенный лачугами, в которых в основном жили татары. С ними-то у нас и происходили драки. Дело временами доходило до "поджигателей" (самодельные пистолеты, заряжавшиеся "серой" от спичек). Много времени проводил на улице, катался на коньках (их прикручивали тогда веревкой к валенкам) и на лыжах, часто уходя за город, на горы или по льду через Волгу в Энгельс — столицу немцев Поволжья. Тогда мы гуляли в любую погоду, не боясь страшных морозов.

После 4-ого класса меня перевели в другую школу, где мои дела пошли в гору. После 7-ого класса я даже получил Похвальную грамоту. Особенно хорошо у меня шли устные предметы (история, география, литература и др.). Неплохо я занимался по математике и физике. Начиная с 6 лет, меня учили немецкому языку. Несмотря на ограниченность средств, с немкой я занимался несколько лет, почти до начала войны (это, безусловно, делалось под маминым влиянием). До ареста деда почти каждый день я бывал у него, что оказало на меня огромное влияние. Он много мне читал по-русски и по-украински, особенно по истории Украины, рассказывал о древнем Риме, прививал любовь к математике, поручая мне решать ряд задач, имевших отношение к его работе в Палате мер и весов. Поздним летом и осенью мы ходили с ним на пристань покупать арбузы. Покупали их целыми мешками. У него я научился различать пароходы даже по гудкам.

В 1939 году впервые я вместе с мамой и отцом совершил путешествие по Волге в тогдашний Сталинград (папа подумывал о переезде туда, но почему-то он не состоялся).

Летом мы обычно уезжали из Саратова: дважды или трижды в Одессу, где мы жили на даче у бабушкиного брата, один раз с дедом в Гадяч, в Москву или Подмосковье; год или два мы жили на Истре, а в 1940 году в Лосе (теперь это Москва и там живут мои две дочери).

В 1939 году началась финская война. Морозы стояли страшные. Сразу же возникли перебои с хлебом и появились огромные очереди, в которых ежедневно приходилось стоять мне. Об этом теперь даже страшно вспоминать.

Часто хлеб "заканчивался" и люди часам ждали на морозе, когда привезут еще что-нибудь — пончики, пирожки или "кух" (от немецкого слова Kuchen, пирог, пирожное).

Тогда же я начал ходить к папе на курсы стенографии, которые закончил, получив квалификацию "стенографа". Это также была мамина заслуга.

С началом войны трудности, естественно, возросли. Папу в армию не взяли по возрасту. С июля или августа начались регулярные налеты немцев на Саратов, но бомбить они пытались тогда только железнодорожный мост через Волгу, имевший стратегическое значение. Школьников посылали рыть окопы, проводили занятия по сборке и разборке оружия и штыковому бою, ввели занятия по изучению тракторов, осенью и летом гоняли в колхозы. Кстати, в это время депортировали всех немцев, и я видел опустевшие деревни в Заволжьи, где еще теплились очаги. Несколько раз мне пришлось даже читать "лекцию" перед началом дневных сеансов в кино на тему "Как подрывать немецкие танки бутылками с зажигательной смесью"!

Мы снова стали голодать. Огорода, как многие другие, мы не имели; некому было работать. Бабушка промышляла тем, что на базаре меняла вещи на продукты. Если это удавалось, то несколько дней мы "пировали" и даже иногда умудрялись отправлять посылки деду.

Из-за наплыва эвакуированных занимались мы в три смены. В одном классе со мной занималось несколько детей актеров МХАТа, благодаря которым я смог увидеть два или три спектаклья (несмотря на войну, попасть во МХАТ было очень трудно). Одним из них был "Три сестры". В связи с этим хотелось бы отметить еще один факт, а именно эвакуацию в Саратов ряда блестящих актеров Московских музыкальных театров, благодаря чему в помещении оперного театра мне удалось пересмотреть почти все самые известные оперетты. Помимо их, большое впечатление на меня произвели также офицеры польской освободительной армии, которых я встречал на спектаклях. Они поражали воображение своей формой и необычной для наших командиров (а тогда у нас были "командиры") манерой держаться. Ведь до этого нам вдалбливали, что все офицеры — подонки и пьяницы. Польская армия простояла в Саратове несколько месяцев, а затем ушла через Иран в Египет. С немцами она боролась на стороне англичан (её не надо путать с Войском Польским, сформированным в 1943 году на территории СССР). Во время пребывания поляков в Саратове по местному радио велось вещание по-польски. После всего этого особенно дикими кажутся массовые расстрелы НКВД польских офицеров под Катынью и появившиеся недавно сообщения о том, как наша армия позволила немцам подавить восстание в Варшаве в 1944 году! Раз уж об этом зашла речь, скажу, что мы с отцом внимательно следили за событиями в Польше в 1939 году, положившими начало Второй мировой войне. Кстати, я до сих пор помню, что у нас тогда разгром немцами Польши буквально в течение двух-трех недель оценивался как одна из самых блестящих операций в военной истории! Только при этом забывали добавить, что "нож в спину" Польши всадила Красная Армия — "освободительница" Западной Украины и Белоруссии.

Поскольку приближался мой призывной возраст, мама очень боялась, что я окажусь в армии без законченного среднего образования (как будто бы на фронте аттестат мог иметь какое-то значение!). Поэтому меня устроили в заочную школу, в которой, занимаясь в 9-ом классе обычной школы, я одновременно учился по программе 10-ого класса. В итоге аттестат я получил летом 1942 года, на год раньше моих сверстников.

Видимо отцу всегда хотелось уйти от прошлого, уехать из Саратова — города ссылки. Поэтому из-за этого, а не столько из-за опасности прихода немцев, хотя они уже подходили к Сталинграду, он воспользовался случаем и через знакомых людей получил пропуск на наш выезд в Кзыл-Орду. Пришлось бросить все: квартиру, мебель, массу привычных вещей и книг.

Как мы доехали, я не помню, но оказались в "дыре", хотя и в областном центре, за тридевять земель от цивилизации. Жилье мы нашли у казаха, сторожа на бойне. Справедливости ради, надо сказать, что в общем к эвакуированным там относились неплохо. Папа организовал курсы стенографии и у него с мамой появился какой-то доход, а главное — хлебные карточки (по другим карточкам все равно ничего не давали, "не отоваривали"). Бабушка за 1 кг хлеба в неделю учила грамоте сестру хозяина. За дровами (а саксаул очень тяжелый) на базар, примерно за два-три километра, приходилось ходить мне.

В то время в Кзыл-Орде появился Объединенный Украинский Университет, составленный из остатков преподавателей Киевского и Харьковского Университетов. Я поступил на физмат, но проучился там не долго и перевелся (с большим трудом, так как за каждого студента цеплялись) в Крымский медицинский институт, эвакуированный из Симферополя.