Перевёртыш

Особенно болезненно я переживал внешне подобострастное, а по существу враждебное отношение ко мне В. Л Пустовалова — заведующего биохимической лабораторией, которая по оборудованию намного превосходила то, что я имел в Иркутске. Как я теперь понимаю, он видел во вне конкурента и опасался вмешательства в его дела. И основания для этого были, так как существующую лабораторию пришлось реорганизововать в отдел под моим началом. Другой причиной являлось направление моих работ — изучение обмена веществ, в котором Пустовалов разбирался мало и которое считал менее важными, чем его. Характер наших отношений не изменился по существу до конца моего пребывания в Ростове, хотя вскоре выяснилось, что покушаться — то, даже если бы я хотел, было не на что. То что делал Пустовалов, пытавшийся создать "химическую" чумную вакцину, не представляло никакой научной ценности и в течении ряда лет он топтался на одном месте.

Квартиру я получил только через 5 месяцев после приезда в отвратительном районе. Хоть и 3-х комнатная, как обещали, она отличалась очень неудобной планировкой, была на первом этаже и окна выходили на забор какого-то завода. Именно туда приехала жена с нашими девочками, младшей из которых было всего 7 месяцев. И жить бы нам там до "морковкина заговенья", если бы не случай. Почти сразу же после приезда, мне удалось добиться окончания строительства институтского дома, а в это время Обкому понадобилась однокомнатная квартира и с разрешения МЗ СССР, за эту квартиру в нашем доме и ту, в которой мы жили, Обком дал мне прекрасную квартиру в центре Ростова в очень престижном доме, чем мы обязаны тогдашнему 2-му секретарю Обкома В. Ф. Мазовка. Так была решена одна из проблем.

Дольше тянулся вопрос с устройством жены в театр, но и с ним, правда с большим трудом ("Ростов Вам — не Иркутск!), удалось справиться. Однако по-прежнему продолжались неприятности в институте. Поэтому пришлось прибегнуть к крайним, "непопулярным" мерам: c рядом сотрудников я расстался, а некоторым другим пригрозил увольнением. После этого началось "приручение" к новым направлениям остальных и в конечном итоге оно дало положительный результат, но окончательно все пришло в норму, как это не парадоскально, когда в Каракалпакии началась эпидемия холеры и нам пришлось послать туда противоэпидемическую бригаду. Такое было в новинку, поскольку все были приучены к тому, что холера у нас ликвидирована. Сознание серьезности обстановки и охвативший людей энтузиазм заставил забыть мелкие дрязги и мы все дружно занялись сборам, таскали тяжёлое оборудование и грузили его в самолеты. Вместе со всеми полетел в Нукус и я. Помимо ростовского, в Каракалпакии оказались отряды из Иркутска и других противочумных учреждений, а также из Москвы. Каждый из них имел свой участок работы. Нас, например, прикрепили к провизорному госпиталю в самом Нукусе. В качестве же уполномоченного Правительства, наделенного чрезвычайными правами, выступал заместитель министра МЗ СССР А. И. Бурназян, который каждый вечер собирал штаб по ликвидации холеры, состоявший из И. И Рогозина, Краминского и некоторых других известных эпидемиологов, а роль научного руководителя играл Жуков-Вережников.

Вся Каракалпакия была отрезана от внешнего мира воинским частями, осуществлявшими карантинные функции. С внешним миром не было почти никакой связи, а дозвониться куда-либо было почти невозможно. За все время позвонить в Ростов мне удалось всего пару раз через знакомых в одном их железнодорожных санитарных отрядов (у них была своя связь). Выезжать из Каракалпакии можно было по особому разрешению только после шестидневной обсервации с трехкратным бактериологическим обследованием на вибриононосительство.

Надо напомнить, что распространение холеры по всей Каракалпакии и в некоторых районах Узбекистана в значительной мере было связано с поздней диагностикой первых случаев, поскольку врачи холеры не знали, а её появление в пределах Союза исключалось (ведь подобно чуме, она тоже была "ликвидирована"). Поэтому какое-то время гибель людей местные власти преподносили как следствие отравления их дефолиантами. Потом, когда о холере заговорил всерьез, но все-таки шепотом, её вспышку стали объяснять заносом из Афганистана, с которым у нас тогда была почти открытая граница, и эта версия долго оставалась господствующей. Одна из задач противоэпидемического штаба как раз и заключалась в расследовании возможных путей заноса. Признание же наличия у нас автохтонности холерных очагов пришло гораздо позже, хотя до сих пор не является всеобщим; например, эпидемию холеры в 1994 году в Дагестане — крупнейшую за последние годы в России — официальные власти снова преподносят как результат заноса. Истинное число заболевших и погибших от холеры в Каракалпакии секретилось даже от нас, не говоря уже о населении, что не могло не отражаться на эффективности противо-эпидемических мероприятий.

Поначалу было наделано много глупостей, в частности таких, как поливание улиц крезолом или запрет на пересылку писем, а основным средством профилактики считали тетрациклин, который давали прямо горстями! Я не был непосредственно связан со "святая святых" — холерным госпиталем и не знаю, применяли ли тогда для лечения больных вливания специальных солевых растворов, но слышал сам, как Жуков-Вережников в споре с моим сотрудником патофизиологом Авроровым ставил под сомнение эффективность растворов Филиппса, называя уже общепризнанные в мире рекомендации по их использованию "происками СЕАТО" и "попыткам дезинформации".

Нагрузка на лаборатории была колоссальной. Моя, например, делала по 1000 и более анализов в день. Из-за нехватки воды, огромное число отработанных чашек Петри переполняло ванны, предназначенные для их мытья. Несмотря на дикую жару негде было даже освежиться (в конечном итоге я приспособил. для этой цели туалетные бачки; дергали за цепочку и эффект был на лицо!). Несмотря на это мы все-таки находили возможность для научной работы, для чего я выписал из Ростова необходимое оборудование. Все работали почти без сна, но с большим энтузиазмом.

Сейчас трудно выделить кого-то особо, но все же пальму первенства я отдал бы С. М. Рассудову, благодаря настойчивости и энергии которого удавалось соблюдать элементарную безопасность при работе с культурами.

При проведении массовых исследований в Каракалпакии мы столкнулись еще с одной трудностью, а именно нехваткой питательных сред; не знаю, как другие, но моя лаборатория получала их из Ростова. Среды доставляли самолетами в стеклянной таре, в связи с чем нередко они портились при транспортировке, а потребность в них была огромная. В один "прекрасный" день почти все лаборатории оказались без сред и работа практически прекратилась. Тогда я предложил А. И. Бурназяну организовать производство сред на месте. Другого выхода не нашли и мое предложение было принято. Для средоварни мы выбрали одну из столовых и буквально в течение двух — трех дней переоборудовали её. Проблема была решена и больше перебоев в снабжении средами не было.

Средоварня была расположена очень удобно и привлекала к себе многих начальников не только средами, но и прекрасными мясными бульонами (мясо нам отпускали первоклассное) и спиртом!

Наш опыт по организации производства питательных сред был взят на "вооружение" Штабом гражданской обороны страны и запечатлен на кинопленке! Тут надо сказать, что проблема снабжения страны доброкачественными питательными средами у нас не решена до сих пор. К этому вопросу на самом высоком уровне обращались неоднократно. Принимались даже постановления по постройке специальных заводов, но все успокаивались, когда заканчивалось очередное "ЧП". Кстати, не справился с этим и Главмикробиопром, хотя у него были все возможности (см. ниже).

На обратном пути в Ростов произошло событие, которое отразилось на моей судьбе. Пока я ожидал самолет в Ташкенте, ко мне подошел незнакомый молодой человек и передал распоряжение А. И. Бурназяна срочно лететь в Москву. Как мне ни хотелось быстрее вернуться домой, приказу пришлось подчиниться. А. И. Бурназян уже был на месте и с ходу ошеломил меня предложением занять пост Главного санитарного врача — заместителя министра, которым недавно стал Б. В. Петровский. После беседы с Министром, я был отпущен домой с предупреждением о необходимости держать разговор в секрете. Вскоре меня вновь вызвали в Москву для беседы в ЦК КПСС, без согласия которого нельзя было стать даже директором большого института. Казалось, что вопрос уже решен и мы с женой стали потихоньку готовиться к новому переезду. Но… "человек предполагает, а Бог располагает". Как-то раз, уже на исходе 1965 года, я развернул "Медицинскую газету" и увидел сообщение о том, что Главным санитарным врачем назначен П. Н. Бургасов. Передо мной никто и не подумал извиниться. Потом я узнал, что это была обычная практика в подборе кадров: переговоры вели сразу с несколькими кандидатами. Такой поворот событий я воспринял спокойно, так как не очень верил в возможность моего возвышения, да никогда раньше и не думал об этом, хотя в общем неприятный осадок на душе остался. Что касается Бургасова, то, конечно, он больше подходил для этой должности, будучи старше и опытнее меня. Он был генералом и раньше уже занимал ряд высоких должностей. На этом бы и поставить точку, но — нет. Бургасов, очевидно, узнав о переговорах со мной, видел во мне человека, пытавшегося встать на его пути и начал сводить со мной счёты. Первое, что он сделал, это отказался утвердить планы работы института на следующий год под предлогом, что в них "слишком много биохимии", и потребовал новой реорганизации института. Затем он раздул целую "историю" вокруг случая внутрилабораторного заражения у нас сибирской язвой одной лаборантки, в чем моей вины не было и, хотя он требовал снять меня с работы, я отделался строгим выговором, который он с меня так и не снял (по Закону о труде такие взыскания должны были сниматься через год). Вслед за этим Бургасов не утвердил в должности моего нового заместителя С. М. Рассудова, в лаборатории которого работала заболевшая лаборантка, а вместо него, когда я заболел туберкулезом и был в санатории, прислал отставного военного М. Т. Титенко. Хорошо, что последний оказался порядочным человеком, приехал ко мне в Крым, чтобы представиться, и извинился за действия Бургасова. Отношения с Бургасовым наладились только через много лет, когда он то ли забыв о прошлых делах, то ли осознав, что я был ни при чем, даже стал выказывать мне дружеское расположение. Последние по времени совпало с назначением его редактором журнала "Молекулярная генетика, микробиология и вирусология", к направлению работ которого он никакого отношения не имел. Это пример еще одного парадокса того времени. Основателем журнала являлся МЗ СССР, а Бургасов — эпидемиолог по специальности и опыту работы — был еще одним из заместителей министра Однако к чести Бургасова надо сказать, что на заседаниях редколлегии он вел себя очень скромно и никакого давления на нас не оказывал.