«Муромцы» в бою. Подвиги русских авиаторов

сделался. Ну, думаю, табак дело. Подхожу, говорю: «Слезай, сменяю». Выбрали спокойный момент,

сменились. Раз болтнуло — не совсем чисто, но справился, второй раз — справился. Эге! Не так это и

страшно, особенно с пилотского сиденья, сзади смотреть куда страшней! У Панкратьева при всей усталости

душа в пятки ушла. Надо отдать справедливость, что я видел потом качки, но такую встретил всего один раз.

(Там меня сменить отказались, и решил я садиться где попало, а доуправлялся До лиловых искр и кругов в

глазах. И думаю: вот еще момент — встану и уйду, да уж больно много у меня пассажиров было — пересилил

себя и сел.) Я даже немного расхрабрился и начал малость лавировать, обходить более крупные облака.

Наконец взмок и я. «Что, — спрашиваю Панкратьева, — как ты, оправился? Садись поправь, а я передохну.

Смотри — вон уже Псков виднеется, будем подходить, я тебя сменю, чтобы ты отдохнул и к посадке был

свежим!»

Сменились, сбавили высоту, но качает так же. Опять сменились. На Псков с озера находит клин

тумана, но между туманом и землей видно пространство. Мы уже бросили линию железной дороги и шли

прямо к городу; над городом расползалась мгла, захватывая шпиль самой высокой колокольни псковского

кремля. Повернул немного правее в поля, сбавил газ и пошел вниз. Вот серая грязь тумана, аппарат

врезывается в нее... момент — и я растерялся, сразу потеряв ориентировку: кругом молоко, забыл даже, с

которой стороны земля. Инстинктивно даю вниз и смотрю на указатель кренов — шарик дрожит, но стоит по-

середине, на индикаторы скорости — а они из себя лезут. Только собираюсь взять на себя, как Панкратьев

диким голосом орет: «Скорость, скорость!» Тяну на себя и вижу сквозь редеющий туман метрах на 150 внизу

поля. «Ну тебя к черту, — говорит, — давай я садиться буду, а ты ищи место для посадки».

И вот начинаем мы метрах на 100 делать круги над полями. На первом же кругу выбираю место, на

втором показываю его Панкратьеву и на третьем, снизившись окончательно и пройдя группу стреноженных

лошадей, командую: «Контакт!» Панкратьев взял на себя, и мы покатились по лужайке. Выскочили и первым

делом поздравили друг друга с благополучным прибытием. Весь перелет — 2ч 50 мин, 300 с небольшим

верст.

ПСКОВ

Осмотрели аппарат — все благополучно. Появились местные жители, но встали на почтительном

расстоянии; я без фуражки (свою потерял где-то в корабле, а в «пилотке» боялся быть принятым за немца)

пошел навстречу и стал завязывать отношения с ними. Место, где мы сели, называлось Запсковье. Крестьяне

осмелели и подошли ближе, когда же увидели в кают-компании портрет Государя и образ, то совсем

обрадовались — оказывается, конечно, приняли нас за немцев, и в нас даже кто-то стрелял из револьвера, пока

мы кружились, — кажется, бывший в отпуску жандарм.

Воспользовавшись тем, что пришло много народу, мы перекатили аппарат на другую сторону поля и

поставили на взлет, потом достали чурбаки и подставили их под полозья. Появились стражники, мы

попросили выставить охрану, а пока оставили Кулешова и Ушакова, поручив им, когда придет настоящая

охрана, искать нас в лучшей гостинице города. Плащи наши ушли на укрытие моторов.

Ну и отвратительное же состояние — быть знаменитостью: стоит около тебя целый круг народу и

молча на тебя смотрит, приблизительно у трети разинуты рты. Встанешь, пойдешь, — круг раздается, но

мрачно следуют за тобою, остановишься — опять окружат и только смотрят, расспрашивают мало, только

более степенная публика, да иногда начальство. Бабы быстро решают, что мы голодны, и начинают тащить

хлеба, пирогов, яблок и прочего. Норовят напихать в карманы. Мы безуспешно стараемся объяснить, что у нас

все есть, и в доказательство оделяем ребят карамелью. Идем в город, провожать нас вызывается добрая треть

толпы.

Переходим по кладышкам реку Пскову и на главной улице сразу же натыкаемся на Звонникова,

который невероятно поражен нашим прибытием. Отправляем телеграммы, являемся к начальству и с

начальником гарнизона уже в экипаже отправляемся к аппарату. Там выставили охрану, захватили Ушакова с

Кулешовым и двинулись в город. В городе распорядились о доставке с вокзала сжатого воздуха, после чего

были все расхватаны и подвергнуты усиленному кормлению.

Вечером заглянул к Кулешову и Ушакову, принес с собою коньяку. Оказывается, уже приехали

мотористы Чуче- лов и Кениг и остались ночевать где-то около аппарата. Выпили мы коньяку, и Ушаков

презабавно захмелел. Правда, с устатку оно и понятно. Я объявил нашим, что завтра никуда не летим —

погоды нет.

Действительно, на другой день — сплошные низкие облака. Приспособил индикатор скорости «Саф»,

купленный еще в Петрограде. Какая чудная вещь — точный и чувствительный индикатор для тяжелой

авиации! Ну да я когда- нибудь еще поговорю о его значении. „ 26 сентября. Низкий туман, но, по-видимому, с

наклонностью к разрывам. Панкратьев в одну душу: лететь! Ну что же, летим. В 8 ч 04 мин взлетели.

Сплошной туман. Вот вдруг его немного рассеяло. Летим над железной дорогой. Видны вагоны, но почему-то

боком. Значит, имеем отчаянный крен. Уф! Выскочили на солнышко. Внизу море облаков и ничего больше. По

облакам скользит вместе с нами Броккенское привидение — тень «Муромца», окруженная радужными

кругами. Теперь как взять курс? Я — к компасам. А в них жидкость совершенно застыла. Это Бал тийский

завод поставил такую дрянь. Туда, сюда; я — в карман, там у меня крошка компас-брелок, но довольно

верный. Определяюсь и кричу: «Пускай! Солнышко в левое окно. Хорошо, так держать!» Взяли 800 м,

сбавили газ и идем. Вот прореха в тумане, и внизу виден поезд. Ура! Курс правильный.

Дошли до Острова. Побоялся я менять курс, а надо было идти и идти. В прорехи увидали бы

железную дорогу и так дошли бы до Двинска, тем более что в тумане все чаще стали появляться прорехи. Нет,

почему-то решили мы садиться. Стали выбирать место. Вот большая прореха и внизу поля. Но пока

снижались, туман опять нашел, и перед нами уже лес. Я — полный газ. Панкрат — на себя, а лес все выше да

выше. Оказался на склоне горы, окаянный. Вижу — мат-дело. Уже «Илья» завесил хвост, и некоторые березки

по хвосту задели. Я кричу: «Вниз, вниз!» Вдруг слева овраг. Кричу: «Налево!» Нырнули в овраг. Набрали

скорости и опять в туман. Вдруг впереди земля и лезет прямо на нас. Кричу: «Скорость есть! Скорость есть!»

Оказывается — гора, и на горе деревня с мельницей. Пронеслись над самой деревней и опять на вольном

воздухе. Вон впереди видны поля. Даем вниз контакт, становимся на колеса и саженей сто несемся по полю,

где, наконец, и останавливаемся.

Оказывается, сели по ветру, да еще под гору. Ну да все равно: благо, что сели. При посадке лопнули

кое-какие стяжки, да в хвосте кресты некоторые растянулись, некоторые полопались. Стали завязывать

отношения с туземцами. Туземцы сами не подходят и при попытках приблизиться к ним имеют тенденцию

улепетнуть. Наконец, видим: из деревни с горы спускаются несколько человек. Один бежит впереди, машет

руками и кричит: «Наш, наш! Я флаг видел!» Конечно, опять приняли за немцев. Раз летит, значит, немец.

Миленькая теория, стоившая жизни многим нашим летчикам. Теперь же кто-то — кажется, из бывших солдат

— выяснил, что свои. Сообщил учителю и старосте. Сразу же нас окружили, и страх пропал.

Стали со смехом рассказывать впечатление пролета над деревней.

—

Я, — говорит, — гляжу, где Федор? А Федора нет. Только ноги из-под амбара торчат.

—

А бабы, те, как зачал кружиться, да все ниже, так собрали детей да в мох (болото. — Прим.

авт.). Забежали, сидят да причитывают: хоть бы скорее убил, окаянный, да не мучил.