«Муромцы» в бою. Подвиги русских авиаторов

видами. От солнца нагрелись банки из-под бензина (бензин весь перекачали в баки) и сильно насытили воздух

его парами. Я как будто даже слегка угорел. Голова стала тяжелая, и стало поташнивать. А тут еще высота

3100 м, так что мне тяжело было управлять. Но за штурвал посадили Ушакова, и я освободился. В воздухе

дымка, и видимость неважная.

Перелетаем Виндаво-Рыбинскую железную дорогу. Оказывается, наши ее прозевали. Я видел и

передал об этом Кирееву. А он, балда, не передал нашим в пилотской. Второго экземпляра карт не было, и

карта была у Павлова. Я вдали заметил город Люцин, и слева мерещилась Режи- ца. Я стал замечать, что мы

мало-помалу уклоняемся от курса к востоку. Я пошел в пилотскую, заглянул на компас и заявил, что курс не

верен. Мы берем на 10 градусов ошибочно, и надо держать ближе к весту. Тогда Панкратьев спросил Павлова,

где мы находимся. Павлов растерялся и ответил, что не знает. Тогда Панкратьев накинулся на него, да и на

меня, кстати. Я сказал, что не имел карты, но что я курс проложил и не надо было от него уклоняться.

—

Да где же железная дорога?

—

Какая? Варшавская влево верст на 30—40, а Виндаво-

Рыбинскую мы пересекли верстах в пятнадцати от Люци- на. Она теперь позади верстах в

восьмидесяти.

Показал запись в своей книжке, время прохода железной дороги. Приблизительно определил, что

находимся в районе болот, показанных на карте. И, как оказалось впоследствии, вполне правильно. А внизу,

как на грех, ни одного ориентира: лес да болото.

—

Ничего, — говорю, — принимай только левее, а то сильно уклоняемся от курса. А дойдем до

ориентировочных пунктов, тогда определимся.

Убавили высоту. Панкратьев шумит: «Я требую точного положения!» Павлов совсем растерялся, тем

более — карта 10-верстная, где уж тут определить точно. Бедняга Пупс (как его прозвали) совсем терялся,

когда Панкратьев начинал кричать. Да и правда, Панкратьев в это время становился порядочно несносным. Я,

в свою очередь, начинаю сердиться и требую изменения курса влево. Панкратьев упрямится и, наоборот,

велит Ушакову держать правее. В это время впереди показывается город. Я вижу реку, церкви и каменные

дома. Крайне необдуманно ляпаю: «Остров!» Панкратьев берет карту, всматривается и говорит: «Нет, это не

Остров, река не с той стороны». Я уже и сам вижу, что не Остров. Нет железной дороги. Да ведь я же знаю на-

верное, что мы уклонились вправо. Начинаем искать по карте. Прикидываю наш теперешний курс, то есть что

дало нам уклонение, примерное расстояние по времени. Проводя линию Двинск—Люцин, вижу, что это

должна быть Опочка. Проверяю по карте — она и есть. Говорю: «Опоч- ка». Панкратьев шумит: «Не верю!»

—

Вот река, — говорю. — Так?

—

Так.

—

Вот монастырь. Так?

—

Так.

—

Вон большая дорога. Так?

—

Так. Ну что же, теперь правильно, — ворчит, — поворачивай к весту.

Я дал правильный курс. Зачем уклонялись к востоку?

Панкратьев все же старается доказать мне, что я виноват. Я не даюсь.

—

Почему ты не пришел сказать, что проходим железную дорогу?

—

Да вас там было четверо. Никак не предполагал, что прозеваете. А кроме того, я сказал

Кирееву и думал, что он передаст.

Панкратьев завел волынку и отчитывает меня, что я должен был вести ориентировку и не давать

кораблю уклоняться, а не поручать Кирееву, штатскому человеку, и проч. и проч. Я решил молчать.

Просмотрел карту, запомнил, что впереди, и ушел опять к дверям.

Идем медленно. Мешает усилившийся ветер. Пошел, посоветовал уменьшить высоту. Стало лучше.

Прошли Остров, все идет гладко. За Островом облака, хотя и немного. Я в это время управлял и перед

облаками попросил смены. А вот и Псков. Теперь уже я в пилотской за стулом. Теперь посадка — это уже мое

дело. Видим два «Муромца». Один около дороги на Изборск, а другой — на Запсковье около того места, где

мы садились в прошлом году.

Решаем садиться на Запсковье. Там уже горит костер. Садимся. Оказывается, сидят у Изборской

дороги Башко и Лавров. А Алехнович сел верстах в пятнадцати в каком-то имении. В воздухе показываются

корабли: один, два, а сбоку и третий. Спешно оттаскиваем свой в сторону при помощи публики и солдат.

Народу — масса. Приходится очищать аэродром. Один за другим садятся корабли. Садится Головин, его

оттаскивают. Потом Шаров, тянут и его. Наконец, третьим оказался Алехнович. Чудная картина сбора целой

эскадры. Корабль медленно останавливается. Из него высыпают люди, а некоторые прыгают еще на ходу, ко-

рабль даже еще не остановился. «Как с трамвая!» — говорит кто-то.

Алехнович привез целую корзину грибов, набрал в лесу имения. Вот когда я вспомнил рыжички и

пожалел, что мы не набрали. Ведь несколько фунтов ничего не значат. Но как-то не пришло в голову. Все

житейское казалось таким ненужным. Корабль Алехновича так качало, что двое заболели морской болезнью и

лежали плашмя.

Какая, в сущности, красота этот перелет! Ведь целых 580 верст. Шесть кораблей вылетели, и все

шесть прилетели благополучно. Это экзамен нешуточный, и говорит он, что «Муромцы» годятся, и даже

очень. А три корабля прилетели даже прямиком, нигде не садясь. Весь перелет — пять часов с минутами. У

нас — 5 ч 36 мин, а мы еще уклонялись от курса.

И вот поселились мы в Пскове. Ждем, когда придут наши эшелоны. Остановили эшелон, везший в

эскадру автомобили, и получили два автомобиля «Кейс». Приехал Горшков. Он вместе со Смирновым вел 8-й

корабль (бывший наш). Но у них по дороге сломался один мотор, и они сели около Режицы. Шоферов еще нет,

и потому на одном «Кейсе» ездит Шаров, а на другом шофером сел я. Возил Горшкова, и он мое управление

одобрил. Это много значит.

Подошел наш эшелон. «Илью» закатили в палатку. Эскадра выбрала аэродром и помещения в

сельскохозяйственной школе в трех верстах от города за железной дорогой. Часть кораблей перелетела туда.

Мы же упорно пока остаемся здесь и занялись переделками в корабле. Сделали

«Илья Муромец» на аэродроме в Пскове.

Несчастный случай с мотористом 2-корабля Ушаковым. В центре штабс-капитан Панкратьев, справа

— штабс-капитан Колянковский.

вторую дверь для пулеметов, уключины впереди и в среднем верхнем люке. Нос весь застеклили.

Теперь в корабле светло и уютно.

Переделали рукоятки газа. Сделаны они так: общая рукоятка передвигается с четырьмя малыми

рукоятками и тянет все четыре троса, уменьшая или увеличивая газ всем моторам сразу. Малые рукоятки на

доске позволяют регулировать газ каждому мотору отдельно. Оно и раньше так было, но малые рукоятки

были грубоваты и не давали возможности тонко регулировать газ на каждом моторе.

При запуске моторов один из них чихнул и переломил руку Ушакову. Я вертелся в корабле и, кажется,

помешал Мюллеру. Во всяком случае, это произошло от его ошибки в контакте. Все растерялись. Я определил

простой перелом плечевой кости и, приложив палочки, перевязал руку. Кроме того — надрыв промежности,

так как лопастью попало по ягодице. Скорее в лазарет. Там говорят, что все будет хорошо. Но на душе

чертовски неприятный осадок.

ЗЕГЕВОЛЬД. БОЕВЫЕ ПОЛЕТЫ

Переходим на Рижский фронт. Поехали искать базу. Нашли в Зегевольде, тридцать верст от Риги.

Говорят, что хорошо. Мы уже отдохнули душой в Пскове, познакомились кое с кем в городе, раза три даже

кутнули. Однажды, помню, провожал я кого-то из артисток театра, попавших в нашу компанию. Пока болтал

еще у подъезда, извозчик уехал. Город незнакомый. Где я — не соображаю. Как будто в северо-восточной