Самые знаменитые реформаторы России

Патриархи: «Ты упрям, протопоп: вся наша Палестина, и сербы, и албанцы, и римляне, и ляхи — все тремя перстами крестятся; один ты упорно стоишь на своем и крестишься двумя перстами; так не подобает».

Аввакум: «Вселенские учители! Рим давно пал, и ляхи с ним же погибли, до конца остались врагами христианам; да и у вас православие пестро, от насилия турского Махмета немощны вы стали и впредь приезжайте к нам учиться; у нас божией благодатью самодержавия и до Никона-отступника православие было чисто и непорочно и церковь безмятежна».

Трудно возразить против такой логики Аввакума и его сторонников, восставших, возможно, не столько против обрядов, сколько против оскорбления национального достоинства и религиозных чувств.

Ну и, конечно, методы, которыми Никон и помогавший ему царь приобщали людей к новым обрядам, дают повод для сравнения с российской революцией, когда новая идеология внедрялась огнем и мечом. Патриарх Никон действовал по-большевистски, и его следует считать главным виновником последовавшего после реформы раскола.

Большинство священнослужителей, кто с колебаниями, кто без, кто по убеждениям, а кто идя на сделку с совестью, признало новые порядки. А многие не подчинились церковному руководству и светской власти. Они вошли в историю как непримиримые борцы за старую веру. Наибольшую известность получил уже не однажды упомянутый нами протопоп Аввакум, что объясняется не только его действиями на поприще раскола, но и талантом писателя и страстного публициста, о чем можно судить по дошедшим до нас произведениям этого удивительного человека.

Отношение Аввакума к царю и патриарху претерпело перемены от любви до взаимной, не поддающейся измерению и описанию ненависти. Он был дважды обласкан царем, заступившимся за него, защитившим от гонителей. Был направлен им протопопом Юрьевца-Повольского. Но слишком круто взялся за утверждение благочестия новый протопоп. Слишком ревностно стал искоренять пороки, слишком подолгу заставлял молиться, отрывая людей от дел и отдыха. И двух месяцев не выдержали жители города, взбунтовались, избили его. Отправился Аввакум в Москву — опять искать защиты и справедливости, но не поняли его там. Однако в Юрьевец он не вернулся, из Москвы его не выгнали. Когда Аввакум восстал против никонианских преобразований, врагом его сделался и Алексей Михайлович.

Все время гонимый, он обращался к царю, то угрожая и проклиная, то пытаясь воздействовать на него убеждением. В первых посланиях протопопа — надежда, хотя тон и поучительный: «Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным; не унижай его и в церкви, и в дому, и в пословицах». Далее тон меняется: «А ты, миленькой, посмотри-тко в пазуху-то у себя, царь христианской! Всех ли христиан тех любишь? Перестань-ко ты нас мучить тово! Возьми еретиков тех, погубивших душу свою, и пережги их, скверных собак, латынников и жидов, а нас распусти, природных своих. Право, будет хорошо. Меня хотя и не замай в земле той до смерти моей; иных тех распусти».

Аввакум пережил царя. Но и после смерти нет у него христианского прощения и смирения. Ненависть клокочет в мятежном протопопе. Он просит сыновей своих осквернить царскую гробницу, «дехтем марать» ее. Только в аду видит Аввакум место царю Алексею и злорадствует, рисуя картины его там пребывания: «А мучитель ревет в жюпеле огня. Навось тебе столовыя… пироги, и меды сладкие, и водка процеженная, с зеленым вином! А есть ли под тобою перина пуховая и возглавия? И евнухи оплакивают твое здоровье, чтобы мухи не кусали великого государя? А как там срать-тово ходишь, спальники ребята подтирают гузно-то в жюпеле том огненном? Бедной, бедной, безумное царишко! Что ты над собою зделал? Ну, сквозь землю пропадай, блядин сын!»

Изругав одного царя, но надеясь на перемены при его преемнике, Аввакум писал из заточения новому царю, Федору Алексеевичу: «А что, государь-царь, как бы ты мне дал волю, я бы их, что Илья-пророк, всех перепластал в один день. Не осквернил бы рук своих, но и освятил, чаю. Да воевода бы мне крепкой, умной — князь Юрий Алексеевич Долгорукий. Перво бы Никона того, собаку, рассекли бы начетверо, а потом бы и никониан тех».

Но не внял призывам Аввакума царь Федор. За дерзкие письма в адрес Алексея Михайловича и патриарха Иакима, за рассылаемые письма и обличения после 14-летнего сидения в яме на хлебе и воде он, так и не сломленный и непокоренный, был сожжен в Пустозерске 14 (24) апреля 1682 г., став мучеником в глазах раскольников.

Аввакум по своему характеру, нетерпимости, фанатизму не уступал Никону, а скорее всего превосходил его. По текстам его книг и посланий чувствуется мощь и бескомпромиссность этого человека. Читая одного и другого, понимаешь, каких типов способна рожать Русская земля и какие последствия получаются, когда расколотое общество становится на сторону одного и другого.

Окажись Аввакум во главе церкви, плохо стало бы последователям Никона, а что сделалось бы с русским православием и самой Россией — не скажет никто.

Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин

(1605–1680)

Алексей Михайлович Романов, в отличие от многих предшествовавших ему на царском троне самодержцев, обладал безусловной способностью приближать к себе талантливых людей, доверять им, порой безгранично, создавать условия, возможности проявить себя в государственных делах.

Историческая традиция на Руси не способствовала появлению ярких личностей, с чьими именами связывались бы судьбоносные решения и перемены. Как правило, все делалось не только именем царя (великого князя), но и решалось им одним, а его соратникам оставалось исполнять приказания государя. Сильвестр и Адашев при Иване Грозном не в счет, поскольку пик их активной государственной деятельности пришелся на период юности царя, когда он еще не был подготовлен к управлению страной. И вот впервые при Алексее Михайловиче мы видим плеяду талантливых людей, которые не только советуют царю, но и проводят вполне самостоятельную политику, решительно влияя на государственный курс. Патриарх Никон, Илья Милославский, Борис Морозов, Афанасий Ордин-Нащокин, Федор Ртищев, А. Матвеев и др. — в разное время, а некоторые одновременно определяли важнейшие повороты внутренней и внешней политики России.

То были государственные мужи, каждый с собственным представлением о приоритетах, которых следует придерживаться для блага страны. Эта разнонаправленность векторов развития определялась потребностями растущего Русского государства и возможностями заимствования достижений зарубежной науки и культуры, с одной стороны, и боязнью лишиться нравственной национальной опоры, с другой. Острота и необычность проблем требовали ярких людей для их решения.

Оценивая перемену, произошедшую в России в описываемое время, Ключевский говорил: «Ход государственных дел тогда направлялся заведенным порядком да государевой волей. Личный ум прятался за порядком, лицо служило только орудием государевой воли… В XVII веке, однако, московская государственная жизнь начала прокладывать себе иные пути… Начался сильный спрос на ум, на личные силы, а воля царя Алексея Михайловича для общего блага готова была подчиниться всякому сильному и благонамеренному уму». Насчет благонамеренности не все однозначно. Известно, что мздоимство Милославского привело к народным бунтам, а максимализм и нетерпение Никона к еще худшему — расколу российского общества. Но факт остается фактом — Алексей Михайлович давал простор для деятельности умным, неординарным людям.

Доверие царя к этим людям было столь значительным, что некоторые из них становились временщиками с практически неограниченными возможностями. Поскольку их личная ориентация в определении государственной стратегии была различной, постольку и стоял царь одной ногой в старине, другой шагнув в будущее, контуры которого вырисовывались через заимствования с Запада.

Историки по-разному определяют время, с которого началось деление сторонников различных направлений общественной мысли на западников и славянофилов, но то, что оно при Алексее Михайловиче уже имело место быть, бесспорно, хотя в обиходе таких понятий еще не было. Афанасий Федорович Ордин-Нащокин безусловно — западник. Но это — не главное среди качественных характеристик столь уникального человека. Предварим рассказ о нем словами С.Ф. Платонова: «Его светлый государственный ум соединялся с редким в то время образованием: он знал латинский, немецкий и польский языки и был очень начитан. Его дипломатическая служба дала ему возможность и практически познакомиться с иностранной культурой, и он являлся в Москву очень определенным западником; таким его рисуют сами иностранцы (Мейерберг, Коллинс), дающие о нем хорошие отзывы. Но западная культура не ослепила Нащокина: он шел далее подражания внешности, даже вооружался против тех, кто перенимал одну внешность». Его необычность среди царских сановников уже в том, что немногие тогда знали иностранные языки, полагая их не только делом ненужным, но даже и вредным для настоящего русского патриота. А Нащокин знал несколько языков, что было предметом зависти и недоброжелательности, а то и враждебного отношения со стороны царского окружения, со стороны людей, с кем вместе приходилось заниматься государственными делами. Тем более, что он был незнатного происхождения, и этим также объяснялось его отторжение от боярской среды. Кстати, это тоже делает честь Алексею Михайловичу, задолго до более известного сына — Петра Великого открывшему доступ рядовым дворянам к высоким государственным постам.