Четвертое измерение
Четвертое измерение читать книгу онлайн
Эта книга незаурядного человека о пути, пройденном до него миллионами, впервые опубликовало издательство «Посев» в 1973 г., после чего она быстро стала библиографической редкостью. Однако книга не забылась: ее читали, копировали, «зачитывали», не желая с ней расставаться, и поэтому осуществлено её второе издание. Тот факт, что за четыре десятилетия лет книга не забылась, сам по себе весьма примечателен. Тем более, что описанная в ней страна – СССР, с его ГУЛАГом, - вроде бы ушла в небытие. И, тем не менее, читатели читают эту книгу взахлеб, с удивлением открывая для себя страну, в которой прожили всю жизнь. Секрет неувядающей актуальности этой книги в том, что она не столько о лагерях - хотя они подробно описаны в книге – сколько о Человеке, о том, что не «бытие определяет сознание», а Человек, создающий и изменяющий навязанные ему обстоятельства силой своего Духа.Авраам Шифрин родился в Минске в 1923г. Годовалым ребенком был увезен родителями в Москву, где и прожил вплоть до ухода на фронт в 1941г. Его отец, инженер-строитель, был арестован (по доносу соседа за анекдот) в 1937г. и, как стало позднее известно, отправлен в лагеря Колымы. Мать пытались вербовать в сексоты, предлагая в обмен на стукачество "более легкое наказание" для мужа. Вернувшись домой после очередного вызова в КГБ, она рассказала Аврааму и его старшей сестре, что ей предлагают. Вместе они решили, что на подлость – даже ради отца – идти нельзя. Эта попытка растления пробудила в подростке естественное чувство справедливости, заставила его возмутиться и навсегда превратила его в непримиримого врага преступной и безнравственной власти. В июне 1941г. Авраама призвали в действующую армию и отправили на передний край фронта, в штрафной батальон, где были в основном дети таких же репрессированных. В первый бой их отправили без оружия; на вопрос, чем же воевать, им было сказано: "Ваше оружие в руках врага - отнимите его!" Естественно, мало кто уцелел там. По закону, штрафбат - до первой крови или до первой награды. Авраам был вскоре ранен (в локтевой сустав правой руки) и отправлен в тыловой госпиталь. Руку хотели ампутировать, - он не дал. Дело было поздней осенью, а к весне он руку разработал, перепилив в госпитале весь запас дров. После этого он снова был направлен на передний край и снова в штрафбат! Тут он понял, что закона нет, и власти просто стремятся физически уничтожить тех, кого они сами превратили в своих врагов. Тогда он решил, что не даст себя так легко уничтожить и, когда он был ранен вторично (на сей раз это были множественные осколочные ранения в обе ноги плюс пулевое в правое бедро), по пути в госпиталь Авраам выбросил свои документы и при опросе назвал вымышленные биографические данные: сохранив, фамилию, назвал более ранний год рождения и имя Ибрагим. Вернувшись после выздоровления на фронт, он попал в нормальную часть и стал делать нормальную фронтовую карьеру. Грамотных было немного, а у него все же был один курс юридического за плечами, так что он вскоре стал офицером, а потом попал в военную прокуратуру. Войну он закончил капитаном (при демобилизации было присвоено звание майора), многократно награжденным, дважды раненным - это было достаточным основанием для дальнейшей карьеры на "гражданке". Благодаря завязанным на фронте связям он попал после демобилизации в Краснодарский край на должность старшего следователя края по уголовным делам с подчинением 120 следователей. Ему было 22 года… Он думал, что вот теперь он отомстит за отца, но вскоре понял, что до настоящих преступников, которые обладают неограниченной властью ему не добраться, что преследует он тех несчастных маленьких людишек, которых невыносимая жизнь загнала в тупик и сделала преступниками ради куска хлеба, и что он - всего лишь палка в руках ненавистной ему власти. Поняв это, Авраам ушел из системы прокуратуры и перешел работать в систему министерства вооружения (тогда это было отдельно от министерства обороны) на должность юрисконсульта. К этому моменту он уже был в Туле, неподалеку от Москвы.Шифрин был арестован 6 июня 1953 года. Несмотря на месяц в подземном карцере с холодной грязью по щиколотку на полу, месяц, в течение которого ему не давали спать, таская на ночные допросы, Авраам ни в чем не признался. Тем не менее, его приговорили к расстрелу. Но тут ему повезло: слетел Берия, а вместе с ним Кабулов, Меркулов и прочая нечисть, и после месяца в камере смертников ему объявили о замене приговора на 25+5+5. Сидел он, в основном, в Тайшетлаге, Озерлаге, в штрафняках на Вихоревке и в Семипалатинске (он участвовал в семи попытках побега из лагеря!), последний год досиживал в Потьме. Всего он просидел в лагерях и тюрьмах 10 лет и еще 4 года в ссылке в Караганде. Он всегда смеялся: "Я везучий: в штрафбат послали на убой - не погиб; приговорили к расстрелу - не расстреляли; дали 25 лет - просидел всего десять…"
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
— Пришел к вам отдохнуть... Бьют меня в той зоне... Вот вчера мочой с нар облили. А у вас тут хорошо, тут люди порядочные.
И он усаживался смотреть фотографии в иностранных журналах, отпуская иногда совершенно антисоветские замечания.
Как обычно, вежливо поздоровавшись, — он любил показать, что и он человек интеллигентный! — капитан начал листать какой-то журнал. А солдаты уже полезли в подполье. Минут через десять один из них вылез из подпола, отозвал капитана в сторону и сказал:
— Вроде бы, там земля свежая есть...
— Не мерещится тебе?
Поговорили они, видим, капитан надевает комбинезон: хочет сам лезть в подполье, смотреть. Значит — провал.
Вылез он почти сразу, снял комбинезон, что-то сказал солдатам, и один из них ушел, явно вызывать начальство. А капитан сел опять к нам на нары и говорит: неудача у вас, землю плохо спрятали; а дырка где?
— Какая дырка? — таращим мы на него невинные глаза. — О чем вы говорите?
— Да вы не шумите, — говорит, — ваше дело — бежать, мое — ловить. Я ведь на вас не в претензии. Хорошо, что мы нашли, а то беда бы мне: ведь и с работы погнать могут. А куда я денусь?
Появился оперуполномоченный и начальник лагеря с группой надзирателей. Нас из барака выгнали, полы подняли — всё стало ясно. Солдаты начали рыть лопатами землю — искать место начала подкопа. И, как ни смешно и ни странно, найти вход в подкоп так и не смогли!
В это время кончилось кино, пришли обратно ребята. Чтобы отвлечь надзорсостав, кое-кто начал придираться к солдатам: пропали при обыске вещи! Начались скандалы, вспыхнула драка. А солдаты в зону входят без оружия — боятся, что его отнимут. И драка повела к бегству офицеров и солдат из зоны. Но тут они, конечно, перепугались: решили, что мы хотим воспользоваться подкопом; они же не знали, что он не закончен.
Зону нашу оцепили с внешней стороны солдатами, а через полчаса прибыло на грузовиках подкрепление: батальон внутренних войск КГБ с оружием и танкетками. В одном месте танкетка повалила забор: там за зоной было пустое пространство. А солдаты с автоматами вошли через ворота в нашу зону, и по рупору нам было предложено выйти из зоны в пролом забора на поле: в противном случае «восстание подавим с оружием».
Мы вышли. При выходе на нас надевали наручники. А начальник лагеря сидел и смотрел; если бы он знал, что сидит на скамейке, в доске которой целая пачка поддельных документов!
Отвезли нас, кого куда: в следственный изолятор и на другие штрафняки. Я попал в БУР — до выяснения. В этих условиях мы услышали о разоблачении Сталина Хрущевым: ведь в камерах есть радио. Всеми овладело буйное возбуждение: люди хохотали, матерились, били в двери. А надзиратели и офицеры так растерялись, что только упрашивали: ну, потише, ну, хватит... Кто-то строил уже планы освобождения: теперь всех выпустят! Люди неисправимы...
Но действительно — событие было историческое. Не меньше, чем сама смерть Сталина. Нам, тем, кто думал, а не мечтал, было ясно, что Хрущев рвется к большой диктатуре и ему труп «бога» мешает; надо свалить вину за былое на предшественника: ясно было, что Хрущев ничем не лучше Сталина. Но и другое было понятно: страшная ошибка властей, — ведь когда убивают «бога», все перестают верить в его святость, а значит, и в святость того, кто занял его место. Когда в древнем Египте рабы убили фараона, то его сын, якобы, сказал: «Не то страшно, что рабы убили фараона, страшно, что рабы узнали, что фараона можно убить!»
А пока что ликованию нашему не было конца: «Давай, Никита! Пинай дохлого льва!»
В нашей камере был какой-то китаец, перешедший границу СССР. Он ничего не понимал, этот безграмотный бедолага, почти не знающий языка. Смотрел он на наше веселье с удивлением. Его интересовало получить пайку с довеском, а на обед вторую порцию каши — других устремлений у него не было.
Кто-то спросил у него, как обычно простые россияне свысока спрашивают китайца: «Ну, как, ходя, хорошо в тюрьме?».
И китаец совершенно серьезно сказал, что думал. В пятнадцатиметровой камере нас было 60 человек, и некоторые были вынуждены спать на цементе, под нарами, поэтому он ответил:
— Кому — нары — хорошо, кому — низам плохо.
Получилось, как видите, мудро: коммунары хорошо; коммунизм — плохо.
Мы долго смеялись этому «резюме».
Глава XXV
Неожиданно у меня резко осложнилась болезнь ног. С утра стала болеть левая нога, к вечеру она распухла, как бревно, боль усилилась. Товарищи пытались вызвать врача. «Какой врач?» — надзиратели только отмахивались. Но вечером друзья подняли такой крик и стук в двери камер, что пришел офицер. Увидев, в чем дело, пообещал отправить в больницу. Поздно вечером меня вынесли, положили в кузов грузовика на доски, туда же влезли три конвоира с автоматами и собакой. И повезли полутруп под охраной. Ехали мы по разбитой таежной дороге, перекатывало меня по доскам пола, швыряло и подбрасывало. Попал я в хирургическое отделение и провалялся там больше месяца со страшными болями. Всё это время ко мне заходил Зубчинский и приносил читать философскую и теософскую литературу.
А кругом шла обычная больничная жизнь: привозили арестантов с «мастырками» — членовредителей всех сортов, пострадавших в результате аварий и просто больных. Но только тех, кто был на грани смерти.
Кончилось мое пребывание в больнице скандалом: я ударил санитара, избивавшего беспомощного больного. Санитары-заключенные зачастую зверстовали не меньше надзирателей: власть развращает человека с садистскими наклонностями.
Через час после скандала мне объявили: завтра на этап. A у меня нога совершенно распухла, ходить не могу.
— Как же, — говорю, — ехать?
— Ничего не можем сделать — приказ оперуполномоченного.
Вызвал я «Домино». Пришла. Объяснил ей, что везут в тайгу, где врачей нет. Обещала помочь и ушла. А утром, на рассвете, пришли за мной надзиратели:
— Пошли!
— Не могу, — отвечаю, — идти.
— Ах, не можешь, так мы поможем! — и сбросили меня на пол.
Но я и подняться не мог. Тогда взяли меня за руки и ноги — а нога-то болит... — и понесли до вахты. Там бросили мне одежду, оделся я кое-как. Начали обыск, нагло отбирали себе то, что им нравилось.
— Ну, пошли, — командует старшина.
— Но я не могу, — пытаюсь я им объяснить.
В ответ — крик, матерщина: поезд-то скоро подойдет, и им надо успеть дойти до станции, а у них есть еще какая-то группа идущих на этап. С матом отправили они вперед колонну заключенных, а я сижу. Посовещались в сторонке, подходят ко мне:
— Ну, как, ты пойдешь?
— Не могу.
— Бери его, ребята!
И меня, опрокинув на землю, схватили за ноги и потащили волоком по земле к станции. При первом движении моя куртка задралась, спину обжигали и царапали камни дороги. Конвоиры, матерясь, тащили меня; беспомощность и отчаяние этого состояния непередаваемы.
Когда меня уже почти дотащили по пустынному шоссе до маленького станционного домика, то навстречу нам попались какие-то мужчина и женщина. Смутно помню, что они стояли, смотрели и плакали. А из рупора громкоговорителя лилась сладкая музыка рояля и симфонического оркестра — Шопен...
Я рассказываю об этом, мои западные читатели, не для того, чтобы вызвать у вас слезы жалости, нет. Я хочу показать вам «единство противоположностей», характерное для жизни этой несчастной страны, где вы, туристы, смотрите великолепный балет и слушаете хорошую музыку. И может быть, в это же время в далекой глухой тайге, эту музыку слышат политзаключенные: под нее их бьют, расстреливают или просто обыскивают...
Дотащив меня до сидящих у линии железной дороги заключенных, конвоиры с веселым криком «бей жида!» кинули меня к ним. Это были достойные представители «шерсти», один из них — с явным намерением продолжить издевательство — подполз ко мне и протянул руку; из последних сил я ударил его в лицо. Он ошарашенно отшатнулся. Не знаю, чем это кончилось бы, но подошел поезд, и нас начали грузить в вагоны. Ехал я всего 30 км, до ст. Анзеба, от которой тогда шла дорога к Падуну, на Братскую ГЭС. В «воронок» меня погрузили одного: дурной знак. Сесть на скамейку я не мог и лежал на полу в закрытой, душной коробке. Когда мы двинулись, то я почувствовал, что газ выхлопной трубы попадает ко мне. Душегубка! Это не было сделано специально: просто газ просачивался сквозь днище. Но для меня этого было достаточно: я потерял сознание. Очнулся я, лежа на земле, голова была облита водой, всё тело болело от ушибов. Надзиратели взяли меня опять за руки и ноги и, занеся через вахту лагеря, положили на землю, поставили рядом вещи и ушли: добирайся до барака, как знаешь.
