Четвертое измерение
Четвертое измерение читать книгу онлайн
Эта книга незаурядного человека о пути, пройденном до него миллионами, впервые опубликовало издательство «Посев» в 1973 г., после чего она быстро стала библиографической редкостью. Однако книга не забылась: ее читали, копировали, «зачитывали», не желая с ней расставаться, и поэтому осуществлено её второе издание. Тот факт, что за четыре десятилетия лет книга не забылась, сам по себе весьма примечателен. Тем более, что описанная в ней страна – СССР, с его ГУЛАГом, - вроде бы ушла в небытие. И, тем не менее, читатели читают эту книгу взахлеб, с удивлением открывая для себя страну, в которой прожили всю жизнь. Секрет неувядающей актуальности этой книги в том, что она не столько о лагерях - хотя они подробно описаны в книге – сколько о Человеке, о том, что не «бытие определяет сознание», а Человек, создающий и изменяющий навязанные ему обстоятельства силой своего Духа.Авраам Шифрин родился в Минске в 1923г. Годовалым ребенком был увезен родителями в Москву, где и прожил вплоть до ухода на фронт в 1941г. Его отец, инженер-строитель, был арестован (по доносу соседа за анекдот) в 1937г. и, как стало позднее известно, отправлен в лагеря Колымы. Мать пытались вербовать в сексоты, предлагая в обмен на стукачество "более легкое наказание" для мужа. Вернувшись домой после очередного вызова в КГБ, она рассказала Аврааму и его старшей сестре, что ей предлагают. Вместе они решили, что на подлость – даже ради отца – идти нельзя. Эта попытка растления пробудила в подростке естественное чувство справедливости, заставила его возмутиться и навсегда превратила его в непримиримого врага преступной и безнравственной власти. В июне 1941г. Авраама призвали в действующую армию и отправили на передний край фронта, в штрафной батальон, где были в основном дети таких же репрессированных. В первый бой их отправили без оружия; на вопрос, чем же воевать, им было сказано: "Ваше оружие в руках врага - отнимите его!" Естественно, мало кто уцелел там. По закону, штрафбат - до первой крови или до первой награды. Авраам был вскоре ранен (в локтевой сустав правой руки) и отправлен в тыловой госпиталь. Руку хотели ампутировать, - он не дал. Дело было поздней осенью, а к весне он руку разработал, перепилив в госпитале весь запас дров. После этого он снова был направлен на передний край и снова в штрафбат! Тут он понял, что закона нет, и власти просто стремятся физически уничтожить тех, кого они сами превратили в своих врагов. Тогда он решил, что не даст себя так легко уничтожить и, когда он был ранен вторично (на сей раз это были множественные осколочные ранения в обе ноги плюс пулевое в правое бедро), по пути в госпиталь Авраам выбросил свои документы и при опросе назвал вымышленные биографические данные: сохранив, фамилию, назвал более ранний год рождения и имя Ибрагим. Вернувшись после выздоровления на фронт, он попал в нормальную часть и стал делать нормальную фронтовую карьеру. Грамотных было немного, а у него все же был один курс юридического за плечами, так что он вскоре стал офицером, а потом попал в военную прокуратуру. Войну он закончил капитаном (при демобилизации было присвоено звание майора), многократно награжденным, дважды раненным - это было достаточным основанием для дальнейшей карьеры на "гражданке". Благодаря завязанным на фронте связям он попал после демобилизации в Краснодарский край на должность старшего следователя края по уголовным делам с подчинением 120 следователей. Ему было 22 года… Он думал, что вот теперь он отомстит за отца, но вскоре понял, что до настоящих преступников, которые обладают неограниченной властью ему не добраться, что преследует он тех несчастных маленьких людишек, которых невыносимая жизнь загнала в тупик и сделала преступниками ради куска хлеба, и что он - всего лишь палка в руках ненавистной ему власти. Поняв это, Авраам ушел из системы прокуратуры и перешел работать в систему министерства вооружения (тогда это было отдельно от министерства обороны) на должность юрисконсульта. К этому моменту он уже был в Туле, неподалеку от Москвы.Шифрин был арестован 6 июня 1953 года. Несмотря на месяц в подземном карцере с холодной грязью по щиколотку на полу, месяц, в течение которого ему не давали спать, таская на ночные допросы, Авраам ни в чем не признался. Тем не менее, его приговорили к расстрелу. Но тут ему повезло: слетел Берия, а вместе с ним Кабулов, Меркулов и прочая нечисть, и после месяца в камере смертников ему объявили о замене приговора на 25+5+5. Сидел он, в основном, в Тайшетлаге, Озерлаге, в штрафняках на Вихоревке и в Семипалатинске (он участвовал в семи попытках побега из лагеря!), последний год досиживал в Потьме. Всего он просидел в лагерях и тюрьмах 10 лет и еще 4 года в ссылке в Караганде. Он всегда смеялся: "Я везучий: в штрафбат послали на убой - не погиб; приговорили к расстрелу - не расстреляли; дали 25 лет - просидел всего десять…"
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Я огляделся, лежа: дорога от вахты уходила вверх на вырубленную сопку, вдали видны бараки. Лагерь был мне незнаком. Начал накрапывать дождик, была ранняя осень. Я лежал в ожидании чьей-либо помощи, сам я подняться не мог, нога очень болела.
Опять пришло легкое забытье. Очнулся я от голосов: кто-то осторожно поднимал меня на руки. И над собой я вдруг увидел плачущее лицо Теймура Шатирошвили — грузинского князя, человека, с которым уже встречался в других лагерях. Этот силач нес меня на руках, как ребенка, и что-то успокоительно приговаривал по-грузински; рядом шли еще какие-то зеки.
История этого Теймура, которого в лагерях все звали дружески Мишадзе, сама по себе очень интересна. Этот красавец и силач, из знатного кавказского рода, занимался у себя на родине террором против советской власти. Вся его жизнь прошла в налетах и побегах от погони. Но когда его поймали, то решили судить не как политического врага, а как бандита. Так было выгодней властям: спокойней представить террор бандитизмом. И Теймур, получив 25 лет, попал в блатные лагеря под Владивосток. Там в 1954 году он поднял лагерное восстание, встал во главе, захватил оружие и увел весь лагерь в тайгу. Захватив радиопередатчик лагеря, он передал в США призыв о помощи и сообщение о том, что заключенные подняли восстание. Дошел ли его призыв и кем был принят, неизвестно; но КГБ его точно приняло и послало войска и вертолеты в тайгу. Восстание, конечно, подавили, а Теймур получил — теперь уже как политзаключенный — еще 25 лет и приехал к нам в «Озерлаг».
Мы были с Теймуром вместе, когда у него произошло событие, потрясшее его и давшее новый смысл его жизни. В лагере у «шерсти» он случайно увидел грузинского мальчика и подозвал его к себе. Насколько Теймур был храбр и силен, настолько этот паренек был запуган и подавлен. Теймур принял в нем участие, одел его потеплее, накормил и начал расспрашивать. И когда они беседовали на непонятном для нас грузинском языке, вдруг Теймур вскочил и с диким криком закружился по бараку. Его схватили, что с таким силачом нелегко было сделать, усадили, напоили водой, и он сказал, что сейчас выяснил: этот мальчик — его сын.
18 лет назад он после очередного налета отлеживался, раненый, в горном ауле и там был у него роман с молодой девушкой. Но уезжая, он даже не подозревал, что она осталась беременной. А сейчас этот юноша ему рассказал, что он родом из этого аула и что мать ему назвала имя якобы убитого его отца — Теймур Шатирошвили.
Случай был совершенно особый. Правда, я уже видел отца, узнавшего на вышке солдата-сына; и все мы видели, как этот солдат застрелился, там же, на вышке.
Сын Теймура сидел тоже потрясенный и даже не радующийся. Установив все и убедившись, что это его сын, Теймур объявил администрации, что он сына от себя не отпустит: ведь тот должен был находиться в соседней зоне, за забором, у блатных. Юношу пытались увести в его зону, но Теймур выхватил припасенные два ножа и сказал, что зарежет надзирателя, если тот подойдет, а уж потом сына и себя; уступили, оставили парня с нами. И у Теймура появилась забота: воспитывать сына, учить его с азов. Юноша был малограмотным: голод привел его на свободе к мелкому воровству, а в блатном лагере было не до учебы. Мы дружили с Теймуром, и отношения наши всегда были искренними и теплыми.
Вот этот-то человек и увидел меня, лежащего у вахты под мелким осенним дождем, и принес меня в барак. Заботы товарищей — их тут оказалось много — оживили меня. Вскоре я уже знал, что попал на новый штрафняк, построенный недавно: зона № 307. Ребята сами вырубили лес на сопке и из этих бревен сложили бараки; на стенах еще была свежая смола.
Врача в лагере не было, и я лечился, как мог: мне поставили узкую лежанку за печкой, и я грел у раскаленных камней спину и ноги.
В зоне было не более тысячи человек и среди них много знакомых лиц: контингент штрафняка — это люди, которым трудно перебраться в общий лагерь. Но были и новые, а среди них приятные люди, недавно арестованные: Николай Богомяков, Юрий Овсянников, Борис Вайль, Пименов. Они рассказали нам, как воспринимались на свободе венгерские события: оказывается, и в России нашлись честные люди, не побоявшиеся выступить в защиту уничтожаемой Венгрии. А ведь в СССР каждое слово, открыто брошенное в лицо власти — героизм! Каждое выступление учило окружающих смелости и звало честных людей на этот же путь. Мы с восторгом слушали о студенческих волнениях, расспрашивали о мельчайших подробностях. Богомяков и Овсянников были интеллигентами, еще участвовавшими в свершении революции в России: по одному сроку они уже отсидели, а теперь их «на всякий случай» опять бросили в лагеря.
А Боря Вайль и Пименов были студентами, молодыми носителями идей чистоты и правды. Какой же озверелой и тупой должна быть власть, чтобы бросать в ужас тюрем и лагерей этих начинающих жизнь, ясноглазых, талантливых ребят: Пименов, например, получил ученую степень математика в университете еще до окончания курса. Были у нас и другие представители зарождающегося демократического направления умов: Аркадий Суходольский и Давид Мазур. Они привлекали к себе умом, сердечностью, начитанностью. Марксистское воспитание давало себя знать: они были целиком на социалистических позициях. Но им, как и декабристам времен царизма, мерещился рай на земле, царство справедливости.
Для того, чтобы читающий эту книгу понял, что настроения этих юношей не были преходящими, забегая вперед, скажу: они и после освобождения боролись за свои идеи. Сегодня некоторые из них снова в тюрьме.
Дни шли монотонно, осень покрыла низкое небо свинцовыми тучами, лежал уже снежок; ребята работали на лесоповале: валили деревья на дне будущего Братского моря, которое в просторечье на всей трассе заключенные именовали «Братским кладбишем».
Ко мне в это время зачастил с визитами некий Котмышев. Он говорил, что сидит тоже за венгерские события, и пытался сблизиться с нашей компанией. Мне же, лежащему без движения, он оказывал множество услуг, без которых мне было трудно обойтись. И поэтому все мирились с его присутствием, хотя симпатии этот человек ни у кого не вызывал. Но отрицательное отношение наше было чисто интуитивным, а факты говорили в его пользу — спокойного, услужливого, молчаливого, внимательного слушателя.
Теймур с сыном был в зоне, и мы часто виделись. Котмышев сблизился и с Теймуром. И почему-то вскоре Теймур перестал бывать у меня.
Я не придал этому значения. С моего приезда прошло уже несколько месяцев, я начал вставать и как-то обнаружил, что в моем чемодане рылись. Воровства в зоне не было, случай настораживал. Однажды я вышел в соседний барак, шел я эти пятьдесят метров больше часа, ноги были еще слишком слабы. И в коридоре, увидев Теймура, я радостно его окликнул. Но в ответ на меня смотрели глаза врага и взбешенного зверя. Подойдя ко мне быстро и молча, этот силач схватил меня одной рукой, поднял в воздух — весил я немного — и, выхватив откуда-то нож, прорычал: «Прощайся с жизнью, гад!». Я буквально онемел от удивления: что с ним? С трудом я выдавил: «Что случилось?»
— Ты не знаешь?! — захлебывался этот горячий сын гор. — А кто оклеветал меня и сына?!
Для меня это было неожиданностью: всегда эти люди вызывали у меня только симпатию. Нож, занесенный надо мной, я как-то не воспринимал всерьез и постарался спокойно сказать:
— Теймур, если есть человек, которому надо было натравить тебя на меня, то воспользуйся моим советом: подумай, кому это выгодно. И тогда, может быть, станет ясно, кто спровоцировал твою вражду ко мне.
Резко отпустив меня, Теймур ушел. Как я вернулся к себе в барак, не помню.
А дня через два пришел ко мне Теймур, уселся на койке, обнял, поцеловал и сказал: «Прости, друг. Но вот, что было. Твой приятель Котмышев подружился со мной и, войдя в доверие, начал потихоньку восстанавливать меня против тебя, убеждать в твоей неискренности. А несколько недель назад он мне сказал, что ты распространил слух по зоне, что со мной не сын, что я держу рядом с собой педераста и использую его. У меня кровь бросилась в голову: ведь Котмышев все время около тебя, он-то знает, что ты говоришь! И я кинулся к тебе с ножом. Было это ночью, ты спал. Я стоял с ножом, готов был тут же зарезать тебя. Но вдруг, почему-то вспомнил твои рассказы о матери: как она всю жизнь мучается, как отца из тюрьмы ждала, как тебя теперь ждет. И ушел я. Мать спасла тебя. А когда ты мне тогда под ножом так сказал — ищи, кому выгодно, — я как на стену наскочил: кому выгодно, чтобы я тебя убил? И вот думал я, все эти дни думал и понял. А когда понял, поставил я этого Котмышева под нож, и все из него потекло, как на исповеди: он около тебя «опером» поставлен, в вещах твоих рылся, в бумагах, а потом «кум» велел ему натравить меня на тебя. И тогда этот гад от твоего имени выдал этот грязный слух и меня на тебя спустил.»
