Четвертое измерение
Четвертое измерение читать книгу онлайн
Эта книга незаурядного человека о пути, пройденном до него миллионами, впервые опубликовало издательство «Посев» в 1973 г., после чего она быстро стала библиографической редкостью. Однако книга не забылась: ее читали, копировали, «зачитывали», не желая с ней расставаться, и поэтому осуществлено её второе издание. Тот факт, что за четыре десятилетия лет книга не забылась, сам по себе весьма примечателен. Тем более, что описанная в ней страна – СССР, с его ГУЛАГом, - вроде бы ушла в небытие. И, тем не менее, читатели читают эту книгу взахлеб, с удивлением открывая для себя страну, в которой прожили всю жизнь. Секрет неувядающей актуальности этой книги в том, что она не столько о лагерях - хотя они подробно описаны в книге – сколько о Человеке, о том, что не «бытие определяет сознание», а Человек, создающий и изменяющий навязанные ему обстоятельства силой своего Духа.Авраам Шифрин родился в Минске в 1923г. Годовалым ребенком был увезен родителями в Москву, где и прожил вплоть до ухода на фронт в 1941г. Его отец, инженер-строитель, был арестован (по доносу соседа за анекдот) в 1937г. и, как стало позднее известно, отправлен в лагеря Колымы. Мать пытались вербовать в сексоты, предлагая в обмен на стукачество "более легкое наказание" для мужа. Вернувшись домой после очередного вызова в КГБ, она рассказала Аврааму и его старшей сестре, что ей предлагают. Вместе они решили, что на подлость – даже ради отца – идти нельзя. Эта попытка растления пробудила в подростке естественное чувство справедливости, заставила его возмутиться и навсегда превратила его в непримиримого врага преступной и безнравственной власти. В июне 1941г. Авраама призвали в действующую армию и отправили на передний край фронта, в штрафной батальон, где были в основном дети таких же репрессированных. В первый бой их отправили без оружия; на вопрос, чем же воевать, им было сказано: "Ваше оружие в руках врага - отнимите его!" Естественно, мало кто уцелел там. По закону, штрафбат - до первой крови или до первой награды. Авраам был вскоре ранен (в локтевой сустав правой руки) и отправлен в тыловой госпиталь. Руку хотели ампутировать, - он не дал. Дело было поздней осенью, а к весне он руку разработал, перепилив в госпитале весь запас дров. После этого он снова был направлен на передний край и снова в штрафбат! Тут он понял, что закона нет, и власти просто стремятся физически уничтожить тех, кого они сами превратили в своих врагов. Тогда он решил, что не даст себя так легко уничтожить и, когда он был ранен вторично (на сей раз это были множественные осколочные ранения в обе ноги плюс пулевое в правое бедро), по пути в госпиталь Авраам выбросил свои документы и при опросе назвал вымышленные биографические данные: сохранив, фамилию, назвал более ранний год рождения и имя Ибрагим. Вернувшись после выздоровления на фронт, он попал в нормальную часть и стал делать нормальную фронтовую карьеру. Грамотных было немного, а у него все же был один курс юридического за плечами, так что он вскоре стал офицером, а потом попал в военную прокуратуру. Войну он закончил капитаном (при демобилизации было присвоено звание майора), многократно награжденным, дважды раненным - это было достаточным основанием для дальнейшей карьеры на "гражданке". Благодаря завязанным на фронте связям он попал после демобилизации в Краснодарский край на должность старшего следователя края по уголовным делам с подчинением 120 следователей. Ему было 22 года… Он думал, что вот теперь он отомстит за отца, но вскоре понял, что до настоящих преступников, которые обладают неограниченной властью ему не добраться, что преследует он тех несчастных маленьких людишек, которых невыносимая жизнь загнала в тупик и сделала преступниками ради куска хлеба, и что он - всего лишь палка в руках ненавистной ему власти. Поняв это, Авраам ушел из системы прокуратуры и перешел работать в систему министерства вооружения (тогда это было отдельно от министерства обороны) на должность юрисконсульта. К этому моменту он уже был в Туле, неподалеку от Москвы.Шифрин был арестован 6 июня 1953 года. Несмотря на месяц в подземном карцере с холодной грязью по щиколотку на полу, месяц, в течение которого ему не давали спать, таская на ночные допросы, Авраам ни в чем не признался. Тем не менее, его приговорили к расстрелу. Но тут ему повезло: слетел Берия, а вместе с ним Кабулов, Меркулов и прочая нечисть, и после месяца в камере смертников ему объявили о замене приговора на 25+5+5. Сидел он, в основном, в Тайшетлаге, Озерлаге, в штрафняках на Вихоревке и в Семипалатинске (он участвовал в семи попытках побега из лагеря!), последний год досиживал в Потьме. Всего он просидел в лагерях и тюрьмах 10 лет и еще 4 года в ссылке в Караганде. Он всегда смеялся: "Я везучий: в штрафбат послали на убой - не погиб; приговорили к расстрелу - не расстреляли; дали 25 лет - просидел всего десять…"
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Действительность превзошла все наши ожидания: утром ушли 60 зэков, а к пяти часам вернулись в зону за вещами 60 свободных, полностью реабилитированных граждан СССР, которые могли ехать в любой конец страны на «бесконвойку»!
— Как это было? — сыпался на пришедших один и тот же вопрос.
И все отвечали примерно одно:
— Вызвали меня, спросили фамилию, статью, срок и задали вопрос — виновным себя признаешь? Я ответил — нет! Велели мне выйти в коридор и подождать. Сказали, если будет один звонок, вернись. Если позвоним два раза, иди в зону — тебе отказано. Вот услышал один звонок. Вхожу и слышу от председателя: «Комиссия тебя признала невиновным и реабилитированным. Ты свободен. Можешь идти».
— А кто же там, в Комиссии?
— Человек десять, почти все в штатском, себя они не называют.
На следующий день было вызвано 80 человек, на третий — 100. Комиссия явно понимала, что она может просидеть здесь год, если будет освобождать так медленно. На «пересмотр» дела тратилось две-три минуты. И вскоре стало ясно: у нас работает «расширенная тройка», то самое ОСО — Особое Совещание — посылавшее раньше людей миллионами без суда в лагеря и теперь получившее задание раскассировать эти лагеря: мы поверили, что политические лагеря ликвидируются. В это время и от немцев, уехавших на Запад, стали поступать письма и газеты: весь мир кричал о сенсации — СССР распускает политлагеря, ежедневно по всей стране освобождаются десятки тысяч политзаключенных!
Кто-то в правительстве на сей раз очень умно решил: не объявлять нигде официально об освобождении политзаключенных. Эти демагоги знали, что им в мире не верят, и решили, что «тайный» роспуск лагерей произведет больший эффект. И ведь не ошиблись! Весь мир, не ожидая конца трагикомедии, кричал по радио и в газетах: Хрущев распускает и ликвидирует политлагеря в СССР!
А Комиссия вдруг приостановила работу. В лагерях волновались. Но после трехдневного перерыва загремели репродукторы в зоне: «Внимание, граждане заключенные! Всем лицам, осужденным Особым Совещанием, вне зависимости от статьи и срока наказания, собрать вещи и явиться на вахту лагеря. Вы реабилитированы и освобождены».
Вот это номер! Одним махом сотни тысяч людей вышли на свободу. Чего там чикаться с комиссией, дурацкой процедурой вызовов: сами загнали вас сюда, сами и выпускаем, мы-то знаем, что сажали людей ни за что!
В зоне делалось что-то невообразимое: люди бегали с вещами, чемоданами, мешками, суетились, кричали, обнимались, плакали. Витя мой тоже попадал в число освобождаемых — он сидел по решению ОСО. Через полчаса, когда мы повели Виктора к вахте, там собралась уже громадная толпа: офицеры со списками не успевали пропускать людей за ворота. Часа через два в зоне стало тихо и почти пусто: половина лагеря, ушла на свободу.
После этого Комиссия продолжала работу в том же темпе, что и в первый день: по 60 человек. Но уже начали возвращаться в зону те, кого не освободили... Почему? Никто не знал. Просто: два звонка и иди обратно.
Мы старались понять логику Комиссии, но это было нелегко: иногда оставляли людей, сидевших явно ни за что. Убийцы, гитлеровские палачи, в основном, оставались, но часть из них все же уходила на свободу. То же и с украинскими националистами: в основном, их не освобождали, но все же были и тут случаи ухода за зону. Уехал, например, Дмитро Лебедь — один из руководителей ОУН, но остались Горбовий, Слипий, Сорока, Дужий, Долишный — герои движения за освобождение Украины.
Не освобождали пока иностранцев. Не был освобожден пока никто из обвинявшихся в шпионаже. Вызывали по алфавиту, кое-кого пропускали. Моя фамилия начинается на «Ш», и ребята шутили: «Терпи, если бы вызывали на расстрел, ты был бы в выгоде!»
Неожиданно всех иностранцев: англичан, американцев, турок, французов, иранцев, японцев (но не «своих» — поляков, венгров, румын) вывезли на лагпункт № 601, в Тайшет. Там, как говорили, работает специальная комиссия для иностранно-подданных.
Мы распрощались с Анри и Максом, с другими друзьями, попавшими сюда со всех краев света, до Гаваев в Австралии включительно.
Оставшиеся в зоне люди теряли всякое ощущение власти КГБ и режима: у нас уже отросли длинные волосы, мы носили свою одежду, получали и отправляли письма без счета и цензуры, нам передавали письма и бандероли из-за границы. Вольница! Администрация и надзиратели попросту заискивали перед заключенными: кто знает, может быть, завтра этот вот выйдет, наденет генеральскую форму, а может — ножом пырнет?
Наступала Пасха, и мы с Золей Кацем решили, что надо как-то ухитриться и испечь мацу. Мы с ним чувствовали, что нас не освободят: у него срок только начался, а я сижу за «шпионаж» — куда там! Но настроение было весеннее, и Пасху хотелось встретить, хоть как-то соблюдая древний обычай.
Золя достал где-то муки, и мы договорились, чтобы нам разрешили воспользоваться плитой в сушилке. Когда разводили тесто, то Золя загляделся, а я добавил слишком много воды... Тесто уже для мацы не годилось. Пришлось искать еще муки. А ведь в СССР муку и вольным гражданам хорошо если два раза в году продают («дают»), а тут — лагерь... Но деловая сметка и оперативность Золи спасли положение, и он показал мне, как замешивать мацу по всем правилам. А приспособление для наката дырочек я сделал из колесика от будильника и колол очень старательно. Пекли мы, обливаясь потом, у раскаленного железного листа. Получилось килограмма три совсем неплохой мацы. Мы раздали ее нашим евреям, и около килограмма удалось даже послать ребятам на ДОК.
Людей в зоне становилось все меньше. Но вот настала и моя очередь: Комиссия. Утром нашу группу вывели за зону, выстроили в очередь у дверей административного барака и по одному начали вызывать. Все входившие не задерживались больше трех минут и ждали решения еще две-три минуты. В этот период уже многим отказывали.
Моя фамилия... Вхожу в большую комнату, где за столом, сгрудившись, сидят человек восемь в штатском: молодые, пожилые, одна совсем старая женщина. В лагере был слух, что она сама сидела и реабилитирована.
— Фамилия, имя, отчество, статья, срок... — вопросы сыплются градом, как на этапе.
— Расскажите о своем преступлении, — звучит голос одного из людей за столом. Я стою у дверей.
— Мне нечего рассказывать: все написано в протоколах моих допросов, — отвечаю так специально, чтобы знать, чем они располагают.
— У нас нет ваших допросов. Мы хотим от вас услышать.
— Значит, то, что я и предполагал: дел наших нет.
— Но ведь мой рассказ будет длинным, а вы вызываете на две минуты.
— Ничего, говорите.
И я рассказал свою историю. Меня никто не прерывал. Говорил я не меньше десяти минут.
— Идите и ждите решения, — сказал кто-то из-за стола, и я вышел.
Прошло много времени: не меньше четверти часа. «Чего они с тобой возятся?» — удивлялись в очереди. Я и сам удивлялся. Но вот меня позвали опять:
— Комиссия не принимает решения по вашему делу. Изложите письменно все, что вы рассказали, и передайте нам.
Так кончилось мое первое свидание с Комиссией Верховного Совета СССР, с новомодным ОСО КГБ СССР.
Я, конечно, написал все, что считал нужным, и на следующий день передал с теми, кто шел на Комиссию. Но ответа не получил. Комиссия поработала еще несколько дней и уехала, не вызвав очень многих.
Лагерь волновался, администрация успокаивала: они приедут назад. Но мы понимали, что такие случаи бывают не чаще, чем раз в полстолетия.
Через несколько дней нас перевели на ДОК: ведь кому-то и работать надо! Но прошли недели две и нас, человек десять, вызвали на этап. Неожиданно нас привезли в Тайшет, на лагпункт № 601, и я с радостью обнял Анри, Макса и других: они еще были здесь. А мы-то уже мысленно проводили этих людей в Европу! В лагере были одни иностранцы, работала Комиссия, но другая, не та, что у нас на ДОКе. Мы жили с ребятами, радовались отъезду каждого и не спрашивали, зачем нас привезли: тут было очень приятно, пока рядом были товарищи. Вечера проходили в интересных беседах с теми, кого вряд ли уже увидишь в жизни — ищи его в Америке или в Австралии! Ведь заграница для гражданина СССР значительно дальше Луны. В зоне было оживленно. Кто-то попросил у администрации музыкальные инструменты, и вечерами под вышками с пулеметами звучал целый маленький джаз-оркестр. Среди нас, не иностранцев, был один из серьезных и интеллигентных членов ОУН — организации украинских националистов — Михаил. Он иногда рассказывал нам о своем бурном прошлом. Человек этот сидел уже не впервые. В 1950 году его взяли раненого в бою под городом Станиславом и вылечили — хотели получить показания. Но, убедившись в его нежелании выдавать товарищей, приговорили к смерти. В Станиславе смертников держали в одной камере, было их там десять человек. Камера была на втором этаже городской тюрьмы, и боковая стена ее выходила к ограде тюрьмы. Начали думать о побеге: терять нечего... Нашли на дворе тюрьмы стальной гвоздь и решили следующее: вынем кирпичи из стены, сделаем отверстие, оторвем доску от пола, и просунув ее в пролом, как трамплин, прыгнем через стену тюрьмы.
