Сборник статей, воспоминаний, писем
Сборник статей, воспоминаний, писем читать книгу онлайн
Задача этой книги - запечатлеть в статьях, воспоминаниях и письмах образ гениального русского артиста, вдохновенного художника советского театра Василия Ивановича Качалова. В книгу входят статьи, речи, воспоминания и письма В. И. Качалова, статьи и воспоминания о В. И. Качалове П. А. Маркова, Т. Л. Щепкина-Куперника, Н. Д. Волкова, Н. М. Горчакова, В. Я. Виленкина, О. В. Гвоздовской, Н. К. Черкасова, Е. Д. Стасова
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
ЗАХАР БАРДИН
Приближалась премьера пьесы М. Горького "Враги". "Я не помню роли,-- сказал В. И. корреспонденту "Литературной газеты",-- над которой я работал бы с большим удовольствием".
На генеральной репетиции "Врагов" Качалова встретили овацией. В день премьеры, 10 октября, утром его посетила на дому делегация от Художественного театра с корзиной цветов. Делегация приветствовала Василия Ивановича, как "великого актера, близкого по своим настроениям Коммунистической партии". В многотиражке "Горьковец" появились высказывания работников театра о Качалове, о его чуткости, скромности и благородстве.
"Сколько творческой мудрости, гениальной простоты, человеческого обаяния Вы несете со сцены,-- писал Качалову старый зритель.-- У кого из мировых актеров есть такая огромная галлерея образов, создание которых возведено на необычайную высоту мастерства? Поссарт -- 2--3 роли, Барнай -- столько же, Моисси -- 4 роли, Мунэ-Сюлли -- 6 ролей, Росси -- 3 роли, Сальвини -- 3 роли. Ваша каждая новая роль -- это предлог к созданию нового художественного произведения. По страстности, гениальности творчества Вы -- Шекспир актерского мастерства. Сознание, что я являюсь Вашим современником, меня радует и дает большую внутреннюю гордость".
Для МХАТ "Враги" были этапным спектаклем, огромным шагом вперед по пути социалистического реализма. В этой замечательной пьесе Горький глубоко раскрыл общественно-политическую ситуацию, характерную для целой эпохи напряженной борьбы двух непримиримых лагерей -- рабочих и капиталистов.
Образ Захара Бардина Качалов дал в плане социальной сатиры. По, общему признанию, за этим образом вставала вся история российского либерализма: "Артист всей силой своего вдохновенного таланта и тончайшего мастерства пригвождал к позорному столбу истории прекраснодушного краснобая Захара Бардина".
Эта качаловская работа была не только огромной удачей художника, но и новым замечательным этапом на пути подъема советского театра. Эта роль обнаружила политический и художественный рост актера. Качалов рисовал образ врага с подлинной партийной страстностью, показывая, что этот "добрый" хозяин ничуть не лучше убитого Скроботова -- "злого" хозяина. Как будто бы "сочувствуя" рабочим, он не делал ни одного шага, чтобы помочь им, а, наоборот, был внутренне благодарен жандармерии и явно способствовал ей.
Качалов тонко обнажал во всем облике Бардина растерянность и лживость. Это сказывалось в его походке, в нетвердой манере держаться на ногах, в запинающемся произношении слов.
Обаяние актера на этот раз сыграло своеобразную роль. В поведении "доброго" хозяина убедительно раскрывалась атмосфера крайней неустойчивости его класса. Столкнулись два враждебных мира. "Сначала качаловский Бардин,-- говорил С. Н. Дурылин,-- почти пленяет своим каким-то чеховским уютом... Подслеповатая наивность, барская (вспомните Гаева) беспомощность (не умеет хорошенько очки протереть, не способен удержать куска сыра на вилке)... Скажет несколько слов -- точно лавро-вишневых капель накаплет вам в душу: хоть кого успокоит" {"Театр", 1939, No 9.}. Однако Татьяна говорит: "Здесь все качается и странно кружит голову". Захар, убеждающий себя и других, что он хочет "только добра", принимает как незаслуженную обиду то недоверие, которое он ощущает как со стороны рабочих, так и со стороны своих союзников по классу. "В такие эпохи разумный человек должен иметь друзей в массах", -- говорит он и тут же, при малейшем шорохе, при подозрении, что кто-то идет, шарахается в сторону. Захар убеждает Надю: "Я знаю больше тебя, поверь мне! Народ наш груб, он некультурен..." Именно тогда, когда Бардин особенно хотел казаться человеком с полетом, с широкой ориентацией, Качалов и давал зрителю до конца почувствовать его панический страх и ненависть. "Николай Васильевич говорит: не борьба классов, а борьба рас -- белой и черной!.. Это, разумеется, грубо, это натяжка... но если подумать..." Жена Захара, Полина, смотрит на него влюбленными глазами. "Это новое у тебя..." -- вслушивается она. "Это схематично, недодумано... -- мямлит Бардин.-- Надо понять себя, вот в чем дело!" Он любуется своими интонациями, в которые Качалов, со своей стороны, вкладывает яд, разоблачающий образ изнутри. Бардин сидит на сцене лицом к публике (Полина стоит около). Он "философствует", он чувствует себя носителем какой-то "зернистой" мысли, правда, еще не успевшей обрести устойчивость. Ему чуть конфузно от "идейной близости" с прокурором, но зрителю ясно, что на досуге он найдет для этого своего "зерна" какую-то иную, "достойную" форму. Качалов обнажает здесь под маской лицемерной скромности и самодовольство, и самосознание класса. Это был один из изумительнейших моментов в роли. Зритель, воспринимая со сцены живую "философию" российского либерализма, ощущал типичность образа. Качаловский Бардин "отдыхал" в этом словоизвержении, купался в нем, испытывал скрытое наслаждение. И в то же время едкая усмешка актера, нашего современника, окрашивала каждое его движение, каждую интонацию. Игра Качалова во "Врагах" была названа критикой "гражданской казнью, совершенной на подмостках театра".
Качалов в роли Захара Бардина так убедительно освещал исторические судьбы российского либерализма, что естественно заставлял зрителя вспоминать соответствующие ленинские высказывания в статье "Памяти графа Гейдена": "Он сам не участвовал в порке и истязании крестьян с Луженовскими и Филоновыми. Он не ездил в карательные экспедиции вместе с Ренненкампфами и Меллерами-Закомельскими. Он не расстреливал Москвы вместе с Дубасовым. Он был настолько гуманен, что воздерживался от подобных подвигов, предоставляя подобным героям всероссийской "конюшни" "распоряжаться"... Разве это не гуманно в самом деле: посылать Дубасовых "насчет Федора распорядиться" вместо того, чтобы быть на конюшне самому?.....-- Золотой был человек, мухи не обидел! "Редкий и счастливый удел" Дубасовых поддерживать, плодами дубасовских расправ пользоваться и за Дубасовых не быть ответственным" {В. И. Ленин. Соч., т. 13, стр. 41.}.
24 октября был творческий вечер Качалова на курсах усовершенствования комполитсостава РККА имени В. И. Ленина. В последних числах месяца Качалов присутствовал в ЦДРИ на проводах бригады МХАТ, выезжавшей на Дальний Восток для обслуживания ОКДВА. В журнале "Говорит СССР" появилась его статья о работе актера перед микрофоном. Почти все эти годы Качалов выступал на торжественных Октябрьских вечерах в Большом театре, обычно с чтением стихов Маяковского.
В "толстовские" дни (25-летие со дня смерти) Качалов выступал в ряде вечеров. В декабре ездил в Ленинград. Были намечены его выступления в том же сезоне в театрах Иванова, Костромы, Ярославля. Появилась в "Советском театре" его заметка "Язык на сцене".
ПОЕЗДКА В КОЛХОЗ
24 ноября 1935 года Качалов был в гостях у колхозников на ст. Западная Двина (центр льноводческого района, одного из самых передовых районов Калининской области). Накануне, спешно разгримировавшись после спектакля "Враги", он уехал туда ночным поездом. Утром поезд прибыл на ст. Западная Двина. Салон-вагон, в котором ехал В. И., отцепили. В вагон вошел секретарь Октябрьского райкома партии. "В. И. жал ему руку,-- писал сопровождавший Качалова корреспондент "Известий" Е. Кригер, -- а сам поглядывал в окно, откуда был виден перрон, туго набитый людьми. Где-то далеко охал барабан, взволнованно, невпопад пели трубы. Качалов стал очень серьезен. Артист, имеющий мировую известность, спокойно принимавший овации в лучших аудиториях Европы и Америки, сейчас насторожился, прислушиваясь к самому себе и к тишине, наступившей за окном, на перроне. Вышел на ступеньки вагона. И сразу забыл о своих недавних опасениях, рассмеялся, пожимая множество протянутых к нему рук.