Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

шеніяхъ съ нашимъ сардинскимъ посланникомъ. Я зналъ, его по Лондонз', гдѣ онъ былъ тогда посломъ, во время моего перваго пребыванія тамъ въ 1768 г., и мы не чувствовали дрз'гъ къ другу симпатіи. Пріѣхавъ въ Мадридъ и узнавъ, что онъ находится вмѣстѣ со дворомъ въ одной изъ королевскихъ резиденцій, я воспользовался его отсутствіемъ, чтобы оставить свою визитную карточк}’ и вмѣстѣ съ ней рекомендательное письмо изъ госз’дарствсн-наго секретаріата, которое я по обыкновенію привезъ съ собой. Вернувшись въ Мадридъ, онъ заѣхалъ ко мнѣ, но не засталъ дома, послѣ чего мы не встрѣчались болѣе. Все это дѣлало мой непріятный и раздражительный нравъ еще болѣе рѣзкимъ. Я покинулъ Мадридъ въ первыхъ числахъ декабря и черезъ Толедо и Бадаіозъ, не торопясь, направился въ Лиссабонъ, куда, послѣ двадцатидневнаго-пути, пріѣхалъ наканунѣ Рождества.

Этотъ городъ представляется пз^гтешественникз% подъ-ѣзжающему, какъ я, со стороны Тахо, великолѣпнымъ амфитеатромъ, почти не уступающимъ генз^эзскому, на обширнѣе и разнообразнѣе его; это зрѣлище наполнило мою дуиіз^ восторгомъ, особенно съ извѣстнаго разстоянія. Но удивленіе, восхищеніе стали уменьшаться по мѣрѣ того, какъ мы приближались къ берегз^т, и окончательно уступили мѣсто печали, когда пришлось высадиться на набережной среди зшицъ, представлявшихъ изъ себя грз^тды камней,—развалинъ, оставшихся послѣ землетрясенія на мѣстѣ прежнихъ жилищъ. Подобныхъ улицъ было еще очень много въ нижней части города, хотя прошло уже 15 лѣтъ послѣ этой прискорбной катастрофы.

7 мая 1772.

Воспоминаніе о моемъ пребываніи въ Лиссабонѣ, гдѣ я прожилъ лишь пять недѣль, вѣчно мнѣ 63’детъ дорого, потому что тамъ я познакомился съ аббатомъ Томмазо ди-Калз’зо, младшимъ братомъ графа Валь-перга ди-ЛІазино, бывшаго тогда пьемонтскимъ посланникомъ въ Португаліи. Этотъ человѣкъ, рѣдко пріятнаго-

характера, утонченный въ обращеніи и очень образованный, сдѣлалъ мое пребываніе въ Лиссабонѣ необыкновенно отраднымъ. Не удовлетворенный тѣмъ, что почти ежедневно обѣдалъ съ нимъ у его брата, я предпочиталъ проводить длинные зимніе вечера въ разговорахъ съ нимъ, чѣмъ гнаться за нелѣпыми свѣтскими развлеченіями. Я всегда выносилъ что-нибзщь изъ общенія съ нимъ: его доброта и снисходительность были безграничны; онъ обладалъ способностью облегчать мнѣ тяжесть и стыдъ моего полнаго невѣжества, которое ему должно было казаться особенно несноснымъ и отвратительнымъ, ибо его знанія были громадны. Ничего подобнаго я не испытывалъ при знакомствѣ съ дрз'гими учеными, которыхъ встрѣчалъ до сихъ поръ: побороть ихъ тщеславіе всегда было мнѣ противно. Да и могло ли быть иначе? Единственное, что равнялось моему невѣжествз', была моя гордость. Однажды, въ одинъ изъ этихъ прелестныхъ вечеровъ, я почувствовалъ въ глубинѣ дз’іни чисто лирическій порывъ къ поэзіи, полный восхищенія и энтузіазма; но это была лишь минутная вспышка, тотчасъ погасшая подъ пепломъ, гдѣ дремала еще много лѣтъ. Достойпый и любезнѣйшій аббатъ читалъ мнѣ одзг къ сз^гдьбѣ—величественное произведеніе Гвиди, имя котораго я слышалъ впервые. Многія строфы въ этой одѣ, особенно восхитительная строфа о Помпеѣ, вызывали во мнѣ невыразимый восторгъ настолько, что добрый аббатъ пришелъ къ убѣжденію, что я рожденъ для поэзіи и сказалъ мнѣ, что если бы я сталъ работать, я могъ бы писать отличные стихи. Но минута поэтическаго восторга прошла и видя, какой ржавчиной еще покрыты мои духовныя способности, я рѣшилъ, что это дѣло невозможное и пересталъ о немъ думать. Однако, дрз^гжба и пріятное общество этого единственнаго въ своемъ родѣ человѣка, живого образа Монтэня, не мало содѣйствовали з’ііорядоченію моего нрава. Я еще не чзъствовалъ себя вполнѣ излеченнымъ, но у меня понемногу снова появилась привычка читать и размышлять въ гораздо большей степени, чѣмъ за послѣдніе восемнадцать мѣсяцевъ.

Въ Лиссабонѣ я бы не остался и десяти дней, не бз^гдь здѣсь аббата; мнѣ ничего не понравилось тутъ кромѣ женщинъ; все въ нихъ напоминаетъ о ІиЪгісиз абзрісі Горація. Но такъ какъ душевное здоровье мнѣ снова стало въ тысячу раз}' дороже тѣлеснаго, я старался избѣгать честныхъ женщинъ.

Въ первыхъ числахъ февраля я выѣхалъ въ Севилью и Кадиксъ, увозя съ собой изъ Лиссабона лишь глубокое уваженіе и нѣжнучо дружбз' къ аббату де-Калз’зо, съ которымъ надѣялся когда-нибзщь встрѣтиться въ Туринѣ. Чудный климатъ Севильи очаровалъ меня также, какъ и оригинальный, чисто-испанскій видъ этого города. Я всегда предпочиталъ плохой оригиналъ хорошей копіи. Испанская и портз^тгальская націи являются почти единственными въ Европѣ, которыя до сихъ норъ сохраняютъ свои обычаи, особенно въ низшемъ и среднемъ классахъ. И хотя хорошее какъ бы растворено въ океанѣ различныхъ злоупотребленій, тяготѣющихъ надъ обществомъ, тѣмъ не менѣе, эти народы, на мой взглядъ, являются прекраснымъ сырымъ матеріаломъ, изъ котораго можно выработать великія качества, особенно въ смыслѣ военныхъ добродѣтелей; они въ высшей степени обладаютъ нужными для этого элементами—храбростью, настойчивостью, честностью, воздержанностью, терпѣніемъ, послз^шаніемъ и возвышенностью дз’-ши.

Я довольно весело закончилъ карнавалъ въ Кадиксѣ. Но черезъ нѣсколько дней послѣ отъѣзда, по дорогѣ въ Кордовз^г, я почзшствовалъ, что выношу изъ Кадикса нѣкоторыя воспоминанія, отъ которыхъ мнѣ не легко будетъ отдѣлаться. Эти не очень славныя раны сдѣлали еще болѣе печальнымъ длиннѣйшее іутешествіе отъ Кадикса до Турина. Я хотѣлъ совершить его однимъ духомъ, проѣхавъ черезъ всю Испанію до того мѣста, откз'да я въѣзжалъ. Благодаря мзокеству, настойчивости и постоянствз^г, то верхомъ, то пѣшкомъ, по грязи, со всякими неудобствами добрался я, наконецъ, до Перпиньяна, но въ очень плохомъ состояніи. Тз^ттъ я снова нашелъ почтовое сообщеніе и

продолжалъ путь гораздо пріятнѣе. На всемъ этомъ обширномъ пространствѣ лишь два мѣста понравились мнѣ нѣсколько—Кордова и Валенсія, особенно провинція Валенсіи, по которой я проѣзжалъ въ концѣ марта, въ теплую и чудную весну, какую такъ любятъ описывать поэты. Окрестности, прогулки, прозрачныя воды и мѣстоположеніе города Валенсіи, ея дивное лазурное небо, какая-то влюбленная истома, разлитая въ атмосферѣ, женщины со сладострастными взглядами, заставлявшія меня проклинать красавицъ Кадикса,—таковы были особенности этой сказочной страны, которая больше всѣхъ дрз^тгихъ оставила во мнѣ желаніе вернуться въ нее и чаще всѣхъ представляется моему воображенію.

Изъ Барселоны я вернулся черезъ Тортозу и, чрезвычайно затомленный такимъ медленнымъ путешествіемъ, принялъ героическое рѣшеніе разстаться съ моимъ прекраснымъ андалузцемъ. Это послѣднее путешествіе, продолжавшееся тридцать дней сряду, отъ Кадикса до Барселоны, ужасно утомило его; я не хотѣлъ изнурять его еще больше, заставляя довольно быстро бѣжать за почтовой каретой по дорогѣ въ Перпиньянъ. Что касается другой лошади, кордовской, то она захромала между Кордовой и Валенсіей, и вмѣсто того, чтобы остановиться на двое сутокъ, что могло бы спасти ее, я подарилъ ее очень красивымъ дочерямъ одной хозяйки гостиницы, сказавъ имъ, что если онѣ позаботятся о ней и дадутъ отдохнуть, то смогутъ продать за хорошія деньги; съ тѣхъ поръ я ничего о ней не слыхалъ. Итакъ, у меня осталась всего одна лошадь; не желая продавать ее, что было совершенно не въ моемъ характерѣ, я подарилъ ее одному французскому банкиру, жившему въ Барселонѣ, съ которымъ познакомился во время своего перваго пребыванія въ этомъ городѣ. Если вы хотите знать, что представляетъ изъ себя сердце ростовщика, то вотъ вамъ примѣръ. У меня оставалось приблизительно триста пистолей испанскаго золота; по закону ихъ нельзя было вывезти и на таможнѣ строго слѣдили за этимъ; я оказался въ затрудненіи и попросилъ банкира, которому только что подарилъ лошадь, дать мнѣ чекъ на эту сумму, чтобы получить деньги въ Монпелье, черезъ которое лежалъ мой путь. Чтобы выказать мнѣ свою благодарность, онъ взялъ сначала деньги, а затѣмъ выдалъ такой чекъ, что когда я сталъ получать въ Монпелье деньги луидорами, то оказалось, что я получаю приблизительно на семь процентовъ меньше, чѣмъ могъ бы получить взявъ съ собой и лично размѣнявъ свои пистоли. Но мнѣ и не нужно было такого проявленія любезности банкировъ, чтобы составить мнѣніе объ этомъ разрядѣ людей; они всегда казались мнѣ самой низкой и гнусной частью человѣческаго общества. И тѣмъ они подлѣе, чѣмъ больше хотятъ выглядѣть барами; задавая вамъ пышный обѣдъ, они не стѣсняются ограбить васъ въ своемъ банкѣ и всегда готовы воспользоваться общественными несчастіями.