Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

возвышеннѣе Метастазіо. Перелистывая отъ нечего дѣлать тридцать шесть томиковъ, я былъ очень удивленъ, видя рядомъ съ четырьмя нашими великими поэтами цѣлое племя риѳмоплетовъ, которые были помѣщены здѣсь для полноты обзора, и именъ, которыхъ, по своему невѣжеству, я никогда не слыхалъ: Торраккіоне, Моргайте, Ричіардетто, Роландино, Мальмантиле, и рядъ поэмъ, о вз’льгарной ловкости и скучномъ многословіи которыхъ я пожалѣлъ лишь нѣсколько лѣтъ спз'стя. Но эта покз'пка оказалась для меня крайне благодѣтельной, ибо теперь въ моемъ домѣ навсегда водворились шесть свѣтилъ нашего языка: Данте, Петрарка, Аріосто, Тассо, Бокаччіо и Макіавелли. Увы! Къ моему несчастью и стыду, я дожилъ до двадцати двухъ лѣтъ незнакомый съ ними, если не говорить о нѣкоторыхъ отрывкахъ Аріосто, которые я читалъ въ ранней юности въ академіи, о чемъ, кажется, я уже упоминалъ. Воорз^г-женный столь сильнымъ щитомъ противъ скз^гки и праздности, что, впрочемъ, не мѣшало мнѣ оставаться празднымъ, надоѣдать другимъ и скз'чать самомз^г,— я отправился въ Испанію въ половинѣ августа. Я даже не взглянулъ на Орлеанъ, Тз’ръ, Пуатье, Бордо и Тзчіузу, наиболѣе веселую и прекраснз-ю часть Франціи, и въѣхалъ въ Испанію по Перпиньянской дорогѣ. Барселона была первымъ городомъ послѣ Парижа, гдѣ я не надолго остановился. Въ продолженіе этого длиннаго пути, проведеннаго большею частью въ слезахъ и одиночествѣ, изрѣдка я открывалъ тотъ или дрзчгой томъ моего дорогого Мон-тэня, котораго не читалъ з'же цѣлый годъ. Это чтеніе, то начинаемое, то бросаемое, давало мнѣ нѣкоторз^тю бодрость Духа и даже немного утѣшало меня.

Мои англійскія лошади остались въ Англіи и я продалъ ихъ всѣхъ, кромѣ лучшей, которзчо оставилъ подъ надзоромъ з^г маркиза Караччіоли; но такъ какъ безъ лошадей я былъ лишь половиной самого себя, то, не З'спѣвъ пріѣхать въ Барселону, кз’пилъ двз^хъ,—однз^г андалузскую, золотисто-гнѣдз'ю, чудное животное изъ породы сегіозіпі бе Хегег, и НасЬа изъ Кордовы, меньше рос-

томъ, но прелестную и полную огня. Я ст> дѣтства мечталъ объ испанскихъ лошадяхъ; но ихъ такъ трудно выписать! Поэтому я просто не вѣрилъ, что у меня ихъ двѣ, и такія прекрасныя. Даже Монтэнь мало з^тѣшалъ меня. Я рѣшилъ продолжать путешествіе по Испаніи верхомъ, карета должна была ѣхать короткими переѣздами и очень медленно. Въ этой полуафриканской странѣ нѣтъ почтоваго движенія въ каретахъ и не могло бы быть въ виду плачевнаго состоянія дорогъ. Задержанный въ Барселонѣ легкимъ нездоровьемъ до начала ноября, я рѣшилъ съ помощью грамматики и испанскаго словаря почитать немного на этомъ дивномъ языкѣ, который намъ, итальянцамъ, такъ легко дается. Дѣйствительно, мнѣ удалось разобрать Донъ Кихота, котораго я понималъ довольно хорошо, а любилъ еще больше, но много помогло мнѣ въ этомъ и то, что я читалъ его раньше по-французски.

Направившись въ Сарагоссу и Мадридъ, я понемногз^ сталъ привыкать къ новой манерѣ путешествовать по этимъ пустынямъ, съ которой вполнѣ можно примириться лишь при большой молодости, здоровьѣ, деньгахъ и терпѣніи. Въ двѣ недѣли я очень недорно доѣхалъ до Мадрида и скоро сталъ находить болѣе удовольствій въ такомъ непрерывномъ пз'ти, чѣмъ въ остановкахъ по полз¹-варварскимъ городамъ: впрочемъ, вамъ уже извѣстно, что при безпокойной подвижности моего характера для меня не было большаго удовольствія, чѣмъ ѣзда, и большей скуки, чѣмъ остановки. Большею частью я совершалъ пѣшкомъ лучшую часть пути рядомъ съ моимъ прекраснымъ андалузцемъ, который слѣдовалъ за мной, съ вѣрностью собаки и разговоръ междз' нами не прекращался; мнѣ было очень радостно чувствовать себя съ ней вдвоемъ въ обширныхъ пустыняхъ Аррагоніи. Я всегда посылалъ впередъ своихъ людей съ каретой и мз’лами, а самъ слѣдовалъ за ними на далекомъ разстояніи. Илья же ѣхалъ на маленькомъ мулѣ, съ рз^жьемъ въ рзжахъ и стрѣлялъ по дорогѣ кроликовъ, зайцевъ и птицъ—настоя-

щихъ обитателей Испаніи; онъ пріѣзжалъ за часъ или за два до меня и, благодаря его распорядительности, мнѣ всегда было чѣмъ утолить голодъ, какъ въ полдневной, такъ и вечерней остановкѣ.

Къ несчастью для меня (быть можетъ, къ счастью для другихъ), въ то время я еще не умѣлъ выражать въ стихахъ своихъ мыслей и чувствъ. Въ такомъ одиночествѣ и при постоянномъ движеніи я бы, вѣроятно, излился въ потокѣ риѳмъ; ибо тысячи моральныхъ и меланхолическихъ размышленій, тысячи печальныхъ, радостныхъ или безумныхъ образовъ иногда одновременно занимали мой умъ. Но тогда я не владѣлъ еще языкомъ, на которомъ могъ бы выражаться, и мнѣ не приходило въ голову, что я когда-либо смогу написать что-нибзщь стихами или прозой. Итакъ, я довольствовался своими мечтаніями, иногда плакалъ горькими слезами или смѣялся самъ не зная отчего: явленія, которыя обыкновенно разсматриваются какъ безз^міе, если въ резз^гльтатѣ этого не является поэтическое произведеніе; но лишь только родится оно, сейчасъ же о безз^тміи говорятъ: „это поэзія¹*. И не ошибаются. Такъ я въ первый разъ 113'тешеетво-валъ до Мадрида. Я настолько пристрастился къ цыганской жизни, что въ Мадридѣ сначала очень екз^чалъ и мнѣ стоило большихъ з’силій просидѣть тутъ цѣлый мѣсяцъ. Я ни съ кѣмъ не завелъ знакомства и никого не зналъ здѣсь, кромѣ одного молодого часовыхъ дѣлъ мастера, только что вернз’вшагося изъ Голландіи, ю-да оиъ ѣздилъ изз'чать свое ремесло. Этотъ юноша былъ очень уменъ отъ природы и, уже немного повидавъ свѣтъ, вмѣстѣ со мной горько сѣтовалъ на печальное, варварское состояніе родины. Здѣсь я вкратцѣ разскажу объ одномъ грубомъ и безумномъ постз’пкѣ по отношенію къ Ильѣ, который я совершилъ въ присз^ттствіи этого молодого испанца. Однажды вечеромъ, когда мы поужинали съ часовщикомъ и сидѣли еще за столомъ, вошелъ Илья, чтобы причесать меня, послѣ чего мы обыкновенно всѣ ложились спать. Навивая на щипцы

прядь волосъ, онъ дернз^лъ одинъ волосъ сильнѣе дрз^тгихъ. Ни слова ему не говоря, я вскочилъ быстрѣе молніи и, схвативъ подсвѣчникъ, изо всѣхъ силъ ударилъ его въ правый високъ; кровь брызнула цѣлымъ фонтаномъ прямо на молодого человѣка, сидѣвшаго противъ меня, по дрз^г-гз^гю сторону довольно широкаго стола. Молодой человѣкъ, конечно, не могъ догадаться, что нечаянно выдернутый волосъ былъ единственной причиной моей внезапной ярости, рѣшивъ, что я сошелъ съ ума, онъ кинулся ко мнѣ. Но разъяренный, оскорбленный и серьезно раненый Илья бросился уже на меня съ ^лаками. Ловко З^тскользнз^гвъ отъ него, я успѣлъ выхватить изъ ноженъ шпагз% которая лежала тутъ же на стулѣ. Илья напиралъ на меня, я грозилъ ему остріемъ шпаги. Испанецъ задерживалъ насъ обоихъ; вся гостиница поднялась на ноги, прибѣжали слуги и такимъ образомъ было прекращено траги-комическое столкновеніе, весь позоръ котораго ложился на меня. Немного успокоившись, мы объяснились. Я сказалъ, что чувствуя, какъ меня дергаютъ за волосы, не могъ сдержаться. Илья отвѣтилъ, что онъ даже не замѣтилъ этого, а испанецъ заявилъ, что если я не былъ вполнѣ сзьмасшедшимъ, то не былъ и въ достаточной мѣрѣ разумнымъ. Такъ кончилось это дикое столкновеніе, вызвавъ во мнѣ стыдъ и угрызенія совѣсти, и я сказалъ Ильѣ, что онъ правильно поступилъ бы, если-бъ убилъ меня. Ему не трз^гдно было это сдѣлать. Я очень высокаго роста, а онъ гораздо выше меня; его сила и храбрость вполнѣ соотвѣтствовали его росту. Рана на его вискѣ была неглз'бока, но кровь продолжала сильно сочиться изъ нея, и если бы я ударилъ его немного выше, то изъ-за выдернз'таго волоска убилъ бы человѣка, котораго очень любилъ. Этотъ звѣрскій припадокъ гнѣва привелъ меня въ ужасъ и, хотя Илья казался болѣе или менѣе успокоеннымъ, но еще не былъ расположенъ простить мнѣ. Я не хотѣлъ выказать ему недовѣрія; черезъ два часа послѣ того, какъ рана была перевязана и все въ комнатѣ приведено въ порядокъ, я легъ въ постель и оставилъ, какъ всегда, незапертой маленькую дверь, соединявшую мою спальню съ комнатой Ильи; я не послушался испанца, который совѣтовалъ мнѣ не искушать такимъ образомъ человѣка оскорбленнаго и въ глубинѣ дзшіи еще разгнѣваннаго. Я же нарочно громко сказалъ Ильѣ, который уже легъ, что если ему вздз'мается, пз^тсть онъ придетъ и убьетъ меня ночью, какъ я того заслзокиваю. Но Илья, бывшій по меньшей мѣрѣ такимъ же великодушнымъ, какъ его хозяинъ, ограничился въ своемъ мщеніи тѣмъ, что надолго сохранилъ два платка, пропитанныхъ кровью изъ его раны, и изрѣдка показывалъ ихъ мнѣ. Трз^тдно понять такое смѣшеніе свирѣпости и великодзчпія съ его и съ моей стороны тому, кто не знакомъ съ нравами и темпераментомъ пьемонтцевъ. Когда впослѣдствіи я старался дать себѣ отчетъ въ этой з^жасной вспыльчивости, я легко з^гбѣдился въ томъ, что при горячности моего характера и постоянномъ сзфовомъ одиночествѣ достаточно было одного неосторожнаго прикосновенія къ волосз' на прическѣ, чтобы переполнить чашу. Впрочемъ, если я и билъ своихъ слзч'ъ, то не больше, чѣмъ дрз^ггой на моемъ мѣстѣ; при этомъ я дѣйствовалъ не палкой или инымъ орз'жіемъ, а кзмаками, стзоюмъ, вообще первымъ попавшимся предметомъ, какъ бываетъ въ молодости, когда вступаешь въ борьбзц вынужденный подстрекательствомъ дрЗ’гихъ юношей. Но въ тѣхъ рѣдкихъ случаяхъ, когда это со мной приключалось, я даже одобрялъ тѣхъ слзтъ, которые давали мнѣ сдачи, потомз^ что въ подобныхъ столкновеніяхъ не хозяинъ билъ своего слугу, а ссорились двое равныхъ между собой человѣка. Продолжая, такимъ образомъ, жить какъ бы въ медвѣжьей берлогѣ, я и не замѣтилъ, какъ настз⁷пилъ конецъ моего короткаго пребыванія въ Мадридѣ; между тѣмъ, я не видалъ ни одного изъ тѣхъ рѣдкихъ сокровищъ, которыя могли бы возбз^т-дить мое любопытство: ни знаменитаго дворца Эскзфіала, ни Аранжз'эца, ни даже королевскаго дворца въ Мадридѣ, не говоря уже о его владѣльцѣ. Главной причиной такой дикости моей было то, что я находился въ дурныхъ отно-