Какая она, победа?

— Слушай, Толя, раз уж так обязательно идти на самую макушку,

может, сегодня и сходим? Чего тянуть?

— Но ведь утром-то легче! По холодку, со свежими силами...

— С какими силами, откуда? Может, сейчас и сходим? Чего сидеть,

душу томить? Еще до темноты три часа, успеем!

Отпросились у руководителя сборов. Пошли. Странное дело, с этими

людьми, такими далекими от гор, Толе куда проще находить общий язык,

143

чем с иными товарищами-альпинистами, с кем, казалось бы, должны были

понимать друг друга с полуслова. Да и сам пришелся по душе

парашютистам, прижился у них, что опять-таки удавалось далеко не всем.

Особенно не терпели здесь людей суетливых, многословных, людей с

претензией, не привыкших к серьезной и будничной работе.

В Балинском парашютистам нравилось многое: его спокойная

обстоятельность, его стремление делать все основательно и наверняка, его

отзывчивость к любому, даже незнакомому ремеслу, суть которого он

схватывал с легкостью много повидавшего и поработавшего человека,

привыкшего во всем полагаться прежде всего на свои руки. Ребята шутили,

что Толя без ножа может вскрыть консервную банку, а что касается пивных

бутылок, так это для него еще проще: подденет ногтем большого пальца, и

пробки нет.

Наверное, он и в самом деле мог проделывать такие фокусы. Однако, как

истинно рабочий человек, к инструменту привык относиться уважительно,

будь то штопор, охотничий нож, перфоратор или набор титановых скальных

крючьев по рублю штука, запас которых он пополнял чуть ли не с каждой

получки. К альпинистскому снаряжению Балинский был особенно

неравнодушен, и у него всегда все было свое, начиная от спального мешка и

кончая блоком для подъема рюкзаков на стенных маршрутах. Об альпинисте

можно судить даже по тем шерстяным носкам, с которыми человек

отправляется в горы. У Балинского носки всегда были на зависть крепкие,

высокие, как пайпаки. И если Балинский вытаскивал из рюкзака куртку-

анарак, она оказывалась у него особенной. Надевал пуховку, она была раза в

полтора больше обыкновенной.

А главное, не работа находила Балинского, а он работу. И это не могло

быть не оценено по достоинству. Попав в команду Петриченко, в общем-то,

не очень раскрывающуюся перед человеком «со стороны», он и дня не

чувствовал себя гостем, тотчас, не ожидая приглашений, включившись в

сложную хлопотливую работу по подготовке к прыжкам. Отличала его от

144

парашютистов разве что рыжеватая мужичья борода, которую он отпустил

для памирских холодов и которая так не вязалась с парашютом, шлемом,

всем аэродромным антуражем. А если учесть, что брюки, выданные в

каптерке, оказались для Толи, мягко говоря, коротковаты, что из-под куцых

казенных штанин выглядывали подвернутые по щиколотку синие

тренировочные бриджи, а на ногах красовались альпинистские, на

толстенной рубчатой подошве «вибрамы», то нетрудно представить

оживление, возникавшее всякий раз при его появлении у самолета.

—Да сними ты эти брюки, — не выдержал однажды Петриченко, — ты

мне все дело сорвешь этим цирком. Людей отвлекаешь!

В свой первый прыжок Балинский так старался выполнить все то, чему

учили парашютисты, что, занятый этими мыслями, и волнения особенного не

испытал, а тем более такого, когда руководителю приходится повторять

команду или даже дружески помочь, если у новичка не хватает решимости

сделать этот единственный и такой невозможный шаг в пустоту. Он с трудом

дождался команды, а в люк ринулся с такой энергией, что многоопытнейший

Слава Томарович, наблюдавший за прыжком, сделал ему на земле

соответствующее внушение:

—Ты так на крыло запрыгнешь. Ты просто ложись на воздух. Ты ведь не

в речку прыгаешь, верно? С самолета!

Второе замечание Толя получил за выполнение затяжного прыжка. Да

еще и какое, ведь на земле о чем только не успели подумать! Прошли

положенные десять секунд задержки, а купол над Балинским все не

раскрывался. Парашют отказал? Тогда где же запасной? Или, может, парень

растерялся? Что удивительного? Всего лишь третий прыжок!

—Я что думал, — оправдывался Балинский после прыжка, — когда

человек волнуется, он хитрит, он будет считать быстрее. И я старался считать

медленно. А потом еще накинул для верности. До тринадцати...

Что такое настоящий прыжок, он понял в тот момент, когда вылетел из

громадного чрева Ан-12 и на скорости 400 километров в час шваркнулся о

145

воздух, плотный, как бетонная стена. Удар, рывок, отработанный газ турбин

— все это не очень способствовало сохранению нормального самочувствия.

Он даже испытал нечто вроде головокружения и, смущенный таким

проявлением слабости, при случае осторожно проконсультировался на этот

счет с каким-то, незнакомым парашютистом, надеясь, что о его сомнениях не

станет известно Петриченко.

— Так у тебя сколько прыжков? — спросил парень.

— Четыре. Это пятый.

— Чудак. У людей по двести и то же самое. Ты чего хотел?

На шестом прыжке скоростная программа подготовки альпиниста-

парашютиста была выполнена. Итак, он готов к десантированию на фирновое

плато. Но прежде пик Ленина. Надо было встречать тех, кто прыгнет на

7100...

ПИК ЛЕНИНА, ГРУППА КУРОЧКИНА

Меньше всего Балинский ожидал того, что пик Ленина, куда он

сравнительно легко поднялся еще в 1960 году, будучи молодым и не очень

опытным альпинистом, теперь, спустя восемь лет, после множества самых

разных по сложности восхождений, дастся ему ценой предельного

напряжения всех сил. К великому своему смущению, он почувствовал себя

неважно уже на шести тысячах и два оставшихся до вершины дня пути почти

ничего не ел. Слабость, тошнота, чего с ним в общем-то никогда не бывало.

—Вы меня не кормите, все равно зря, — говорил Толя, когда ребята

усаживались за еду, и поспешно вылезал из палатки.

Мутил один вид пищи. Но когда приступ тошноты проходил и можно

было возвращаться в палатку, когда, оттаяв в душном тепле спальных

мешков, ребята начинали перебирать неистощимые запасы альпинистского

песенного фольклора, в общем хоре можно было различить и голос

Балинского. На сольные выступления он не решался и в лучшие свои дни, но

146

отставать от товарищей не привык даже в песне. По той же причине упорно

тянулся наверх, хотя в случае чего помощи от него при встрече парашю-

тистов было бы, наверное, мало.

26 июля в полдень над вершиной пика Ленина появился самолет. Он

показался с запада, со стороны Раздельной, и долго, часа три, кружил над

вершиной, словно примериваясь к завтрашнему дню. От этого деловитого

гула, от этой размеренной уверенности, с которой тяжелая машина

проплывала в чернильно-синем зените, прибывало сил. Нет, надо вытерпеть.

Надо дойти до вершины. Как это так, побывать на пике Ленина и не увидеть

прыжка? Балинский шел в группе Геннадия Курочкина. Они должны были

выйти к вершинному куполу со стороны «Запятой» — крутого оледенелого

склона, куда при неблагоприятном ветре могло снести парашютистов. И еще

группе Курочкина предстояло вытащить наверх походную радиостанцию.

Радиостанция была громоздкой, ее аккумуляторы для таких высот оказались

явно не приспособлены, но выбора уже не было.

Ночевали на 6800, под самой Запятой. Самочувствие не улучшалось, но

от предложений идти вниз Балинский и здесь отказался. Утром 27 июля

вышли рано, налегке, радуясь солнцу, чистому небу, простору во всю даль