Воспоминания розы

В банке я обменяла немного денег. Офицер бросился к двери, но не для того, чтобы распахнуть ее передо мной, а чтобы войти в банк первым. Я решила, что это очень глупо, обменяла несколько франков и в конце концов вернулась на корабль. И тут же пожаловалась капитану на такую навязчивую слежку. Он расхохотался до слез.

– Вы молоды и хороши собой, – объяснил он мне. – Жители острова захотят похитить вас и сделать вам ребенка с Кюрасао… Мы не можем оставить свою пассажирку на острове…

Я поверила старому отважному капитану. Ах, капитан, если ты все еще жив, я благодарю тебя за твои слезы и твой смех…

Но Пуэрто-Барриос неумолимо приближался с каждым днем. Когда я спросила у капитана, сколько миль мы прошли за день, он грустно ответил мне:

– Я хотел бы никогда не добраться до Пуэрто-Барриоса!

Он помрачнел, а я не решилась больше ни о чем спрашивать. Члены экипажа, безукоризненно одетые в белоснежные с золотом мундиры, рассказывали мне о тайнах Карибского моря, ведь нам больше нечего было рассказать друг другу. Каждый из нас шел в свой порт…

Старые мореходы больше не выйдут в море. Скоро для них начнется гражданская жизнь, о которой они так долго мечтали. Им было страшно. Дом, ребятишки, верная (или неверная) жена, неотвязно следующая за ними в кильватере…

Как встретить эту жизнь, ведь они столько лет воображали ее, ждали чудесного отдыха, семейного счастья, рая, где не будет ни расставаний, ни возвращений? И тем не менее для них это было концом.

Затянутое облаками небо над Карибским морем преобразило экипаж. Темное небо по цвету не сливается с морем. Это не сразу бросается в глаза, только люди вдруг словно озаряются, удлиняются, преображаются в новом свете. Мы скользнули в него, словно вошли в новые декорации. Это называют магией Карибского моря. Люди меняются, свирепые становятся нежными, слабые – сильными, и дышится тут так, словно ты только что родился для новой любви, для новых объятий.

Случалось даже, что местные жители начинали петь при виде этого света, благодарили небо… Когда я засыпала в Париже, мне снилось, что я опять вижу солнце моей родины, этот свет, гулкие, будто пушки, вулканы, вечное лето. Я так долго представляла себе, что снова окунусь в эту атмосферу, которая была моей колыбелью, моей кровью.

Я прилегла на шезлонг и начала рассказывать своему старому капитану о судьбе звезд, которые кажутся такими хрупкими, потому что наши взгляды не могут проникнуть в их тайны. Они словно гигантские пчелы, и единственный способ отведать их меда – растянуться на палубе рядом со старым морским волком и полной грудью вдыхать Карибское море, в чьих черных глубинах отражаются безучастные светила.

* * *

Дни были коротки. Мы фотографировались, чувствуя, что скоро нам придется покинуть эти радушные воды, скоро мы расстанемся навсегда. Мы хотели сохранить отпечаток этих мгновений, когда наши взгляды скрещивались с такой силой, с такой чистотой, с какой звезды сливаются в морских глубинах.

– Вы забудете меня, – говорил капитан, – как забывают все мои пассажиры. Так и должно быть. А я любил всех своих пассажирок, всех, что были рядом со мной во время путешествия, лежали в этом же самом шезлонге, во власти своих драм и страха смерти. Они все были красивы, все эфемерны, как плавание на моем корабле, как жизнь цветов и бабочек, которая длится всего один день, как бокал шампанского, который вы держите в руке и который скоро опустеет, но уцелеет в самой глубине ваших глаз. И навсегда воспоминание, заключенное здесь (он притронулся рукой к голове), даже когда это будет просто череп безымянного скелета, сохранит вкус этих скоротечных путешествий, хрупких жизней, пены шампанского, отблесков ваших глаз. Все это свет, тот самый свет, который только и имеет смысл в этом мире, созидательный свет, единственный свет, настоящий свет.

Меня клонило в сон, очень скоро я проснусь в Пуэрто-Барриосе среди пальм и своих родных, чтобы в очередной раз завоевать землю, которая видела мое появление на свет. Я не боялась, но мне хотелось уснуть на палубе и тихонько проснуться рядом со всемогущим Господом. И все же я дрожала от страха. Зазвенели колокольчики, из трюма раздался вой сирены, словно она подслушивала наши человеческие мечты, мечты бренных существ. Второе завывание сирены и за ним – голоса, шум, шаги. Кто-то спросил:

– Капитан, можно подняться на палубу?

Я хотела попросить капитана, чтобы никто не мешал нам этой ночью, но он, вздрогнув, словно разбуженный зверь, раздавил в руке хрустальный бокал. Медленно сжал ладонь, пока бокал не раскрошился в ней, и крикнул:

– Да, поднимайтесь!

Ладонь была поранена, осколки стекла валялись на полу. Капитан шагнул ко мне и впервые страстно сжал мне руку, заливая кровью мою одежду. Другой рукой он погладил меня по лбу, это длилось всего секунду, и вот он уже стоит перед вытянувшимся в струнку матросом:

– Говорите.

– У нас гость. Он в двух милях от судна и просит, чтобы мы его подняли на борт…

– Кто это?

– Директор Трансатлантической компании. У него срочное послание для графини де Сент-Экзюпери.

– Немедленно пошлите за ним, сбавьте скорость, через пять минут бросайте якорь.

Послание для меня. От кого оно может быть, если не от того, кого я хотела похоронить вместе со своим прошлым, от того, кто заставил меня возродиться и умереть в Париже? Я чувствовала нежную защиту старого капитана.

Мне казалось, что я в опасности, но о какой опасности могла идти речь?

Весь корабль оживился, ожидая человека, который на лодке плыл к нашему кораблю.

– Он не мог дождаться, когда вы окажетесь в Панаме. Он не мог ждать, пока вы освободитесь, девочка моя. Я люблю вас, как люблю звезды, как люблю свои воспоминания. Когда вы будете далеко и все забудете, сделайте мне одолжение, вспоминайте иногда об этой ночи, когда я хотел бы быть Богом, чтобы осушить ваши слезы… Но знайте, что слезы не всегда убивают, они еще и очищают, возможно, это дорога милосердия, идя по которой женщины становятся ангелами…

– Да, я верю вам…

Новая бутылка шампанского утолила жажду ожидания. Перед нашими глазами гоняющиеся друг за другом маленькие огоньки пароходов оживляли темный горизонт Карибского моря.

Чтобы чем-то занять себя, я принялась вынимать бесчисленные мелкие осколки, вонзившиеся в руку капитана. Руку, которая так поддерживала меня. Когда я извлекла последний кусочек, он поднялся, и мы вернулись в его каюту. Он включил свет, накинул мне на плечи красивый капитанский плащ, чтобы скрыть пятна крови, испачкавшие белое платье, и вызвал радиста. По телефону он потребовал, чтобы ему принесли какие-то бумаги. Вошел радист, в руках он держал медный поднос, отполированный до золотого блеска, на нем лежало с десяток радиограмм.

– Все они для вас. Они приходили, пока мы плыли, я не давал их вам, потому что они бы заставили вас плакать. А я не могу видеть ваших слез.

Дрожа, я взяла первую:

...

САМОЛЕТ РАЗБИЛСЯ В ГВАТЕМАЛЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ В СМЕРТЕЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ НЕОБХОДИМА АМПУТАЦИЯ ПРАВОЙ РУКИ ВАША МАТЬ УХАЖИВАЕТ БОЛЬНЫМ ЖДЕМ ВАС ИСКРЕННЕ ВАШ ВРАЧ ГОСПИТАЛЯ ГВАТЕМАЛЫ

Затем я прочла следующую:

...

ТВОЙ МУЖ СЕРЬЕЗНО РАНЕН 32 ПЕРЕЛОМА 11 ТЯЖЕЛЫХ НЕ ДОПУСТИЛА АМПУТАЦИИ ДО ТВОЕГО ПРИЕЗДА КАК МОЖНО СКОРЕЕ ВЫЛЕТАЙ К НАМ В ПАНАМУ КРЕПКО ОБНИМАЕМ ТВОЯ МАТЬ И СЕСТРЫ

18 Я дома

Прочие телеграммы были от друзей и из охочих до сенсаций газет, которые увеличивают тиражи за счет чужих бед.

– Вы никогда не рассказывали мне о своем муже, – сказал капитан. – О вашем великом муже, о вашем легендарном муже. И вот он находится в смертельной опасности, ждет вас в Гватемале, именно там, где вы собирались сойти на берег. Признайтесь, что жизнь – странная штука!