Воспоминания розы

Я не могла больше плакать. Я ничего не понимала. Я продолжала смотреть на звезды, душа моя омертвела. Пароход внезапно остановился. Послышался скрежет ремней, цепей, трапов – готовились поднять на борт директора Трансатлантической компании.

Я прилегла, капитан широкими шагами мерил каюту, первые лучи солнца начинали проникать в помещение.

– Меня зовут Луис, – прокричал человек двухметрового роста с мягким тропическим акцентом. – Я приехал, чтобы как можно быстрее доставить вас к мужу. Мы с президентом Гватемалы при поддержке Трансатлантической компании дарим вам это путешествие, оно приведет вас к раненому супругу.

Это был бледный, еще молодой, несмотря на седые волосы, человек, он смеялся тем особым смехом, по которому страдальцы легко узнают друг друга. Вставая, чтобы его поблагодарить, я упала в его объятия. Кашель капитана напомнил мне, что я должна играть роль «стойкого солдата на поле брани, который с достоинством сносит удары противника»!

– Спасибо, месье, меня тронула любезность вашей компании, – сказала я. – Я с радостью приму вашу помощь. Когда отправление?

– Катер нас ждет. Через час мы будем в порту.

Капитан вызвал тем временем в каюту всю команду.

– У нас на борту директор Трансатлантической компании. Надеюсь, он сделает нам одолжение и осмотрит судно. Господа, я рассчитываю на вас, – сурово произнес капитан.

Весь экипаж засуетился вокруг гостя. Две фельдшерицы, у которых не было больных, кроме того мужчины из третьего класса, нарядились в лучшие платья и впервые в жизни сыграли роль прекрасных пассажирок, которых обхаживает команда, эта горстка отставных донжуанов…

Я снова легла. Капитан вышагивал по каюте, словно ничего не произошло. Мы слышали вдалеке томную, пьянящую музыку, песни, жизнь. Я уснула. Не знаю, сколько времени прошло. Проснувшись, я увидела глаза капитана, который нежно держал меня за руку.

– Спите, спите, к ужину я вас разбужу. В самолете нет мест. Луис будет нашим гостем до Пуэрто-Барриоса. Сегодня в большой столовой состоится прощальный ужин. У нас будет несколько пассажиров из Панамы: молодые женщины из команды по легкой атлетике. Вечер будет приятным для наших гостей. Мы же с вами прикажем нашим сердцам уснуть в ожидании. Страдание исполнено тайны. Не согласитесь ли вы стать моей дамой на этот вечер?

Я не могла отказать этому мужчине, который проникся моими страданиями и не хотел навязывать мне свои.

Он поцеловал мне руку. Фельдшерица следила за ледяной грелкой у меня на голове, доктор сделал мне укол, а горничная приготовила вышитое по низу цветами вечернее платье, белое – цвета надежды…

Было жарко. Моряки пожелали, чтобы за большим столом единственной женщиной была я. Из купленных в Панаме и сохранившихся, несмотря на жару, свежих – тоже белых – цветов они соорудили мне трон. На мое место за столом поставили карточку с одним только словом: «Фея». Как принять такой подарок? Как тут не почувствовать себя цветком, даже если ночью предстоит умереть?

Взгляды светились, речи присутствующих выслушивались с восхищением. Гость был окружен вниманием. Наш офицер – самый приятный собеседник на всем Тихом океане – задавал ему вопросы. Мало-помалу гость рассказал всю свою жизнь. Он исповедался перед нами, перед этими моряками, которые пытались смягчить прилив горечи, вызванный у меня белыми цветами. Дон Луис был без ума от команды, возбужден принесенной мне вестью, опьянен своей ролью, покровительством, которое мог мне оказать.

– Видите ли, капитан, – проговорил он с поистине королевским достоинством. – Я женат, женат, женат. У меня три дочери. Однажды я решил пригласить жену и дочерей в Сальвадор. Я ждал прибытия пассажиров на пристани. Но моей жены среди них не оказалось. Однако же накануне я получил радиограмму, в которой было сказано, что она находится на борту. Не могла же они испариться, ведь, когда мы расставались с ней в Париже, она весила двести килограммов! Ускользнуть незаметно ей было бы не так-то просто. В недоумении я подождал еще несколько минут, и тут меня попросили подойти к месту, где выгружали животных. И там вместе с несколькими коровами и лошадью я увидел свою жену! Дочери помогали ей войти в зал для пассажиров. Она еще потолстела за те два года, что я ее не видел. Говорила она очень нежным голосом. В гостинице пришлось снимать дверь, чтобы она могла попасть в номер. С тех пор она живет там, в этой комнате, и, наверное, это надолго. Она не может ни повернуться, ни сесть. Да, господа, это моя жена.

Нас растрогал этот худощавый, проворный, элегантный мужчина – супруг чудовища, которое не может пролезть в дверь. Все моряки по очереди рассказали свои истории, невероятно грустные. Они призваны были показать, что на долю человека иногда выпадают такие страдания, перенести которые еще тяжелее, чем смерть любимого.

* * *

Когда я оказалась в Пуэрто-Барриосе, мне почудилось, что я сплю. Я вернулась в свою родную страну – страну вулканов и любимых песен. Президент республики прислал автомобиль и двух мотоциклистов, чтобы сопровождать меня. Так что я могла ехать на предельной скорости. Но я отказалась от этой адской гонки. Мне хотелось выйти из машины и выпить кокосового молока на маленькой ферме, где местные жители цедили его прямо из скорлупы.

Я взяла свежий спелый орех и удобно устроилась с ним в президентском лимузине, пока за окнами пылила дорога. Стекла невозможно было опустить, потому что пыль тут же начинала хрустеть на зубах, а вокруг все было окутано ее желтыми клубами. Я задыхалась.

Мы с доном Луисом прибыли в военный госпиталь. Маленькая, худенькая седая старушка, сгорбленная, но изящная, изо всех сил сжала меня в объятиях и расплакалась. Я не успела разглядеть ее лица, узнать ее: это оказалась моя мать.

Так мы стояли довольно долго. Я уже привыкла к ударам судьбы и решила, что ее рыдания означают смерть Тонио. Но нет… Она медленно провела меня в комнату, где меня ждал врач в форме капитана.

– Мадам, добро пожаловать в госпиталь Гватемалы. Ваш муж находится здесь. Он в палате номер 77. Проходите. Опасность, большая опасность – я верю – миновала, я имею в виду – смертельная опасность. Однако состояние у него тяжелейшее, множество травм. Если вы разрешите, то сегодня вечером мы ампутируем ему руку, возможно, до локтя, это необходимо. Я знаю, вы очень смелая женщина, я уверен, что вы согласитесь со мной. Муж с одной рукой лучше, чем труп с двумя.

Я вошла в палату – скудно обставленную, но чистую. За больным присматривал санитар. Я с трудом узнала лицо Тонио, так оно опухло. Я не выдумываю, оно увеличилось раз в пять. Доктор подтвердил, что они сделали все необходимое и вернули все на место. На самом деле во рту у Тонио торчали аппараты, чтобы исправить челюсти, а губы превратились просто в распухшие лохмотья, болтавшиеся над подбородком. Один глаз находился практически на лбу, а другой почти висел у бесформенного, фиолетового рта. Под бинтами и пластырями, смоченными дезинфицирующими средствами всевозможных цветов, едва угадывалось человеческое тело. К запястьям, локтям, голове и ушам замысловатыми проводами подсоединены были капельницы. Никогда в жизни я не видела ничего подобного.

И этот человек был моим мужем. Время от времени он приоткрывал один глаз, потому что другой был абсолютно скрыт компрессами. Когда он улавливал свет, в его мозгу происходило что-то, недоступное простым смертным. Он издавал рычание, я догадывалась, что он борется за спасение этой бесценной живой материи, которую судьба, забавляясь, месила, ломала, перекраивала. В глубине его человеческого сознания – если оно у него еще было – шла тяжелая борьба.

Вскоре я всем своим существом почувствовала боль Тонио. Сидя на узком стуле рядом с его постелью, я внимательно следила за этим глазом, который иногда обращался к моей одежде или лицу. Так прошло много недель.

Я заставляла его есть, как ребенка, который получает свою первую ложку молока, первый кусок хлеба, размоченный в меду. Отек начал спадать. Тонио ужасно исхудал. День за днем он терял килограммы. После уколов морфия он часто рассказывал столь причудливые истории, что я задавалась вопросом: может, это я больна?