Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

пріятными манерами. Меня же, наоборотъ, считали человѣкомъ страннымъ, въ плохомъ значеніи этого слова; я не могъ привыкнуть къ мнѣніямъ, нравамъ, сплетнямъ и рабству своей родины и слишкомъ легко позволялъ себѣ порицать и осмѣивать ея обычаи, что никогда не прощается въ свѣтѣ, по правдѣ сказать, съ полнымъ основаніемъ. Итакъ, мнѣ было окончательно отказано и предпочтеніе было отдано упомянутому молодому человѣку. Это обстоятельство послужило ко благу молодой особы, ибо она очень счастливо прожила свою жизнь, встз^тпивъ въ новую семью; а также и къ моему, такъ какъ попавши съ женой и дѣтьми въ сѣти жизни, я былъ бы принуокденъ разстаться съ музами. Отказт> обрадовалъ и огорчилъ меня, такъ какъ пока велось это дѣло, я часто чунстововалъ сожалѣніе и стыдъ, стараясь лишь не обнаруживать его. Я внутренно краснѣлъ оттого, что З’нижаясь ради денегъ, совершаю постушокъ совершенно противный моимъ з’бѣжденіямъ. Но маленькая ошибка рождаетъ другую и т. д. Причиной моей алчности была мечта, родившаяся во мнѣ еще въ Неаполѣ,— стать когда - нибудь дипломатомъ. Шз'ринъ поддерживалъ во мнѣ эту мысль своими совѣтами и выгодный бракъ являлся для меня основаніемъ будущей карьеры посланника, которая требуетъ большихъ средствъ. Къ счастью, вмѣстѣ съ этимъ бракомъ разсѣялись, какъ дымъ, всѣ мои планы дипломатической карьеры. Я въ сущности никогда не хлопоталъ о подобной слз^гжбѣ и то, что объ этомъ желаніи, родившемся и умершемъ въ глу^г-бннѣ моей души, не зналъ никто, кромѣ моего шурина, значительно з’меньшало стыдъ.

Какъ только рухнули эти два замысла, я вдругъ почувствовалъ, что во мнѣ возродилось желаніе путешествовать въ продолженіи, по крайней мѣрѣ, трехъ лѣтъ, чтобы по дорогѣ выяснить свое назначеніе въ жизни; мнѣ было 20 лѣтъ и я могъ не торопиться съ этимъ. Такъ какъ власть опекуна кончается въ нашей странѣ послѣ 20-ти лѣтъ, я свелъ всѣ счеты со своимъ попечителемъ. Бущучи

теперь въ состояніи яснѣе разобраться въ своихъ дѣлахъ,, я убѣдился, что мое состояніе гораздо больше, чѣмъ обыкновенно говорилъ опекунъ. Но этимъ онъ пріучилъ меня довольствоваться немногимъ и съ тѣхъ поръ я былъ всегда очень воздержанъ въ своихъ расходахъ. Итакъ, разсчитавъ, что доходы мои равны приблизительно двумъ съ половиною тысячамъ цехиновъ, къ которымъ прибавлялись еще нѣкоторыя сбереженія за періодъ моего несовершеннолѣтія, я рѣшилъ, что для холостого человѣка въ условіяхъ жизни Пьемонта я довольно богатъ; я не собирался з'величивать своего состоянія и сталъ готовиться ко второму путешествію, которое хотѣлъ совершить съ большими удобствами, ни въ чемъ себя не стѣсняя.

Глава VIII.

ВТОРОЕ ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ ГЕРМАНІЮ, ДАНІЮ И

ШВЕЦІЮ.

Получивъ, какъ всегда, съ большимъ трудомъ необходимое разрѣшеніе короля, я выѣхалъ по направленію къ Вѣнѣ въ маѣ 1769 года. Предоставивъ распоряжаться скучными дорожными расходами преданному Ильѣ, я погрузился дорогой въ глубокія размышленія о вещахъ этого міра. И вмѣсто праздной и несносной меланхоліи, вмѣсто нетерпѣливой потребности переѣзжать съ мѣста на мѣсто, которая въ первомъ путешествіи не переставая гнала меня впередъ, я испытывалъ другую меланхолію, тихую и серьезную: она происходила отчасти отъ воспоминанія о прежней любви, отчасти оттого, что я провелъ шесть мѣсяцевъ въ занятіяхъ возвышенными предметами. „Опыты" Монтэня (если съ тѣхъ поръ я наз'чился немного мыслить, то я обязанъ этимъ только его книгѣ)— изз^тмительные „Опыты" также очень способствовали этомз^. Эти неразлучные мои спз^тники, въ десяти маленькихъ томахъ, были разсованы по всѣмъ ящичкамъ моей кареты.

Они меня просвѣщали, плѣняли и странно льстили моей лѣни и невѣжеству. Мнѣ было достаточно на обумъ открыть какой-нибудь томъ и прочесть въ немъ однз’-двѣ страницы, чтобы потомъ думать о нихъ нѣсколько часовъ. Но встрѣчая на каждой страницѣ латинскія выраженія и вынз’жденный искать ихъ переводъ въ примѣчаніи, я испытывалъ нѣкоторый стыдъ, такъ какъ не могъ понять даже простѣйшихъ цитатъ въ прозѣ, не говоря 3’>ке о тѣхъ, которыя Монтэнь заимствз'етъ з^г великихъ поэтовъ. Я и не пытался разобраться въ нихъ и, какъ невѣжда, прямо обращался къ примѣчанію. Болѣе того, я просто пропзюкалъ отрывки лучшихъ итальянскихъ поэтовъ, которыми переполнено произведеніе Монтэня, не желая дѣлать усилія, чтобы понять ихъ; такъ велико было мое невѣжество и такъ я забывалъ тотъ божественный языкъ, отъ котораго приходилось отвыкать съ каждымъ днемъ.

По дорогѣ въ Вѣнз" я побывалъ въ Миланѣ и Венеціи, въ двухъ городахъ, которые мнѣ хотѣлось вновь з’видать; въ Трентѣ, Инсбрукѣ, Аугсбз’ргѣ и Мюнхенѣ я останавливался очень не надолго. Вѣна показалась мнѣ также мизерна, какъ и Туринъ, но хз'же по мѣстоположенію. Я прожилъ тамъ все лѣто, но ничемз' въ ней не научился. Въ іюлѣ я совершилъ экскз'рсію въ Вз^тдапештъ, чтобы хотя немного повидать и Венгрію. Я опять сталъ бездѣльникомъ и занимался лишь тѣмъ, что бывалъ въ самомъ разнообразномъ обществѣ: но всегда старался остерегаться любовныхъ сѣтей. Чтобы лзшше всего противостоять имъ, я пользовался средствомъ, рекомендованнымъ Катономъ. Во время моего пребыванія въ Вѣнѣ я легко могъ бы познакомиться и посѣщать знаменитаго поэта Метастазіо, у котораго ежедневно проводилъ часть вечера нашъ посланникъ, досточтимый графъ Канале. Тамъ собиралось избранное общество, состоявшее изъ немногихъ литераторовъ, и постоянно читались отрывки изъ греческихъ, латинскихъ и итальянскихъ классиковъ. Добрѣйшій старый графъ Канале, который очень привязался ко мнѣ и не могъ равнодз^гшно относиться къ моему бездѣлью

многократно предлагалъ представить меня Метастазіо. Но кромѣ моей природной дикости и необщительности, я все еще находился цѣликомъ подъ вліяніемъ всего французскаго и былъ полонъ презрѣнія къ итальянскимъ книгамъ и авторамъ: собраніе людей, преданныхъ иззученію классической литератзуры, казалось мнѣ компаніей сочныхъ педантовъ. Помимо этого, я имѣлъ слзучай разъ видѣть Метастазіо въ Шенбрз'ннѣ въ садахъ императора; я обратилъ вниманіе, как'ь раболѣпно дѣлалъ онъ обычный поклонъ съ колѣнопреклоненіемъ передъ Маріей-Терезіей. Увлеченный Плзутархомъ и склонный искать всюдзу абсолютное совершенство, я ни за что не хотѣлъ встзупить въ какія-либо отношенія съ продажной мзузой, подкупленной деспотической властью, которая была мнѣ такъ отвратительна. Такимъ образомъ, я постепенно превратился въ задумчиваго дикаря и такъ какъ къ моимъ странностямъ примѣшивались страсти, естественныя для двадцатилѣтняго юноши, а также ихъ послѣдствія, то незудиви-тельно, что я слылъ оригиналомъ и чзудакомъ.

Въ сентябрѣ я продолжилъ свое цутешествіе и черезъ Прагзу поѣхалъ въ Дрезденъ, гдѣ остановился на мѣсяцъ, а оттз'да—въ Берлинъ, гдѣ пробылъ столько же. Попавъ во владѣнія Фридриха Великаго, которыя показались мнѣ одной огромной газ'птвахтой, я почзувствовалъ еще большее отвращеніе къ подломз^т военномзу ремеслз', единственной и отвратительной основѣ деспотизма, поддерживаемаго тысячами наемныхъ приспѣшниковъ. Я былъ представленъ королю. Но не только не ощутилъ восхищенія или почтенія, а скорѣе меня охватило негодованіе и ярость, чзувства, возраставшія съ каждымъ днемъ при видѣ столькихъ явленій жизни, преисполненныхъ лжи и прикрываемыхъ личиной истины. Графъ де-Финкъ, министръ короля, представлявшій меня, спросилъ, почемзу, состоя на госзу-дарственной слзужбѣ, я въ этотъ день не надѣлъ своего мз’ндира? Я отвѣтилъ:— „мнѣ кажется, что при этомъ дворѣ нѣтъ недостатка въ мз^тндирахъ“. Король обратился ко мнѣ съ обычными двз'мя-тремя словами привѣтствія; я

внимательно наблюдалъ за нимъ, почтительно глядя ему въ глаза и благодарилъ Бога, что не родился его рабомъ. Въ половинѣ ноября я выѣхалъ изъ этой обширной казармы, Пруссіи, чувствуя къ ней вполнѣ справедливое отвращеніе.

Затѣмъ я отправился въ Гамбзфгъ, откзща черезъ три дня выѣхалъ въ Данію. Въ Копенгагенъ я пріѣхалъ въ началѣ декабря; страна мнѣ понравилась, такъ какъ я находилъ въ ней нѣкоторое сходство съ Голландіей. Я, дѣйствительно, обратилъ вниманіе на ея дѣятельную торговлю и промышленность, что, обыкновенно, не встрѣчается при чисто монархическомъ образѣ правленія. Слѣдствіемъ этого является общественное благосостояніе, которое сразу бросается въ глаза иностранцу и, конечно, говоритъ въ пользу правителя. Ничего подобнаго нѣтъ въ Пруссіи, хотя великій Фридрихъ и приказалъ, чтобы науки, искз^тс-ства и общественное благосостояніе процвѣтали подъ зловредной тѣнью его трона. Можетъ быть, потому мнѣ и нравился Копенгагенъ, что въ немъ нѣтъ ничего общаго ни съ Берлиномъ, ни вообще съ Прзюсіей; ни одна страна не произвела на меня такого тяжелаго впечатлѣнія, какъ Прз’ссія, хотя архитектура, особенно въ Берлинѣ, и представляетъ часто прекрасное и грандіозное зрѣлище; но эти вѣчные солдаты, какъ только вспомню о нихъ, и до сихъ поръ приводятъ меня въ ярость, которая кипѣла во мнѣ тогда при видѣ ихъ.