Опусы или опыты коловращения на двух континентах

Сменившись, играю в подкидного дурака в караулке или, накрывшись шинелью, сплю на топчане в комнате для отдыха. Потом опять на вышку. Отработав сутки, лесной дорогой иду на платформу ждать электрички. Дома, отоспав-шись, перепечатываю на машинке все, что пере-вел на вышке. Следующие два дня работаю до-ма.

Раз в две недели отвожу переведенные материалы в Москву. Во ВСЕХБ сдаю их Клав-дии Васильевне, а от нее получаю следующий материал на перевод - в основном газетные статьи и всякие информационные бюллетени Всемирного Совета Церквей и других междуна-родных религиозных организаций. Раз в месяц Клавдия Васильевна вручает мне конверт с деньгами, не забывая поблагодарить за работу.

Постепенно осваиваю религиозную тер-минологию и начинаю ориентироваться в хит-росплетении различных церковных организаций и проектов.

Получив первые материалы, я сразу стал искать пишущую машинку. Не найдя ничего путного в Серпухове, поехал в Москву. И там стал свидетелем исторического полета Матиуса Руста.

Иду по одной из улочек в районе Боль-шого театра, направляясь к канцелярскому ма-газину. Время часа четыре дня. Неожиданно прямо над головой с негромким жужжанием низко пролетает маленький спортивный само-лет. Минут через пять пролетает еще раз. "Кино, что ли, снимают?" - несколько удивленно думаю я. Насколько мне известно, все полеты над центром Москвы строжайше запрещены. Но ме-ня больше интересует, найду ли я подходящую машинку, поэтому о самолете тут же забываю. Вспомнил на следующий день, прочитав газеты – оказалось, что это был немецкий самолет, которым управлял искатель приключений (на свою и чужую жопу), Матиас Руст. Он умудрил-ся посадить свой аэроплан на Красную площадь (кроме шумного скандала это дало повод Горба-чеву в праведном гневе освободиться сразу от всех неугодных генералов).

Впрочем, жизнь моя стала настолько умиротворенной и тихой, что никакие междуна-родные и внутренние скандалы не нарушают состояния покоя.

Приходит осень. Теперь я беру с собой на вышку термос с кофе или чаем. Кстати, одна ин-тересная деталь - пьяное бытие мое закончилось, но нервная система никак не смирится, она бун-тует, она требует хоть чего-нибудь, если уж не дают выпить. Целый год я пью крепчайший чай, так называемый "купец". Просьба не путать с чефиром. Чефир и заваривают по другой техно-логии, и пьют по другому. Для определенных обстоятельств, кстати, чудесный напиток.

Вообще, подсознание бунтует все эти го-ды. Я не пью пятнадцать лет и сейчас уже при-ходится прилагать усилие, чтобы вспомнить са-мо это ощущение.

Но каждую ночь пьяная жизнь продол-жается - во сне. Я ищу, где похмелиться, бегаю за выпивкой, переживаю всякие перипетии ал-кашного бытия. При этом даже во сне на фоне общего сюжета подтекстом проходит мысль: "Что же я делаю, как же это так? Ведь я же не пью!"

Ладно, вернемся к вышкам. Пошли осен-ние дожди. Поверх шинели я теперь облачаюсь в защитного цвета брезентовый плащ с капюшо-ном. Для начала забираюсь на свою вышку и вдумчиво перекуриваю. Вытаскиваю из-за пазу-хи шинели и ставлю на скамейку маленький ра-диоприемник. Он ловит только "Маяк", но мне, собственно, от него больше ничего и не нужно. Рядом пристраиваю термос. Теперь нужно прой-ти по своему маршруту и посмотреть, не прор-вался ли на охраняемую территорию лютый во-рог.

«Дует ветер озорной в паруса фрегата,

провожала на разбой бабушка пирата.

Два нагана положила и для золота мешок,

две колоды карт игральных и

стиральный порошок», - мурлычу я из-под надвинутого капюшона.

Медленно иду по тропе, положив руку на влажное ложе висящего на плече стволом впе-ред карабина. Слушаю дождь. Под ногами мок-ро шуршит высокая трава.

Вдоль проволоки, гремя цепью, бегают лютые сторожевые овчарки. Я откровенно бо-юсь этих зверей. И не я один. Когда ближе к вечеру наш собаковод Валера выводит своих псов к проволоке, из караулки обязательно зво-нят: "Собаковод на тропе", - чтобы мы не слеза-ли с вышек, пока он не посадит волкодавов на цепь. Но и на цепи некоторые из них не расста-ются с надеждой добраться до меня. Если такая псина сорвется, и карабин не поможет – вски-нуть не успеешь.

Выходя на смену, опоясываюсь ремнем с тяжелым подсумком. Заряжаю карабин образца 1891/30 года. Еще четыре обоймы в подсумке. Если что, постоим за родную вышку! Некоторые из моих коллег считают недостойным мужчины быть на работе трезвым. Это повышает вероят-ность, скажем так, незапланированных боевых действий, но никого такие пустяки не беспокоят. Однажды молодой серпуховский парень, Коля, напился самогона до отключки - прямо на выш-ке. Коля размахивал карабином и кричал что-то смелое и невнятное. Снимали его оттуда с боль-шими хлопотами и после этого тихо выгнали.

Мне это все, впрочем, глубоко до лам-почки. Я в свободном полете, поэтому напивай-тесь, стреляйтесь, трахайтесь на вышке - мне по фигу. Мой мирный договор с человечеством продолжает действовать. Я не трону вас, если вы не тронете меня. Пошли вы все в задницу, дорогие мои и горячо любимые!

Выпал снег, ударили морозы. Бреду на пост в гигантских размеров длинном овчинном тулупе, надетом поверх шинели. Вес у тулупа совершенно невероятный.

По степени безопасности от начальства все наши посты разные. Самый неуютный при-мыкает к территории части. В темное время там все время приходится ходить. Длина тропы до следующего поста составляет, где-то 200 мет-ров. Я знаю, что если идти очень-очень медлен-ным шагом, у меня уйдет двадцать минут, чтобы пройти этот участок. А потом двадцать минут на обратный путь. Вот и посчитайте, сколько захо-дов я сделаю за четыре часа. Время от времени подхожу к висящему на столбе ободранному по-левому телефону допотопной конструкции и со-общаю начальству, что пока жив-здоров, чего и им желаю. Других видов связи у нас нет.

Пост, о котором я говорил, поганый еще и потому, что с другой стороны несет службу часовой солдат из части. Для большей безопас-ности и мы, и солдаты стараемся не доходить метров пятьдесят до места, разделяющего пос-ты. Ведь мы с ним друг друга не знаем, и кто его знает, что может кому взбрести в голову - еще начнет палить с перепугу. С трехлинейкой про-тив Калашникова мне не устоять.

Другие посты получше. Два из них во-обще прикрыты от неожиданностей со всех сто-рон. На этих постах я не загружаю себе голову лишними заботами. Сразу лезу на вышку, став-лю карабин в уголок, заворачиваюсь в тулуп и укладываюсь спать прямо на дощатом полу. Кто сказал, что на морозе плохо спится? Брехня это все!

Жестковато, конечно, но, как сказано в Уставе караульной и гарнизонной службы: "Солдат должен стойко преодолевать тяготы и лишения воинской службы".

Так что терпи, но спи.

Миннесота,

2001 г.

Миттлайдер

В

есной девяностого года я работаю пере-водчиком в семинарии адвентистов седь-мого дня. Это первое протестантское высшее учебное заведение в Советском Союзе. Семинария только что открылась. Переводов много, я увлеченно стучу дома на печатной ма-шинке и совершенно доволен работой, жизнью и устройством окружающего мира.

Однажды узнаю, что в семинарию при-ехал международный эксперт по сельскому хо-зяйству, американец, доктор Миттлайдер. Из любопытства и желания проверить, что же стало с моим устным английским, иду знакомиться с доктором. К этому времени я уже лет пять, а то и больше не имел возможности говорить на анг-лийском. Миттлайдер оказывается невысоким сухоньким стариком. Мы поговорили минут двадцать и разошлись. Выясняю, что английс-кий еще не забыт, и прибегать к помощи паль-цев для выражения своей мысли не нужно.

На следующий день меня приглашает к себе ректор семинарии.

- Юрий, - начинает он, - мы пригласили к нам доктора Миттлайдера, чтобы он организо-вал здесь выращивание овощей по своему мето-ду. Он будет жить и работать в семинарии до осени. -