Ураган. Последние юнкера

дал огромными хлопьям. В воздухе как бы висела*гус- тая белая кисея. Поднявшийся ветер намел целые сугробы. Снег совершенно заровнял окопы. Мороз крепчал. Подъехав к ручью, который еще утром не представлял собой ни малейшего затруднения для пешехода, Карягин увидел широкий и бурный поток.

— Вот прекрасная защита, — весело крикнул он, подъезжая к закутанной фигуре волновавшегося комиссара.

— Вот думаете он непроходим? — обратился к нему последний.

— Не то чтобы вовсе непроходим, но на переправу понадобится много времени. А если с этого берега немножко пострелять, то я думаю, что Корнилову ручья не перейти. Если только он действительно решил нас атаковать сегодня, во что я не верю, то он со своею бандою или замерзнет по ту сторону ручья, или уложит всех под нашим огнем во время переправы.

Успокоенный вернулся он домой, сопутствуемый комиссаром и командиром эскадрона.

— С морозцу не дурно бы и по рюмочке пропустить, — обратился он к спутникам. — Вы бы, товарищ Ициксон, распорядились бы этим делом, а мы пока потолкуем с командиром эскадрона. Вот что, товарищ, — обратился он к кавалеристу. — Когда стемнеет, вышлите один разъезд по направлению к ручью. Так как сегодня очень холодно, то сменяйте людей через каждые два часа.

В начальники разъездов назначьте Федченко и Кошкина. Эти двое пусть всю ночь ездят. Поняли.

— Отчего же других не назначать. Ведь этак для Кошкина и Федченко обидно будет.

— Это уж мое дело, товарищ. Вы ведь знаете. Время военное и рассуждений быть не должно. Приказано и сделано. Ведь так?

— Ладно, товарищ. Будет исполнено.

— Вы вот выпейте-ка рюмочку на дорогу, — наливая из принесенного попадьей графина, продолжал Карягин.

— За ваше здоровье, товарищ. За полную победу, — выпивая рюмку, провозгласил командир эскадрона, обтирая усы. — Покойной ночи.

Глава IV

Мы оставили Глеба с его моряками в тот момент, когда он ворвался в дом священника.

— Перевязать этих негодяев, — оборачиваясь назад, крикнул он. — Сдается мне, что мы поймали главарей. Их надо живыми в штаб доставить.

Басов и Бутенев бросились исполнять приказание.

— Извините, господин капитан, — вдруг заговорил один из арестованных. — Вы делаете большую ошибку, обращаясь со мною таким образом. Я такой же офицер, как и вы. Я...

— А так ты еще и офицер? Так тебя повесить мало предатель. Ну да в штабе разберутся.

— Я имею документы, — отступая и не давая стоявшему в нерешительности Бутеневу себя связать, продолжал тот. — Я имею документы, доказывающее, что...

— Э, какие там документы. Мичман Бутенев, почему этот негодяй не связан? — крикнул Глеб.

«Что за противная рожа, — между тем рассуждал он про себя, искоса поглядывая за пленного офицера. — Не даром изменил своей совести. Негодяй».

— Ну, господа, двигаемся дальше. А этих двух мерзавцев поручаю вам, Басов. Доставьте их в штаб живыми или мертвыми. При попытке к побегу вы знаете, что делать. Без разговоров пулю в затылок. Ну, с Богом.

Часа два или три продолжалась ловля рассеянных по станции красных. Между тем погода изменилась. Снег прекратился. Ветер разогнал тучи и стих. Погода стала прекрасной. Огромная полная луна выплыла из- за горизонта и осветила своим бледным светом только что взятую станицу. По улицам взад и вперед двигались патрули добровольцев.

— Господин лейтенант, — нагоняя на одной из улиц патрулировавшего Глеба, остановил его офицер связи. — Вас командир роты просит.

— А где он?

— Вон в той хате, в которой огонь светится.

— Ага. Вижу. Скажите, что сейчас приду.

— Господа, меня ротный командир зовет. Он вон в той хате. Вы же, пока что, погрейтесь немножко. Идите вон в эти соседние хаты. Но только, боже сохрани, не теряйте связи друг с другом и со мною.

— Здравствуйте, лейтенант, — приветствовал Глеба уже успевший отогреться Дукаров. — Маленькую неприятность должен вам сообщить. Сейчас получил распоряжение о том, что наша рота назначена на остаток ночи в сторожевое охранение. Ранним утром нас сменит первая рота, а пока, хочешь не хочешь, придется померзнуть.

Глеб поморщился.

— Что же это, господин ротмистр. Нашу роту, что называется, и в хвост и в гриву. Ведь люди насквозь мокрые.

— Знаю, знаю. Да что поделаешь. Приказание категорическое. Ах да, это вы захватили комиссаров.

— Да, накрыл их еще не одетыми. Почивать изволили, пока мы станицу брали.

— Но представьте себе. Когда ваши моряки привели их в штаб, я как раз был там в это время, так один из них заявил, что он офицер. Ротмистр Карякин, какой- то. И что он попал на Дон специально, чтобы явиться в нашу армию. Даже предписание от нашего московского агента представил.

— Ну это он врет, — решил Глеб.

— Да вот подите же. Доказывает, что для нашей же пользы выпросил у красного командования назначения в командиры того отряда, который мы сегодня выгнали из станицы. Уверяет, что нарочно не принял элементарных мир предосторожности, чтобы облегчить нам занятие станицы.

— Врет негодяй, — повторил Глеб.

— Да и мне тоже сдается. Впрочем, кто его разберет. Посмотрим, как решит Корнилов.

— Ну а другой мой пленник?

— Другой-то, несомненно, комиссар. Его то уж, наверное, повесят.

— Так в каком же месте прикажете выставить караул от моего взвода?

— Займите-ка вы северный выход из станицы.

— Тот самый, через который сегодня бежали красные?

— Да-да. А вот вам записка с паролем и с пропуском.

Яркое солнце освещало белый снег, покрывавший поля, крыши домов и висевший пушистыми, нежными массами на ветвях деревьев. Налетавший иногда легкий ветерок сдувал его на неосторожных прохожих. Станичная площадь с большою церковью посередине, несмотря на ранний час, была оживлена. Множество людей сновало взад и вперед. Тут были и добровольцы, но главным образом здесь суетились местные жители.

— Никита, а Никита, — раздавался пронзительный женский голос из середины небольшой кучки людей, которые обступили какое-то деревянное сооружение, над окончанием которого еще возились плотники, постукивая топорами. — Никита, это что же тут строить будут?

— Шафот, — отвечал флегматичным тоном Никита.

— Чево такое?

— Шафот, тебе говорят. Шафот, на котором комиссаров вешать будут.

— Значит, виселицу? — не унималась любопытная баба.

— Дура. Сказано шафот. То по-старому виселицей называлось, а нынче шафот.

— Ишь ты дело какое.

— А кого ты оказал, вешать-то будут.

— Известно кого. Комиссаров да камячейку.

— Это какую же камячейку?

— Фу ты дура какая. Да ты что не знаешь что ли Василия Прохорова, Семена Федорова...

— А, так, значит, бедноту. Так ты бы так прямо и сказал. А то «камячейка», — осердилась баба.

В толпе послышался смех.

— А когда же вешать начнут?

— Обожди маленько. Еще на суд их поведут.

Внезапно толпа насторожилась.

— Ведут, — пронеслось над ней.

Все обернулись к небольшому сараю. Из открывшихся дверей вышло несколько добровольцев, окруживших небольшую группу арестантов. Пересекая площадь, шествие направилось к двухэтажному дому, над которым развевался трехцветный флаг.

— Это что ж, Корнилов сам судить будет? — снова послышался голос любопытной бабы, но ей никто не ответил.

В доме, куда привели арестованных, помещался Корнилов со штабом и там же сегодня заседал военно- полевой суд. За небольшим столом, покрытым белой скатеркой, сидел председатель, пожилой генерал. По обеим сторонам его поместились члены, а за отдельным столиком у самых дверей — молодой офицер, исполнявший роль делопроизводителя. Кроме суда в комнате находилось еще человек десять жавшихся у стен свидетелей и священник, только что окончивший приводить их к присяге.

— Благодарю вас, батюшка. Пока ваши услуги больше не нужны, — обратился председатель к священнику. — Ввести подсудимого, именующего себя ротмистром Карягиным, — приказал он делопроизводителю.