Князь Александр Сергеевич Меншиков. 1853–1869

24-го сентября, перед закатом солнца, князь был уже на площадке Мекензиевой горы, недалеко от спуска, при отряде генерала Рыжева, назначенного для исполнения помянутой рекогносцировки.

В ожидании начала движения, светлейший прилег у небольшого костра и ужинал, потчуя и нас. Вынимая из жестянки вареный картофель, он подкладывал его к угольям, подпекал, обмакивая в соль кушал и похваливал. «Самая практичная закуска, — приговаривал он, — сытна, желудка не портит, да и хлопот с ней никаких нет». Эта жестяночка с вареным картофелем была всегда с нами в подобных случаях.

Еще до света 25-го сентября кавалерия Рыжева начала спускаться с Мекензиевой горы, светлейший же отправился на высоту, избранную им для наблюдений. Она находилась правее и на много впереди Мекензиевой горы, за лесистыми балками. Трудно было до неё добраться: шли мы по карте, которая, надобно заметить, далеко не удовлетворяла потребностям военного времени; масштаб её был 5 верст в дюйме [13]. При всём том, светлейший привел нас именно туда, куда мы направлялись, и на гору мы карабкались пешком, цепляясь за кусты. Было еще очень рано, однако уже рассвело настолько, что нам, на отдельной высоте, был виден еще спавший неприятельский конный пикет, в количестве приблизительно полуэскадрона; при нём были два орудия. Ниже этого пикета местность еще была покрыта утренним туманом.

Всё было тихо и мы с усиленным биением сердца и с напряженным вниманием ожидали минуты когда встрепенется неприятельский пикет; он был как раз на дороге Веймарского гусарского полка и мы думали, что он в наших глазах попадется как кур во щи. Не тут-то было! Видим, вдруг поднялась на пикете суматоха: пробудившиеся кавалеристы и артиллеристы бросились к лошадям и орудиям; полуодетые хватались за что и как ни попало; вскакивая в одних рубашках на лошадей, надевали амуницию, сидя на седлах, и строились в беспорядке. «Несдобровать этой горсточке, — думали мы, — у нас туча целая: дивизия кавалерии». И вот — показалась эта туча. Веймарцы, на своих вороных конях, подошли — и остановились; у них в резерве была сводная бригада. «Чего же медлят гусары? — спрашивали мы самих себя; — не улизнул бы от них как нибудь пикет»… И впились мы в трубы, а сердце так и стучит и на месте-то нам не стоится. Мгновенно с пикета сверкнул выстрел, другой… и веймарцы, повернув коней, погнали назад, а им во след выстрел. Ничего не видя, наши гусары понеслись на отступавших лейхтенбергцев, смяли задний эскадрон, причем один был убит, а трое изувечены. Сводная бригада пропустила отступавших; постояла, постояла и тоже обратилась вспять. Так огрекогносцировали мы расположение неприятельского войска, а еще было сказано: атаковать неприятельскую кавалерию, если придется встретить… У англичан в Крыму, всего-то навсего, насчитывали до 900 кавалеристов. Так дело ничем и не кончилось. Кого винить в этой неудаче? Кому, если ни ближайшим начальникам веймарцев было одушевить гусар, готовых ринуться на неприятелей по первому возгласу командиров. Прямо скажу: их одурение не должно быть вменяемо в вину солдатам, которые, при других условиях, показали бы себя истинными молодцами. По всей вероятности, начальники не разглядели как ничтожен неприятельский отряд, бывший у них, так сказать, в горсти; заслышав выстрелы, они вообразили себе, что зашли чересчур далеко, и оробели… А им ли было робеть, когда для обеспечения их отступления на Мекензиевой горе были наготове два полка пехоты при двух батареях, да с гусарами была еще Донская батарея.

Когда наши скрылись, пикет успокоился, а светлейший, поспешив спуститься с горы, напрямки поскакал к гусарам. Здесь мне привелось быть свидетелем гнева и негодования князя, едва ли не в первый раз за всё время моего нахождения при нём.

Крымско-татарский полуэскадрон, шедший впереди гусар, наткнулся на английский разъезд и успел захватить двух драгун; остальные спаслись, пользуясь туманом. Как бы в отмщение за неудачу, обоих пленных вели связанными.

— Стыдитесь! — крикнул светлейший полковому командиру Бутовичу-Бутовскому, — не вымещайте на пленных своей неудачи… Долой веревки!

Между тем, князь, прибыв к гусарам, застал перепалку двух командиров между собою. Халецкий упрекал Бутовича за его непозволительное отступление и, завидев светлейшего, подъехал к нему с жалобою. Я съехался с адъютантом Харьковского губернатора Кокошкина, Гриневым, который накануне, по поручению своего генерала, прибыл к нам в армию и попросился у князя участвовать в рекогносцировке. Так как он был свидетелем скандала с веймарцами, то и рассказывал все его подробности, как беспристрастный зритель, сперва мне, а потом светлейшему.

По возвращении на бивуак, князь немедленно написал приказ об отобрании полка у Бутовича и послал меня показать содержание приказа князю Петру Дмитриевичу Горчакову. Петр Дмитриевич, прочитав приказ, пошел к светлейшему просить об отмене этого распоряжения, на том основании, что — во 1-х) не имеется в виду подходящего штаб-офицера для замещения Бутовича, а во 2-х) что князь еще не уполномочен, так как он не главнокомандующий, а ему только подчинены войска, как старшему по чину. Светлейший согласился и ограничился лишь выговором Бутовичу в приказе.

При наших наблюдениях с упомянутой высоты, нам были видны со стороны Балаклавы два неприятельские укрепления и лагерь на Сапун-горе.

Князь долго не мог забыть злополучной рекогносцировки и, провожая Гринева, просил его — «не выносить сору из избы».

26-го сентября гусар отправили к Бахчисараю, где их соединили с сводной резервной бригадой, под командою генерала Рыжева. В этот день узнали мы, что неприятель шарил что-то около Ялты, выбросив там какой-то отрядец. Вследствие этого, на другой день (27-го числа) князь послал Вилебрандта с отрядом рекогносцировать местность к стороне Ялты. Между тем, союзники в течение предшествовавших дней заготовляли всё потребное для траншейных работ и подвозили предметы для вооружения своих батарей. Таким образом, 28-го сентября, пользуясь бурной погодой, ночью, они открыли осадные работы. После продолжительного штиля, тогда задул первый свежий ветер. С оборонительной линии Севастополя неусыпно старались мешать работам союзников.

День 29-го сентября светлейший посвятил осмотру неприятельских работ против правого фланга нашей оборонительной линии. Замечу здесь, что, со времени прибытия нашего отряда на Бельбек, делались охотниками из Севастополя частые вылазки для разорения хуторов, для осмотра местности, или для захватывания неприятельских постов. Вылазки эти развивали удальство и они поощрялись начальством. Князь послал Корнилову четыре знака военного ордена: из них три достались бутырцам, один — матросу.

30-го сентября уланская дивизия генерал-лейтенанта Корфа, прибывшая в Крым, обложила Евпаторию и с этого дня блокировала ее.

1-го октября Владимирский полк занял Чургун, куда был назначен дивизион сводных улан, с целью препятствовать подвозу неприятелям жизненных припасов туземцами-татарами из Байдарской долины. Осматривая расположение этого отряда, светлейший снабдил командира его инструкциею и распорядился отобранием у неприятеля водопоя на Черной речке. В этот же день из Евпатории была сделана вылазка, причём с нашей стороны был единственный раненый — генерал-майор Владиславлевич.

2-го октября светлейший получил известие о скором прибытии в нашу армию их высочеств, великих князей Николая и Михаила Николаевичей.

Необыкновенно заботливый характер светлейшего, при обширном круге разнообразной его деятельности, не давали ему покоя: он целые дни проводил на ногах или на коне, мало пользуясь и палаткой, разве только когда приходилось писать. Во избежание суетни, он держал около себя, под рукою, всё в исправности и порядке, дабы в случае тревоги не приходилось хвататься за что ни попало. Никогда не разбрасывал вещей: всё, в чём только была надобность для дела или для поездки, было размещено по многочисленным карманам его одежды. В карманах у князя находились все письменные принадлежности, справочные и памятные записки, вырезки из карт известных позиций, циркуль, лупа, бинокль, сбор хирургических инструментов, вещи для перевязки, патроны, запасные часы, маленький револьвер, ржаные сухарики, мятные лепешки, фляжка с коньяком — и чего, чего только у него не было; и всё-то в систематическом порядке, так, что, никогда не шаря по карманам, князь доставал прямо и сразу что ему было нужно. Одежду он постоянно носил одну и ту же, флотской формы. На нём был черный жилет с карманами в три ряда; за ним камзол — тоже с шестью карманами; сверх камзола князь надевал коротенькую серую шинельку в рукава, солдатского сукна и покроя, переполненную карманами, и сверх её накидывал еще широкую солдатского-же серого сукна шинель, сшитую на манер плаща, длиною немного пониже колен. Для карт у него была особая сумка, надевавшаяся на казака, равно как и большая зрительная трубка в чехле.