Князь Александр Сергеевич Меншиков. 1853–1869

Того же дня вечером, светлейший, подозвав меня, сказал:

— От поездки Лебедева я результата не ожидаю; он легко может не доехать, или доехав — не пробраться назад; ожидать подвоза сухарей и снарядов еще того труднее: неприятель, как видно, уже шнырит по дорогам. Так, поезжай ты в Бахчисарай и узнай там — какое количество хлебов можно напечь существующими средствами в одни сутки и на сколько, в крайности, можно увеличить средства хлебопечения. Распорядись, чтобы с утра было приступлено к делу. Надеюсь, что этим средством мы не останемся без продовольствия до подвозов. На обратном пути, так как ты поедешь ночью, прими меры, чтобы тебя не подстрелили наши аванпосты: вот тебе отзыв; не забудь!

Я поехал, разузнал обо всём и уговорился с бахчисарайским головой, который при этом просил меня прислать от войск караулы на мельницы, так как по хуторам наши солдатики пустились уже мародёрничать. Купив, кстати, верховую лошадь для Альбединского, озаботясь о подвозе, кроме хлеба, и прочих жизненных припасов нашему отряду, я пустился в обратный путь. Деятельными и главными моими сотрудниками, при этих распоряжениях, были: унтер-офицер Балаклавского греческого батальона Василий Михайлов Подпати, проживавший в Бахчисарае, и брат его Дмитрий, состоявший после при мне для поручений.

Приближаясь к нашему бивуаку, я с удивлением заметил, что никаких аванпостов нет, а встретила меня густая цепь пехоты, которая, домашним распоряжением, окружала спящие батальоны. Куда же девались гусары и казаки?

Была глубокая ночь. Как ни тихо подъехал я к бивуаку, но князь не спал и встретил меня.

Доложив ему об успешной моей поездке, я сказал, что не видал аванпостов. Светлейший тотчас же послал офицера проверить наши посты; посланный, проездив до утра, не нашел ничего. Между тем, при смене оказалось, что наши аванпосты стояли тылом к неприятелю, примыкая правым своим флангом к правому же флангу нашего лагеря, а левым — к стороне Бахчисарая. Вот почему я проехал сзади их резервов. Аванпосты занимал Веймарский гусарский полк.

14-го сентября, около полудня, собрана была небольшая команда от Лейхтенбергского гусарского полка, при офицере, для присмотра за печением хлеба, т. е. пшеничных булок, так как татары иного хлеба печь не умеют. Эту команду я проводил в Бахчисарай, указал что и как там делать, а сам к ночи возвратился уже на новую позицию; старую — князь, в отсутствие мое, переменил, отодвинув войска к северу версты на три, на более удобное место. Ночью были видны огни на Мекензиевой горе; об общем передвижении союзной армии мы тогда ничего не знали. Когда я еще ехал в Бахчисарай, то, наблюдая за окружной местностью, увидел по большой Симферопольской дороге движение походной колонны странного вида, ибо, приближаясь к нашей стороне, она имела впереди себя обозы. Как ни ломал я головы, чтобы догадаться, что это мог быть за отряд — всё было напрасно. После я узнал, что опять таки Кирьяков был виновником этой бестолочи: посланный с бригадою занять вышеуказанную позицию, он продрал к Бахчисараю, и уж не ведаю, где бы наконец очутился, если бы посланный его поверить (кажется, лейтенант Стеценко) не догнал и не воротил его.

Того же 15-го сентября, князь, перейдя Качу выше каменного моста, что на большой дороге, расположил действующий отряд на правом берегу, за двумя громадными курганами возле большой дороги, в том самом месте, где Кача за Бахчисарайскою долиною входит в горы. У Отаркоя, на прежней позиции в авангарде остался Жабокрицкий; полковник Хрущов с своим Волынским полком наблюдал за Шулей и Чоргуном. Под вечер князь послал Стеценко перебраться в Севастополь, чтобы передать Корнилову о перемене нашей позиции, сделанной в виду занятия большой Симферопольской дороги в тылу союзников. Кроме того, Стеценко поручено было: разузнать от Корнилова, какие приняты меры к обеспечению нашего действующего отряда провиантом; объяснить Корнилову, что фланговое движение наше поставило неприятеля в весьма затруднительное положение касательно избрания пункта атаки на Севастополь: это дает нам возможность выиграть драгоценное время для усиления средств; что князь надеется, маневрированием действующего отряда, заставить союзников отложить решительную минуту до более удобного для них положения. Так как наши укрепления час от часу растут, а отряды, на усиление армии, спешат, — то и надо надеяться, что враги, быть может, вынуждены будут повести правильную осаду, что отдалит значительно час атаки, нас же приведет в большую возможность ее отразить; почему князь предлагает Корнилову озаботиться приданием гарнизону бодрости и энергии: блокады союзники устроить не могут, так как действующий отряд прикрывает прямое сообщение Севастополя с Россиею.

По отъезде Стеценко, князь, обратившись ко мне, сказал:

— Покуда мы находимся в таком положении, союзники атаковать не решатся.

— Они перейдут на южную сторону, — отвечал я князю с уверенностью — они попадут в ловушку: — проход им оставлен свободным.

— Быть не может! — произнес светлейший с выражением радостного сомнения.

Ему как бы еще не верилось в блистательный успех флангового движения.

В этот самый вечер, по рассказам местных татар, неприятельский арьергард, заслышав нас у себя в тылу, подвергался нескольким фальшивым тревогам; в ночной суматохе солдаты бились друг с другом и в перепуге совались куда ни попало. Надо полагать, что и накануне, во время следования их главных сил, тоже не обошлось без тревог, о чём можно было судить по тому, что мы встречали после, на пути их следования. Так, на левом берегу Бельбека, в лощинке, я видел следы побоища, и довольно порядочного: валялось несколько убитых неприятелей и множество лошадиных трупов. Не говорю о побросанных, в разных местах, амуниции, оружии, изготовленной пище и т. п.

Когда мы забирались во фланг неприятеля, я питал надежду, что отряд наш, напав неожиданно с тыла на союзников, разобьет их. Меня тревожила мысль, что они увернутся на южную сторону Севастополя и, после того, как они и действительно от нас ускользнули, я поручил бывшим при мне балаклавским грекам разведать все подробности этого обстоятельства. Через поставщика фургонов при нашей главной квартире, татарина Темир-хая, я узнал, что в ночь с 12-го на 13-е сентября, когда мы были на Мекензиевой горе, а союзники на Бельбеке, до них дошла весть о нашем движении, которая привела их в такой переполох, что у них, на Бельбеке, произошло еще несколько тревог, и в самую эту ночь было то побоище, о месте которого я выше упоминал. Тогда татарин (не помню его имени), брат Темир-хая, забулдыга и отчаянная башка, от которого давно отступились все родные, явился на выручку союзникам, предложив им пробраться к стороне Балаклавы и совершить переход — хотя и опасный, но всё-таки возможный, при содействии его, проводника, хорошо знакомого со всеми тропинками, ведущими на южную сторону Севастополя и еще не занятыми тогда нашими войсками. Союзники, хотя и не видели иного, лучшего исхода из их положения, долго однако же колебались в нерешимости: им было страшно вверить судьбу армии — изменнику татарину; наконец, в отчаянии, так сказать, зажмурив глаза, они ринулись на риск… Несколько татар проводников сослужили им верную службу и щедро были вознаграждены. Этот правдоподобный рассказ дает достаточное понятие о том тревожном настроении духа, в котором находились неприятельские военачальники.

Между тем о большом передвижении союзных армий мы еще не знали ничего положительного. Из донесений с аванпостов можно было заключить только, что неприятель делает рекогносцировки.

Печеный хлеб из Бахчисарая нашему отряду доставляли исправно, чем светлейший был весьма доволен. Это доказательство готовности бахчисарайцев содействовать нашим войскам побудило князя выразить им свою благодарность. С этой целью его светлость, после обеда, вместе со мной, в экипаже, поехал в Бахчисарай. Въехав в город, он по главной улице прошел пешком до дворца. Осмотрев его наскоро, князь у входа встретил полицмейстера, которого и благодарил за успешные распоряжения о доставлении в лагерь хлеба. На обратном пути светлейший заехал в татарскую кофейную. В это время жители со своими старшинами и муллами толпились на улице и, покуда князь был в кофейной, их собралось множество.