«Муромцы» в бою. Подвиги русских авиаторов

лошадей и масса народа, тысячи три-четыре. Какие-то палатки и масса черточек на поляне. Бросаю в

артиллерийский парк одну 10-фун- товку и одну 20-фунтовку. Попадание удачное. Павлик строчит из

пулемета. Вижу на поляне страшную панику. Люди, лошади бегут куда-то по разным направлениям. Беру

бинокль. Батюшки светы! Перевязочный пункт!

— Павлик, стреляй левее, тут госпиталь!

А там-то паника! Ну, черт с вами, дураки этакие. Стану еще на вас бомбы тратить! Выходим

вторично. Тут уже я обнаглел и первую пудовку посадил прямо в первую линию, где держался противник.

Дальше резерв уже в беспорядке и частью начинает разбегаться. Грохнул еще кассету и часть осколочных. Все

окончательно заволокло дымом. Схватил пулемет и сыплю, сыплю... И так крутили мы и бросали, пока от

резерва уже ничего не осталось. Перед последним кругом (сделали уже пять) Панкратьев спрашивает:

«Можно идти домой?» Я побежал и кричу: «Прошу еще круг!» Панкрат вертит. А на поляне-то что делается!

Вот дурни-то: бегут и бегут. Да чего вы? Ведь я вас не трогаю. Вот и последний круг. Все в пламени. Качу туда

последние три бомбы. Свободны! Панкрат вертит направо. Только что закрываю люк, отчаянный крик

Павлика: «Немец!!!» Костя Смирнов — наверх, Павлик — у двери. Сам бегу в средний люк. Вижу шагов на

800 за хвостом немец с большой «головой». Двухстоечный, нижняя поверхность чуть- чуть короче верхней,

поверхности широкие и мотор рота- тивный. Как потом выяснилось — «Гальберштадт». Беру «льюис»,

целюсь чуть выше и открываю огонь. Щелк! Один только выстрел. Передергиваю, опять только один. Пулемет

не работает. Наверху у Кости тоже заело. Немец нагоняет медленно, но верно. Правда, мы идем с полным

газом и немного на снижение, так что у нас скорость не менее 125 км/ч. Бросаю пулемет вниз в каюту и беру

«маузер». Выцеливаю и выпускаю обойму. Немец наклоняется вниз и пускает очередь из пулемета. Пулемет

работает редко: там-там-там. Опять выпрямляется. Пулемет стоит, очевидно, наверху, над винтом. Уже шагов

400—300. Я начинаю вторую обойму. На втором или третьем выстреле вдруг вспышка, удар по голове. У меня

слетает пилотка и пропадает где-то в пространстве. Продолжаю стрелять. Вижу брызги крови и ощущаю боль

в руке. Выпускаю обойму. Голове холодно. Спускаюсь вниз, беру обойму и, подобрав шлем механика,

напяливаю его. Вижу картину: Павлик смотрит на меня, и глаза у него вдруг делаются большими и широкими.

Оказывается, около него упали брызги крови, и он решил, что я опускаюсь из люка раненый. Заряжаю третью

обойму и начинаю стрелять. В это время чувствую толчки в бок. А немец уже шагах в 150. Оказывается,

Павлик подает свой пулемет, толкая меня дулом в бок. От него немец уже спрятался за стабилизатор. Бросаю

«маузер» на крыло и беру пулемет. Та-та-та-та... Веду я наискось и опять с другой стороны, как бы ставлю

косой крест на немце. В этот момент вижу, что у того что-то с мотором. Его как-то затрясло. Винт стал виден.

Он сунулся вниз и крутым виражем направо и вниз стал планировать к своим. Дружное «Ура!» и прекращение

стрельбы дали знать Пан- крагу, что все хорошо. Он уже сбавил газ, когда я подбежал сказать, что немец сбит.

Кстати, мы уже перешли свою линию.

Жаль только, что немец пошел планировать, а не упал. А то бы достался нам. Я, оказывается,

окровавил все кругом: пулемет, «маузер», люк... Накапал в пилотской, куда прибежал. Оказалось, что кровь

бежит из четырех ранок на пальцах левой руки. Очевидно, пуля дотронулась до одной из проволок

стабилизатора, разорвалась и наградила меня только осколками оболочки, а свинчаткой сбила пилотку. Два

осколка сидели в кожаной куртке. Руку замотал бинтом. На голове вскочила опухоль, больно тронуть. Мы

разлеглись с Павликом на полу и болтаем.

Костя Смирнов около Панкрата вертит карту и ничего не соображает. Слышу — Панкрат его

отчитывает за ориентировку. В конце концов вопит: «Где мы? Где Чортков?» Я с места кричу: «Чортков

справа!» Думаю в то же время: черт возьми, надо посмотреть. Высовываю голову в правую дверь и

действительно вижу: Чортков далеко под правым крылом. Впереди шум. Встаю, иду.

—

Что такое?

—

У нас нет ориентировки. Где Чортков?

—

Справа, под крылом.

—

А это что внизу?

—

Янов — Будзанов, — говорю. — Один Янов, другой Будзанов.

Я, между прочим, всегда забывал, какой из них Янов, а какой Будзанов. Так и звал их собирательно.

Это два местечка чуть западнее линии Чортков — Трембовля.

—

А Трембовля где?

—

Влево по краю крыла. Да чего вы переполошились? Вон впереди уже наши палатки видно.

Идем правильно.

—

Да он не умеет ориентироваться! — шумит Панкрат.

—

Ну, ничего. Он только первый раз.

Я повернул карту, и Костя наконец разобрался, где это. Сели. Шум, гам, радость. Телеграммы в штаб.

Пишем донесение, отмечаем; промахов не было. Вечером дождь. Лететь нельзя.

Все именинниками ходим. Прорыв удался. Прилетел 13-й. Он сбросил все бомбы с одного круга.

Сделал даже фотографию. Мне было не до того, теперь жалею. Вечером телеграмма: «Язловец взят.

Противник отошел за Стрыпу. Преследовать бомбами и пулеметным огнем». Ура, ура! Как хорошо, и мне

маслом по душе. Пулеметный огонь с корабля признан штабом армии! Молодчина — Генерального штаба

капитан, потом полковник Тарло в штабе 7-й армии. Так точно, так ясно дает задачу, не забывает поставить в

курс дела. Когда так дают задачу, кажется — наизнанку вывернешься, а сделаешь, что сказано. Отдаю

распоряжение грузить преимущественно осколочные бомбы. Беру стрелы. Спать, спать...

26 мая нагрузились доверху. Спереди в хвост не протискаться. Кассета только одна, так как

осколочные бомбы в кассету не помещаются. Эти бомбы имеют шесток на головной части, так что рвутся над

землей, разбрасывая осколки настильно, и дают страшное поражение.Вышли в 3 ч 30 мин утра. Подходим к

Стрыпе. Тишина. Переходим на ту сторону. У дверей приготовились Павлик и Костя. Высота 2200—2100 м.

Видно отлично. Идем вдоль лесной дороги. Около будки лесника какое-то движение. Люди, лошади, но из-за

деревьев не видно. Впереди большая деревня, кажется, Лещанце. Бросил 20-фунтовку. Павлик выкинул 10-

фунтовку. Остановил его. Разрывы около дороги по левой обочине. Оттуда врассыпную какие-то люди,

лошади, повозки, и — вскачь по дороге. В это время впереди в деревне, вероятно, услышав взрывы и увидав

старого знакомого, вдруг все зашевелилось. Чистый муравейник. На площади черным-черно, улицы тоже.

Народу тысяч пять-шесть. Полетели бомбы из люка и из обеих дверей. «Стоп бросать! Пулеметы!» — кричу я

и тоже хватаюсь за пулемет. А внизу-то бомбы рвет прямо в толпе, сразу оставляя большие плешины. Вот

разлетелся какой-то дом. А вот из соседней деревни уже бегут по полю. Но там народа меньше, тысячи три.

Пока работаем из трех пулеметов по первой деревне. «Стой стрелять! Приготовь бомбы!» — кричу я. Опять

град бомб обрушивается на вторую деревню. «Пулеметы!» — опять огонь. Тут уже масса бегущих по полю.

Бомбы опять рвет в деревне. Корабль наш вмазывается в облака. Моторы дохнут, дают перебои. По-

ворачиваем, даем малый газ, идем вниз. Слева по нас бьет Бучач. Шрапнель рвется довольно близко. До этого

времени, особенно вчера, не стрелял никто.

Потом по показаниям пленных выяснили, что в нас стреляла из ружей и пулеметов целая дивизия. Но

хоть бы смеху ради одною пулей попали. Решили, что мы бронированы. Я даже потом однажды сбросил вниз

записку: «Можете не трудиться стрелять, мы чересчур хорошо бронированы». Да, иногда и полотно бывает

хорошей броней.

А тем временем мы на малом газе перетянули уже через Стрыпу и принимаем левее, прямо домой.