Воспоминания

С того времени я ничего не скрывала происходящего в сердце моем и видела к себе привязанность племянника моей благодетельницы и чем больше его узнавала, тем больше его любила. И, наконец, он сделался моим и мужа моего другом, что он и после во многих случаях нам показывал. Наконец ему было надо на несколько месяцев съездить видеться с матерью, и я очень грустила, с ним расставаясь. Пришел тот день, в который ему должно было ехать. Все его жалели и все грустили; тетка плакала. Стали прощаться; он подошел и обнял меня, назвавши милой сестрой, и уехал. Мне так сделалось скучно, что невольным образом полились слезы, и я их не скрывала. Благодетель мой, приметя, позвал к себе в кабинет, и я с радостью пошла за ним. Он спросил у меня: «Об чем ты, мой друг, плачешь?» — «О уехавшем друге, который столько меня любит». — «Для чего же другие об нем не плачут?» — «Видно, они не умеют так любить и чувствовать». — «Я знаю, что он слишком много всеми нами любим и достоин этого. Остались здесь другие племянники, которые также тебя любят и могут тебе быть друзьями». — «Нет, отец мой, они, конечно, меня любят, но я их так много не могу любить, и они мне не заменят его». — «Ведь он уехал ненадолго». — «Знаю, это только меня и утешает, и меня будет очень веселить то время, в которое мы его ожидать будем». — «Не может ли, мой милый друг, выйти из этой дружбы что-нибудь неприятного для тебя же самой? Как ты думаешь?» — «Я, кроме сердечного удовольствия, ничего не представляю и не знаю, каким тут быть неприятностям». — «А я так предвижу. — Скажи мне, по любви ли ты шла замуж и с удовольствием ли?» — «Я не ненавидела и не была привязана, а исполняла волю матери моей и вышла за него». — «А ежели бы он, не взявши тебя, куда-нибудь уехал, — жалела б ты об нем и стала ли бы плакать?» — » Нет, и тосковать бы не стала». — «Почему ж так?» — «Потому что я привязанности сильной не имела, да и он со мной неласково обходился». — «Стало, ты еще прямо никого не любила и не знаешь, как любят». — «Ах, знаю, и очень; да я вас люблю, — вы сами это знаете». — «Это другая любовь, мой друг, ты меня любишь, как отца и друга». — «А как же еще надо любить и какая другая есть любовь?» — «Скажи мне: покойно ли ты любишь уехавшего друга? Когда его нет, — что ты чувствуешь?» — «Скуку». — «А когда он с тобой?» — «Какое-то приятное чувство, но, правда, и беспокойство мудреное — я вам не могу пересказать». — «Ты сказала, что ты и меня очень любишь, чему я верю; но, сидя со мной, что ты тогда чувствуешь?» — «Истинное удовольствие быть с вами!» — «Покойна ли ты тогда?» — «Очень!» — «Ежели меня нет дома, — тогда что?» — «Я тогда сижу с благодетельницей моей». — «И не грустишь?» — «Нет, зная, что вы здоровы и покойны!» — «Почему ж к другу твоему любовь так тебя беспокоит? Ты его люби так же, как и меня любишь. Мне кажется, по твоим словам, между той и другой любовью великая есть разница. Подумай и скажи мне, как тебе кажется?» Я долго молчала, наконец сказала: «Это правда. Но что ж это значит? Не то ли, что я недавно слышала, говорили, а кто, не знаю, — что он в нее влюблен и она также, но говорили так, что эту любовь как будто не одобряли; по крайней мере, мне так показалось». — «Я только тебе скажу, что ежели бы ты не была замужем, то я б старался тотчас отдать за друга твоего, а как ты уж имеешь мужа, и мужа достойного, то вся твоя любовь должна к нему быть. А эта любовь, которую ты чувствуешь к другому, может разорвать союз столь священный, каким ты уж соединена. И сколько б она принесла горести и стыда мужу твоему, а тебе самой — вечный стыд и укорение совести! Я тебя прошу, моя милая, остерегаться допускать в сердце твое, мягкое и невинное, ничего не позволенного. Старайся друга твоего любить любовью тихой и непостыдной, старайся не быть с ним никогда наедине». Я, слушая его, так испугалась, что цвет лица тотчас переменился и я молчала. Он спросил, что я в такой горести: «Не больно ли тебе, что ты не можешь так любить?» — «Нет, отец мой, уверяю вас, что теперь очень буду остерегаться, чтоб не довести себя до посрамления и не потерять вашей любви. Вы мне открыли глаза, и я, разобравши все это, очень испугалась, увидя, что без помощи вашей я б этого не увидела и была б несчастна, и мужа бы моего сделала, может быть, несчастным. Для чего вы мне давно не сказали? Ведь вы видели; я не скрывала моей привязанности к другу нашему!» — «Я не воображал, мой друг, чтоб мои замечания были справедливы, и не смел тебе говорить, чтоб не оскорбить чувствительность твою, а отъезд его мне больше открыл в тебе, — что происходит в твоем сердце. Не сокрушайся только, будь тверда и добродетельна и убегай ото всего того, что может возмутить твое спокойствие».

Тогда мне был уж восемнадцатый год, и я чувствовала очень милости Божии посланием мне такого благодетеля и наставника, который умел видеть в глубину моего сердца и который умел мне все пороки показать ужасными и утвердить в добродетели. Что б я была без него? Он меня сохранял, как слабый цветок от ветру. Я даже и от того сохранена была, что мне никто никогда не говаривал и не льстил, как обыкновенно водится — говорят молодым женщинам и выхваляют хорошее лицо, к лицу уборку, — а только я и слышала, что все меня называли: «милая наша, кроткая наша», и не было во всем их семействе человека, кто б меня истинно не любил, и все меня сохраняли и предостерегали.

Наступало время приезда племянника их, но я была спокойна. Наконец он приехал в такое время, когда я была больна и лежала в постели. Мужа моего дома не было: он был в посылке ненадолго и недалеко. Пришел ко мне мой благодетель и сказал о приезде и спросил, хочу ли я видеть? Я сказала: как он за лучшее найдет, так и будет сделано. «Но не опасайтесь: я истинно говорю, что я очень спокойна!» Однако я не видала его, пока уж стало мне лучше и я стала в другую комнату выходить, — тогда он пришел со мной увидеться. Рад очень был, что я выздоровела, и сказал: «Грустно мне очень было слышать, что друг мой болен и мне нельзя видеть». Я сказала: «Очень уверена, что вы, любя моего мужа и считая его другом, конечно, и в жене его возьмете участие, за что я и он много вам благодарны». И с тех пор я, как только можно, с благопристойностью отдаляла все случаи быть с ним. Он очень заметил сие, но почтение его ко мне никогда не терялось. Приехала и свекровь моя, которая, увидя все семейство, не знала, как благодарить. Брата моего отдали в корпус.

Благополучие мое приходило к концу; благодетели мои начали собираться в Москву», но не так скоро еще, но у меня упало сердце, и куда веселость моя пропала? Тоска и замирание сердца мучили меня, и я вспомнить не могла, как я останусь и что со мной будет? С приближением времени разлуки начала я опять увядать, потеряла сон и аппетит, пропал румянец, так что все обо мне страдали и уверяли меня, что все их оставшиеся родные меня не оставят, в чем и я была уверена. Но заменят ли они мне их? Оставалось уже самое короткое время, в которое я еще с ними могла быть. Муж мой и квартиру нанял, но я не хотела въехать в нее, пока не уедут мои благодетели. Накануне их отъезда я и спать не пошла, и благодетель мой дал мне последнее наставление, как мне жить. Знакомство мое ограничили теми, с которыми уж я была знакома; мужу моему сказал, чтоб не заводить нового знакомства, особливо неизвестного, а мне сказал: «Ты, мой друг, столько благоразумна, что, не спросясь и не посоветовавши с твоей матерью, ничего не будешь делать. Она — добрая, умная и тебя любит, — выслал всех вон, оставил меня одну: — Я с горестью расстаюсь, дочь моя, с тобой; успокойся и послушай меня. Ты теперь только начинаешь жить с мужем, и я вижу, что неизвестен тебе его и нрав, и склонности, — то я тебе скажу. Он любит большие и шумные общества, карты — его страсть, и другой порок — не лучше карт, — то без нас его некому удерживать: он тотчас найдет компанию, которая по его склонностям, и ты его отвести от сего не можешь, но, как наивозможно, удаляйся от сих обществ! Часто будут собрания и у вас — я это предвижу, но ты удаляйся в свой уголок и занимайся работой или чтением. Говори ему дружески и с кротостью, чтоб он оставлял пороки. Но, ежели ты приметишь, что ему неприятно — оставь и проси Бога, чтоб Он его спас. Нельзя тебе и этого не сказать, что еще может быть, хотя я и огорчу твое кроткое и невинное сердце: он, может быть, будет иметь любовниц, и тебе будут сказывать его же сообщники нарочно, чтоб расстроить тебя с ним, — не верь, а ежели и уверишься, то им не показывай и мужу никак не говори об этом пороке, хотя тебе и горько будет.