Воспоминания

На другой день я послала за двумя приятелями, которые были близки к князю Григорию Александровичу, и просила их, чтоб они сделали мне милость и довели князю, чтоб он потребовал моего брата и дал бы ему офицерский чин. И причину сказала ту, что я не хочу просить Нартова, он по гордости своей может быть не так скоро сделает. Они меня уверили, что это будет на сей же неделе сделано. И точно, так и было: на третий день его потребовали в канцелярию и велели выключить из корпуса, не спрашивая и аттестату. И сам князь поздравил его поручиком и определил в пикинерный полк. Брат мой пришел с радостью. Муж мой, знав, очень был рад и на другой день поехал благодарить князя; и как приехал домой, я ему сказала, теперь, ежели он хочет звать своего приятеля, то пусть зовет, да и тех непременно позвать, которые старались о брате. И так через несколько дней все у нас обедали, и я благодарила друзей моих за старание их. Нартов так был учтив и тих, что я его никогда таковым не видала. Через неделю отправился брат мой в Полтаву, с которым я прощалась с великою горестью. И он, зная мою жизнь, больше грустил обо мне.

Вскоре после его отъезда приехали два племянника моего благодетеля, которые меня любили, как сестру, и были у меня всякий день, видя, что я всегда одна. И часто заставали меня в слезах, брали великое участие в моей горестной жизни. Один из них больше был к нам привязан, который всегда меня уговаривал, чтоб я терпела и не сетовала на свою участь. «Есть еще тебя несчастнее. У тебя есть мать, в которой ты друга имеешь и которая с тобой делит все и утешает тебя. Есть и другие друзья, которые тебя не меньше любят и желают тебе всякого добра. Уверена ли ты, мой друг, во мне, что я тебя искренно люблю и почитаю и не мог бы больше любить, как сестру милую, — то прими совет от твоего друга, не принимай много к себе мужчин, не наведи на себя нарекания, хотя с твоей стороны и невинного. Бога ради не потеряй своего доброго имени! Езди чаще к нашим родным, которые тебя много любят. Помни наставление дяди моего: люби всегда добродетель. Ты нонче часто бываешь у князя, то берегись ласкательства и не доверяй многим; будь всегда осторожна. Я слышал о тебе великие похвалы от самого князя и ото всех окружающих его. Сердце мое радовалось, слыша, как выхваляли твое поведение, осторожность и добродетельную скромность. Даже князь любопытствовал у меня, зная нашу дружескую связь, как ты с мужем живешь и любит ли он тебя. Я отвечал, что жизнь твоя очень хороша и ты счастлива, — то и ты берегись открывать участь твою для многих причин: главная причина — узная ваше расстройство и видя тебя в такой цветущей молодости, будут многие расставлять сети для твоей добродетели. Послушайся друга твоего, который тебя привык любить и который, кроме добра, ничего тебе не желает. Все наши родные гордятся твоим поведением и скромностью, то не потеряй и поддержи их мысли о тебе. Не переменяя своего поведения, ты будешь всеми уважаема. Жизнь твоя несчастная всем нашим родным известна, и они тебя уважают за то, что ты не жалуешься; и я тебя уверяю, что твое терпение и добродетель все наконец превозможет — и нельзя иначе. Долго или коротко это продолжится, но ты наконец будешь счастлива и восторжествуешь над мужем, который ничем тебя корить не может. Вот в чем ты должна полагать все свое счастье и славу! А нам какую ты принесешь радость, всем любящим тебя, а более всего дяде моему, который и до сих пор о тебе сокрушается и молится за тебя, чтоб спас тебя Господь ото всех преткновений. Ежели ты так себя всегда будешь вести, то самый дерзкий мужчина не будет сметь без уважения смотреть на тебя! Добродетель далеко отгоняет порок!»

Как живо я чувствовала цену его дружеских советов и видела великую его любовь к себе и с чувством сердца наполненным благодарила его и обещала следовать его советам. Вы молитесь, мои милые друзья, за меня, чтоб Бог утвердил сердце мое в добродетелях! После сего разговора я стала гораздо осторожнее и с неизвестными мужчинами остерегалась короткого обхождения. В это лето я жила в Царском Селе три недели, где и друг мой был по своим делам. И он всякий день был с нами вместе и радовался, смотря на почтительное обхождение со мной всех и даже самого князя. Бывала там часто и княгиня Вяземская, которая всякий день меня видела, даже в мою квартиру хаживала ко мне. И, видя все ее со мной обхождение и любовь ко мне, более стали еще меня уважать, и я гордилась сим преимуществом против прочих. И один раз она сказала мужу моему: «Чувствуешь ли свое счастие, имея такую жену, и знаешь ли ты ей цену?» Он очень смешался и не знал, что отвечать, и она тотчас сама прервала разговор сей, для него неприятный. Он очень скучал жизнью в Царском Селе, и ему очень хотелось в город, но я просила окружающих князя, чтоб они сделали мне милость, — ежели можно, чтоб князь удержал его подоле. Я просила под видом тем, что мне здесь очень весело, и для воздуху, а в самом-то деле чтоб отвести его от ненавистной мне и вредной для него компании.

Наконец должно было ехать в город, и тотчас, как скоро приехали, то он и ушел к Нартову и побывал в корпусе. И опять началась точно такая же жизнь, какова и прежде была… И к себе стал водить, и очень часто игра карточная продолжалась сутки по трое, и я уж решилась ничего не говорить. Он же уж и сердиться на меня начинал.

И я иной раз с игроками принуждена была сидеть целую ночь, видела и драки, слышала и всякую мерзость от пьяных, но выйти не смела, — разве кто из игроков сжалится и упросит мужа, чтоб меня отпустил. Вышедши, бросалась в постелю и слезами обмывала подушку: вот вся моя отрада была!

В один день я узнала, что они с девками поехали на Каменный в бани, где и президента племянник был. Я поехала к ним обедать и решилась сказать президенту, который, отобедавши, поехал гулять и нам предложил. Только что мы переехали через мост по берегу, — и увидели всю компанию, после бани прогуливавшихся, и с девками. Он велел тотчас остановиться и подозвал своего племянника и моего мужа и велел им к нам сесть в карету. И поехали назад. Он первое спросил, что за дамы с ними были? Они ничего не отвечали, но, приехавши домой, племянника посадил под караул и не велел со двора больше ходить, а мужа моего в корпус на две недели — делать разные пробы, куда сам ездил всякий день, но не в назначенное время — иногда поутру, иногда вечером, — то муж мой и не смел отлучиться. И после этого немного сделался получше и больше стал опасаться, а на меня очень долго сердился: две недели не говорил со мной и поставлял причиной езды президента на речку к баням.

Пришел Петров день, и в Петергофе был обыкновенный праздник. Я сколько с ним ни просилась, но он меня не взял и уехал один, поутру рано. Я осталась вся в слезах и в горести большой. После обеда приезжает к нам старик шамбелян Голынской и удивляется, что я до сих пор не одета. Я ему сказала, что мне с мужем ехать было нельзя: он очень рано поехал к князю Потемкину, а мне велел кого-нибудь искать знакомых, с кем бы я могла ехать, но все мои знакомые разъехались прежде, нежели я успела к ним послать. Он предложил мне с ним ехать. Я очень обрадовалась, побежала к матушке и сказала ей. Она, прежде посмотря на меня, сказала: «Что ты хочешь делать? Ведь ты его рассердишь, — он и так на тебя сердит!» Я стала у ней целовать руки. Она сказала: «Поезжай и скажи, что я тебя прислала!» Я тотчас оделась и поехала, и всю дорогу была весела и спокойна, но как скоро стала подъезжать к Петергофу, то сердце замерло: как я покажусь, — а не показаться нельзя. Наконец я сказала: «Я очень боюсь, господин Голынской!» — «А чего вы боитесь? Неужто меня, старика, будут подозревать?» — «Нет, я не того боюсь!» — «Дак чего ж?» — «Меня муж оставил дома и не хотел, чтоб я ехала; я ведь вас обманула». — «А на что же вы ехали? Муж ваш будет иметь все право еще больше сердиться за непослушание ваше к нему, и меня, старика, вы ввели в хлопоты. Ежели бы я узнал сие хоть на половине дороги, то б вернулся и отвез вас домой. Что теперь делать?» — «Вы скажите, что я не хотела ехать с вами, но меня сильно прислала свекровь!» — «Ну, добре, я на старости и лгать стану по вашей милости, панья! Быть так! Не пугайся; не делать бы того, от чего совесть бывает нечиста и беспокойна!» Приехали и пошли в сад, но я упрашивала, чтоб скорее идти во дворец и показаться моему мужу, а то чтоб кто не сказал прежде, нежели он сам увидит. Итак, мы пошли и нашли мужа моего, играющего в карты. Он, увидя меня, чрезвычайно удивился и только сказал: «А, и вы здесь? С кем изволили приехать?» Я отвечала, что с паном Голынским. Он и с ним поклонился очень сухо и сказал: «Извольте идти гулять! Чего здесь душиться?» Но лицо его было так сердито, что у меня сердце замерло, и я не рада была, что и поехала. Пошли мы в сад, и кто со мной из знакомых ни повстречается, всякий спросит: «Здоровы ли? Лицо ваше доказывает, что вы очень нездоровы». И сам мой сопутник сказал: «Вы так бледны, что иначе и счесть нельзя, как что вы очень больны. Вот ваш обман и самое неприятное гулянье! Вы сами себя наказали, но надо думать, как дело поправить». Я ему сказала: «Сделайте милость — как отсюда поедем, упросите его, чтоб он сел в вашу карету, и вы поедемте к нам ночевать и упросите его, чтоб он не сердился. Он вас любит и послушает!» В третьем часу мы увидели его идущего и пошли к нему навстречу. Он, не смотря на меня, сказал, что «Я сейчас еду. Ежели вам угодно остаться, то можете». Я сказала, что я не хочу оставаться и еду с ним. Итак, пошли из саду, а людям велели искать экипажи. Голынской стал просить его сесть лучше в его карету, чтоб веселее ехать. Муж мой посмотрел на него и сказал: «Я знаю, что это значит: она тебя просила». И он насилу мог его упросить; так мы сели в его карету, и тут-то муж мой дал волю сердцу своему. И мы оба молчали; наконец Голынской сказал: «Уж довольно вы наговорили колкого и жесткого вашей жене, позвольте же и мне, старику, теперь сказать. Конечно, она не права, что поехала сверх воли вашей, но уверяю вас, что она с воли вашей матери ехала, и она, подъезжая сюда, была уж очень беспокойна. И как можно молодую женщину наказывать тем, что ее лишаешь удовольствия такого, которое бывает только в году раз! Прошу вас, как друг, сказать мне: как велика ее вина, чтоб я мог знать — можно ли за нее ходатайствовать или нет и всегда ли она вам не повинуется?» Муж мой долго молчал, наконец сказал: «Вины ее нет, а я хотел только попробовать, будет ли она послушна и в этом мне, как во всем; и это непослушание еще первый раз ею сделано, тем-то мне и больнее!» — «А вы ее слушаетесь ли? Ведь это должно быть взаимно? Но я по дружбе вашей у вас бываю очень часто, то я еще не видал, чтоб вы ее в чем-нибудь послушались. А она во всем вам покорна и послушна. За что ж вы ее без вины хотели наказать? Теперь вам самим отдаю на суд: правы ли вы? Конечно, ей бы надо выдержать и этот опыт, но молодость ее не устояла и живой ее характер, — то я вас прошу ее простить. Уважьте лета мои!» И стал на колени. Муж мой его поднял, старик заплакал. «Ежели бы я к ней не приехал, то она, конечно бы, не была виновата, а с другим, я уверен, она б не поехала. Но она поверила себя моим летам и дружеству, которое я к вам имею!» Итак, мой муж простил меня и обнял. И я, видя, что он перестал сердиться и спросил у меня: «Ты впредь этого не сделаешь?» — я отвечала: «Нет, потому что ты меня впредь не станешь оставлять и уезжать один на праздник?» Он засмеялся и сказал: «Видишь ли, Голынской? Давно ли плакала и боялась моего гнева, а теперь что говорит?» Однако сие было сказано безо всякого сердца. «Ты знаешь, что я искренна и не даю тебе в том слова, чего сдержать не могу, а ты меня можешь предостеречь сам от того, что тебе неприятно». Итак, мы приехали домой, и Голынской у нас ночевал. Матушка вышла нас встретить и выговорила Александру Матвеевичу за то, что он не взял меня. «А я ее послала, чтоб она ехала, — и знай, что и впредь сие будет: я и сама с ней поеду; она и так довольно видит неприятностей, а еще и это невинное удовольствие отнять от нее хочешь!»