Воспоминания

Вместо того что положено было ехать поутру, мы поехали в ночь, как все спали, и никто нашего отъезда не видал, кроме моей бедной и горькой няни, которая, прощавшись со мной, была больше мертва, нежели жива, на лице страшная была бледность. Она и плакать не могла, и я видела, что она шаталась и насилу держалась на ногах; глаза были мутные и дикие, и я жестоко боялась самых дурных последствий. Муж ее подошел ко мне и сказал: «Прости, наша милая и кроткая душа! Дай Бог, чтоб ты была счастлива, сколько мы тебе желаем! Пойдем, жена, и не будем ее больше тревожить!» Прибежал мальчик-пастух с криком: «Дайте мне с ней проститься! Ежели не дадите, то я умру!» Муж мой не хотел было, но свекровь сказала: «Это стыдно, отнимать от нее последнее удовольствие. Мне больно видеть твою нечувствительность к ее страданию!» Я в это время оглянулась и увидела мою бедную няню, лежащую без памяти середь двора. Я закричала: «Пустите меня, Бога ради, последний раз ее обнять! Я самым этим возвращу ей жизнь!» Свекровь моя подошла со мной к ней и привели ее в чувство, но она говорить не могла. Я ее поцеловала и сказала: «Береги себя для меня» — и подкликала пастуха и просила его, чтоб он пошел к дяде и дожидал, как проснется тетка, и сказал бы ей, чтоб она взяла больную к себе и утешила б ее, и сохранила б; это сделают не ей, а мне и тем докажут мне свою любовь; и чтоб непременно уведомили меня через нарочного, в каком она будет состоянии.

И так отправилась я из мирного моего убежища с полным сердцем горести и больше уж не была.

Приехали в город, начались веселья у нас в доме, в которых я не могла участвовать. Племянницу свою взял к себе жить. Днем все вместе, а когда расходились спать, то ночью приходила к нам его племянница и ложилась с нами спать А ежели ей покажется тесно или для других каких причин, которых я тогда не понимала, меня отправляли спать на канапе. Я же, так как не могла еще и опомниться от потери моей, рада была, что я одна и могу на свободе мыслить и рано вставать, по привычке моей, чего мне муж не позволял и велел не ранее с постели вставать, как в одиннадцатом часу. И для меня это была пытка и тоска смертельная — не видеть восходу солнца и лежать, хотя б я и не спала. И эта жизнь меня довела до такого расслабления, что я точно потеряла сон и аппетит, и ни в чем вкусу не имела, сделалась худа, желта, и в таком положении была недели четыре. Свекровь моя сокрушалась обо мне и сама сон потеряла, и в одну ночь захотелось ей посмотреть, сплю ж я. Вошедши очень тихо, нашла меня лежавшую на канапе, а мужа моего с племянницей; она, придя, задрожала и вышла юн. На другой день пришла ко мне, потому что я уж и встать не могла от боли головной. И как осталась со мной наедине, то спросила у меня, почему я сплю на канапе. Я отвечала: «Мне сказано, что тесно Вере Алек. и беспокойно, то я и оставляю ей быть покойной, не думая о себе». Она заплакала и укоряла меня неискренностию моей, что я ей до сих пор ничего не говорила. Я ей отвечала, что я сочла сие лишним. — «Да я бы вас просила, как мать и благодетельницу мою, чтоб вы оставили меня здесь, когда поедете в Петербург. Я ни на что вам не надобна, а для других я могу еще быть полезна; и уверяю вас, что не буду и жаловаться на вашего сына, а буду винить себя, что я не умею ни любить, ни угождать мужу. Какая вам будет радость видеть в мучении ту, которую вы любите и которая никакого худа вам не сделала и могла бы любить сына вашего, ежели бы он захотел? Сделайте милость, отвезите меня в деревню, чтоб я там умерла в глазах друзей моих! И вы, конечно, не откажете в последней милости побыть со мной; мне очень приятно вас всегда видеть, и я вас не меньше люблю моей матери. Вспомните, что при смерти матери моей я вам вручена и, кроме вас, в мире никого у меня нет: родные мои и друзья все от меня отдалены и разлучены со мной» Она горько плакала и сказала: «Что ж ты, мой друг, так себя убиваешь? Бог милостив, все может поправить! Будем молиться и надеяться. Мне кажется, муж тебя любит; иначе на что ж бы ему и жениться? Его никто не принуждал!» — «Мудреная для меня эта любовь! Не все ли так любят там, куда он меня везти хочет, и не это ли воспитание, которое называют лучшим и просвещенным? На что вы меня вывели из моего блаженного состояния и дали так рано чувствовать горести сердечные? Вы знали меня коротко, и знали, что я жила среди друзей и их любовью возрастала и веселилась. Что ж теперь со мной будет? Ах, как бы я желала соединиться с моей почтенной матерью! Одно еще есть, которое заставляет биться сердце мое — любовь к брату, который во мне все видит. Посмотрите за ним, милая матушка, и не давайте хоть ему чувствовать потерю всего!» Она обняла меня и сказала:

«Успокойся же, моя неоцененная дочь и друг! Ты во мне все найдешь, я все буду с тобой разделять!» И тот день она от меня не отходила

К вечеру сделался у меня жар и бред, и, говорят, ничем больше не бредила, как звать мать мою и всех моих друзей, чтоб они меня взяли к себе Свекровь моя сидела целую ночь в страхе и даже в отчаянии возле меня, а муж мои уехал на рудники Поутру позвали штаб-лекаря, который сказал, что у меня жестокая и опасная горячка, и он сумневается, перенесу ли я. Свекровь бросилась на колени перед ним: «Спасите, Бога ради, и употребите все способы к выздоровлению ее! Вы — друг ее матери, и надо вам знать причину болезни ее сильное потрясение во всей, сделанное потерей матери ее, и отлучение друзей сделало эту болезнь» И я была двадцать дней без надежды! Свекровь моя послала в деревню, чтоб привезли няню и чтоб дядя с теткой приехали. И я была окружена моими друзьями и не чувствовала, сколько я им делала горести! Исповедовали меня и приобщали Святых Тайн. В двадцать первый день я пришла в память, и первое, что представилось мне, — это была няня, и я подумала, что это сон, вздохнула и закрыла глаза На другой день я и слышать стала, и понимать, что говорят. Лекарь сказал, что теперь есть надежда к жизни. И, признаться, мне очень неприятно было сие слышать я с радостию бы тогда оставила сей свет. Увидела я и мужа моего, сидящего в ногах и плачущего горько Меня так это тронуло, что я силилась поднять руку и подать ему Он приметил мое движение, подошел ко мне Я посмотрела на него, взяла его руку и прижала к сердцу Он упал на колени и зарыдал. Мать моя и родные его уговорили, чтоб он не возобновил моей болезни своей скорбью. И так уж я узнала, что все любезные моему сердцу со мной. Спросила о брате, которого ко мне тотчас и привели. Он обнял меня и спросил: «Теперь уж ты не умрешь, и Саша твой не будет сирота?»

Итак, выздоровление мое было очень медленно: два месяца я не могла сама ходить; худоба была страшная, и желчь по всей разлилась, и кашель был сильный. Лекарь опасался чахотки, однако время от времени становилось лучше, и в декабре 1772 г. я была уж совсем здорова. Муж мой во все это время очень мало отлучался от меня, и меня его заботы обо мне много успокаивали, и я, сколько могла, старалась ему показать мои чувствия с какой я радостию принимаю его услуги и сколько я благодарна ему. Свекровь и все мои родные радовались моему спокойствию и совершенному выздоровлению Дядя с теткой уехали в деревню, а няню свекровь моя не пустила и так она с радостью осталась при мне. В один день я спросила у свекрови: «Где Вера Але.?» Она мне сказала: «Не говорите об ней мне: я не хочу ее видеть!»

Но недолго продолжалось мое спокойствие Вечером я сидела в своей комнате, читала Муж мой пришел ко мне и очень ласкал меня и спросил «За что ты сердишься на бедную Веру Але.?» Я ему сказала напрасно он думает, чтоб я на нее сердилась. «Я даже у вашей матушки спрашивала об ней, она приказала мне замолчать и не поминать об ней, сказавши, что я ее видеть не хочу, то вы спросите у ней причину, чем ее Вера Але. прогневала, а я даже не знаю, давно ли она у нас не была и почему». Муж мой сказал: «С самого начала твоей болезни она была прибита и выгнана ни за что моей матерью». Меня чрезвычайно удивило сие. «Зная кротость и добрый нрав моей свекрови, удивляет меня очень сказанное вами, и без причины матушка не поступила бы с ней так жестоко, а более тем, что она любимая была ее внучка. Вы б постарались узнать причину и заставить у матушки просить прощения». Он мне сказал, чтоб я это сделала и просила б за нее, чтоб позволено было ей жить у нас до нашего отъезда. Я сказала, что мне запрещено об ней говорить, то я и не смею. Он посмотрел на меня очень сердитым видом и сказал: «Я требую, чтоб это было исполнено, иначе не получишь от меня ни любви, ни ласки, и опять все будет от тебя отнято. Я сейчас еду к ней и ночь там проведу приятнее, нежели здесь. Ты думаешь, я не знаю, что это твои затеи?» Я, заплакавши, отвечала, что в мыслях моих не было, об чем он мне говорил: «И вы сами же мне сказываете, что в мою болезнь она выгнана, то могла ли я тут участвовать?» Он, ни слова не говоря, уехал. Свекровь моя дожидалась нас долго и, не дождавшись, вошла ко мне и, увидя меня одну и расплакану, стала спрашивать. Я ей все рассказала. Она было разгорячилась, но я сказала: «Что ж вы со мной сделаете и опять отнимете спокойствие. Ведь он будет же к ней ездить, он и сегодня хотел там ночевать, — то я не знаю, лучше ли вы сделаете? Люди могут разгласить о его поведении, то вам же неприятно будет. Ах, любезная матушка, на что вы торопились меня сделать несчастной, не узнавши прежде его характеру? К несчастью моему, я вижу, что у него нет ничего святого. Я боюсь, чтоб он и к вам не потерял уважения, тогда что вы будете делать? Находите теперь средства спасать меня, сколько можно». И я уж не знаю, как и что было, но через несколько дней явилась Вера Але. и совсем жить до нашего отъезду, а моя жизнь была вся в страданиях. Муж мой приставил за мной смотрительницей свою племянницу, чтоб без нее нигде не была и ни с кем ничего не говорила, думая, что я буду жаловаться. Но у меня и в намерении не было сего. Свекровь моя ей велела, чтоб она только день с нами была, а после ужина тотчас приходила бы в ее комнату. Но и в день, где мы сиживали одни, бывали такие мерзости, на которые невозможно было смотреть. Но я принуждена была все выносить, потому что меня не выпускали. Я от стыда, смотря на все это, глаза закрывала и плакала. Наконец и плакать перестала. Я твердое предприняла намерение не жить с моим мужем, а остаться в Сибири, но я молчала до тех пор, пока не собирались.