Море житейское

А! Да какое сейчас нам купание? Общее решение: давайте в храм вернемся. И весело бежим в машины. И все получается замечательно. Нас - всех! - пропускают к мощам, мы прикладываемся, выходим, становимся у решетки и служим молебен. И снова акафист, но уже не читаем, поем. И в храме прибывает и прибывает людей. И русские, и грузинка Лали с подругами, и греки - их-то уже сразу узнаем - и наш добрый итальянец. Так вдохновенно служат батюшки, что не хочется, чтобы молебен заканчивался. У многих слезы на глазах. Святитель отче Николае, моли Христа Бога спастися душам нашим!

Дежурный католик торопливо зажигает лампады. Отрадные, умилительные минуты. При выходе слева икона как панно - братание монахов, надпись внизу. Даже есть и по-русски: «С Крестом, Евангелием и плугом сотворили Европу христианскую». Но кто монахи, кого представляют, не понимаю, а спросить уже некого, все пошли наверх.

Свободное время. Разбрелись. Жена уселась на скамье у берега, я пошел бродить по каменным коридорам улочек, читая таблички, например: «Санта Тереза дела дона». Хорошо знать латинские буквы. Но тут и русские есть: вывеска: «Трактиръ». Но не стал заходить, не утерпел, побежал в храм, к мощам. Во дворе многие встречные суют в руки фотоизображения папы. При выходе увидел целый ворох таких изображений на ступенях.

У мощей никого.

Опять на паром

Ждать долго до парома, три часа. Приехали на причал. Томимся в машинах. Спасает хор Сретенского монастыря. Над шумом погрузки и выгрузки, в сумерках: «Ой, загрустил казак по дому...», «Ой, златая рожь, ой, кудрявый лен, расскажи, как я в Россию влюблен», и «Не для меня цветут цветы, не для меня Дон разольется», но тут мы не согласны с тем, что «не для меня придет Пасха», да и ударение смещено. Пасха будет для всех.

Наши женщины получили наконец-то доступ к своим вещам. Все чего-то разворачивают и сворачивают, укладывают и выкладывают. Молнии на сумках то трещат, то заедают. Михаил и отсюда наладил связь с Москвой.

Отхожу подальше от огней причалов. Луна так полна, так сияет, что не верится, что она так же сияет сейчас и в России. Неужели ее света хватает на столько пространства!

Паром приходит с опозданием. В Москве полночь, тут два часа новых суток. Но разве это мучения? Все перекрывает радость дня.

А у нас-то только входные билеты, посадочные, без мест. Что ж, с одной стороны, дело привычное, с другой - очень надеемся на средства и таланты наших заботников. А пока зрим на эмигрантов и иммигрантов. Мексиканцы, пакистанцы, арабы, всех много, все смуглые, все веселые, все с детьми. Таборы тут и там. Еда, курение, хохот. Посматривают на нас. Женщинам нашим жутковато. Ходил по палубе. Теснота. Люди в креслах и у кресел. И спят и не спят, кто как. Храпит негр, ему подхрапывает негритенок. По телевизору за ночь крутят серий сорок какого-то фильма. Пассажирки смотрят с интересом, это про них. Посмотрел немного. Красавица-смуглянка из одной из азиатских стран ищет работу в одной из европейских. Вот она в судомойке, вот хозяин заметил, знаки внимания, но она - нет, я не такая, вот она на улице, вот моет машины, вот ей улыбнулся проезжий корнет.

В буфете спросил чаю, говорю: спасибо, мне буфетчица отвечает по-русски: пожалуйста. Прошу салфетки, молчит. Повторяю просьбу, отворачивается. И неожиданно и зло говорит вдруг:

- Салфетки? Это у вас там салфетки. А здесь надо греческие слова знать! Привыкли командовать! - И тут же, хотя я и не спрашиваю: -Украинка я, вот кто я.

- Очень приятно познакомиться, - отвечаю, - а я москаль незалежний, незаможний, самостийный.

Оставляю невыпитый чай и ухожу. Ругаю себя, надо было мягче. Но и обидно же: все бывшие в Союзе народы, кроме, может, белорусов, терпят лишения, страдания, и все им кляты москали жить не дают. Да уж, не вспоивши, не вскормивши, врага не наживешь.

Есть в жизни счастье - мы в каютах. Ни окон, ни дверей, переборки - фанера, но все же каюты на четверых. А в других человек по десять-двадцать, хотя они тоже на четверых.

Залезаю на второй ярус, зацепляю ногой лестницу, она падает со страшным грохотом. Утром женщины говорили, что подумали, вдруг авария.

Хочется выйти на палубу, полюбоваться морем и луной над ним, но сил нет. Надеюсь, что луна может осветить и сон, спешу в него. Бормочу молитвы: «Неужели мне одр сей гроб будет, или еще окаянную мою душу просветиши днем?»

Горная Греция

Здравствуй, Греция дорогая, давно не виделись! При подходе остров, похожий на ежика, и большая землечерпалка - значит, неглубоко. Удачно и быстро покидаем паром и сразу покидаем и Игуменицу. Понеслись на восток, через горную Грецию. Впереди ее сердцевина - Метеоры.

А что такое горная Греция? Горная Греция - это туннели. Туннели по два, по пять, по десять и больше километров. Но как они просторны, как освещены, как чисто в них. Пролетаем их как снаряды в пушечном стволе.

Туннели сменяют автобаны, вокруг красоты гор. Но, странное дело, и от красот можно устать. Или уже наступает какой-то момент исчерпанности сил внимания? Но нет же, нельзя так, ведь все это будет вспоминаться, ведь радость - это парение в горних высях.

А вот тут у нас искушение. И отец Сергий объясняет его тем, что мы на верном пути. Проще говоря, у нас кончился бензин, запасов нет. Александр Борисович сверяется с картой - заправка километрах в пятнадцати. Шоссе пустынно. Батюшки-водители созвонились, решают - мы ждем, а они едут за горючим.

Вышли на обочину. Ограждение такое серьезное, что по травке не погуляешь. Слышно, как отец Геннадий говорит по телефону и... смеется. Оказывается, и в той машине бензин кончился. Тоже встали, тоже заглохли. Весело. А еще веселей, что связь прекратилась. Мимо с ревом, просекая воздух, летят торпеды трайлеров. От удара воздушных струй даже и машину покачивает. Но если отец Петр как-то заправится, то как он развернется, тут же нет разворота, автобан разделен пополам высокими перилами.

Стоим, молимся. Молитва ведет нас. Говорим, что икона Святителя в той машине, Святитель не оставит. И верим в это, и вера наша вскоре оправдывается. Долго ли, коротко ли, видим впереди машину, которая несется к нам. задним ходом. Да, это они, это отец Петр с малой канистрой. Много мы видывали чудес, но то, что они рассказали, добавляет веры во всемогущество Божие. У них кончился бензин, когда дорога почти незаметно пошла под уклон, и они километров десять до заправки ехали с неработающим мотором. А потом - разворота нет - неслись задним ходом.

Но это еще не все. Отец Петр привез не тот бензин. То есть совсем не бензин, а дизельное топливо. Будет нас буксировать? Троса нет. Связать ремни? Порвутся. Он вскакивает в кабину, как ковбой на горячего коня, и мгновенно исчезает в сиянии наступившего дня. Отец Геннадий ставит диск и прибавляет громкость. «Утро туманное, утро седое. Нивы печальные, снегом покрытые.» - конечно, тут у всех в душе возникает образ России.

Появляется и увеличивается в размерах джип отца Петра. И вот мы уже заправлены, и вот мы уже едем. Сижу и думаю, что это из-за меня такое искушение, я же не очень хотел в Метеоры. И бывал, и думал: ну что мы приехали глазеть, под ногами у монахов мешаться. Ну, скалы, ну, дивно, конечно, но есть же и фотографии. Тем более, когда Метеоры стали объектом туризма, многие монахи ушли оттуда. Это как и из Каппадокии тоже многие ушли. Чудо природы смотреть? Да не природное это, а Божие чудо - эти вознесенные непонятно какой силой скалы, эти труды по созиданию подоблачных церквей. Как сказал поэт: «Тут пятьсот метров до земли и пятьдесят до неба». То есть я каюсь в своих мыслях.

Едем. В туннелях нет связи. В Норвегии, сказал Димитрий Гаврильевич, они еще длинней.

Выезжаем из них, вздымаемся в горы. Красота во все стороны, виды дивные. Но вот интересно, глядишь кругом, но нет же такой мысли - домик бы здесь купить, жить бы тут. А в России постоянно - едешь по Вятке - Костроме - Вологде: вот лес, вот озеро - ах, тут бы жить!