Ленин. Социально-теоретическая реконструкция

«Безвыходность» исторического положения советской власти почувствовал Николай Устрялов, инспирировавший национал-большевизм, интеллигентское «сменовеховское» направление, искавшее на основании наследия «Вех» возможности соглашения с (советской) властью и Красной армией, которая «защищала имперские интересы России». Конечно, Устрялов был готов встать на сторону «декоммунизированной» советской власти не только в интересах имперского национализма. Близкая к нему группировка русской интеллигенции, как неоднократно заявлял Устрялов, рассматривала «эволюцию» большевизма, НЭПа как «перерождение коммунизма» и призывала эмиграцию примириться с большевиками в интересах углубления этой «эволюции». Устрялов писал: «На наших глазах происходит то тактическое “перерождение большевизма”, которое нами упорно предсказывалось уже более полутора лет… Коммунизм из реальной программы дня постепенно становится своего рода “регулятивным принципом”, все меньше отражающимся на конкретном организме страны». [1101]

В его интерпретации коммунизм «упразднит самого себя», как, согласно аналогии, история французской революции продолжалась от якобинской диктатуры до Наполеона. Многие пункты обрисованной Устряловым конкретной программы похожи на «модернизационные» цели белого движения 1919 г.: ликвидация коммунизма и стабилизация положения зажиточного крестьянства; «примирение» с великими державами с сохранением русского «национального величия»; привлечение иностранных капиталов под строгим контролем государства; сильная диктаторская власть, опирающаяся на армию и на «активные элементы» страны (под которыми нужно понимать соединение аппарата с классом новых собственников); абсолютное отрицание монархической реставрации, «союз дружбы» с революцией. Вместо «непримиримой либеральной контрреволюции» в этой программе выдвигается перспектива термидорианской реставрации, своего рода буржуазного перерождения революции на базе авторитарного режима нового типа. [1102] Так вырисовывалось своего рода контрреволюционное представление о национальном капитализме, которое было настолько серьезно воспринято Лениным, что он касался его во многих статьях и выступлениях в качестве реальной возможности капиталистической реставрации. Ленин отнюдь не разделял появившейся в советской прессе упрощенной критики «устряловщины», так как и сам сознавал, что большевики, восстанавливая капитализм, берут на себя вынужденный риск («самотермидоризация»), в то время как другие, придерживаясь мифа о военном коммунизме, называли НЭП «брестской» экономической политикой. На XI съезде партии Ленин спорил с теми коммунистами, которые недооценили выводы Устрялова и сменовеховцев, то есть термидорианскую альтернативу. Ленин изучал утверждение в России «капитализма без буржуазии», главным образом стараясь понять, какие социальные отношения и слои укрепятся и будут влиять на структуру политической власти. Такой же была и исходная точка рассуждений Устрялова. Ленин прежде всего боялся осуществления предсказания Устрялова о своего рода союзе между слоем государственных чиновников и возрождающейся буржуазией. На XI съезде партии в марте 1922 г. он сказал следующее: «Я хотел, в связи с этим, коснуться вопроса о том, что такое новая экономическая политика большевиков — эволюция или тактика. Так поставили вопрос сменовеховцы… “Но эта Советская власть строит какое государство? Коммунисты говорят, что коммунистическое, уверяя, что это — тактика: большевики обойдут в трудный момент частных капиталистов, а потом, мол, возьмут свое. Большевики могут говорить, что им нравится, а на самом деле это не тактика, а эволюция, внутреннее перерождение, они придут к обычному буржуазному государству, и мы должны их поддерживать. История идет разными путями”, - рассуждают сменовеховцы… Я думаю, что этот Устрялов этим своим прямым заявлением приносит нам большую пользу… Надо сие откровенное заявление сменовеховцев приветствовать. Враг говорит классовую правду, указывая на ту опасность, которая перед нами стоит…. Сменовеховцы выражают настроение тысяч и десятков тысяч всяких буржуев или советских служащих, участников нашей новой экономической политики. Оно — основная и действительная опасность… Борьба с капиталистическим обществом стала во сто раз более ожесточенной и опасной, потому что мы не всегда ясно видим, где против нас враг и кто наш друг». [1103]

Другой наиболее значительный теоретик партии и ее «любимец», Н. Бухарин, вскоре после смерти Ленина подробно показал, что «авторитарный» замысел Устрялова не традиционен, а родственен духу новой эпохи, ведь и сам Устрялов, точно оценивая свою эпоху, чувствовал в ней «пульсирование цезаризма». Ясно, что можно было думать лишь о диктаторской форме восстановления капитализма, так как в конечном итоге именно это — как и в случае французской революции — и означало бы термидорианское перерождение. Во время этих споров, в 1922 г., еще продолжался беспримерный голод. Эти нищенские условия укрепляли тягу к порядку не только в мышлении обладателей власти, но и в среде простых людей, еще сильнее возбуждаемых национализмом. Это душевное состояние имел в виду Бухарин, уничтожая устря-ловский вызов в брошюре «Цезаризм под маской революции». [1104] В Устрялове он видел угрозу, которая может «отпугнуть» товарищей по партии от НЭПа, вследствие чего они могли, оставив «либеральный» курс, снова вернуться к прежним методам «военного коммунизма». Следуя ленинской логике, он еще не подозревал, что настоящая опасность заключается не в устряловском прообразе «капиталистической диктатуры», — в действительности настоящая диктатура тогда грозила уже с другой стороны. Хотя в то время еще не был решен вопрос о том, какая социально-политическая сила и в какой форме поставит под контроль деревню с ее сложными противоречиями в интересах государственного накопления. Бухарин так обобщил суть устряловской теории, «устряловщины»: «Это есть теория, стратегия, тактика российского фашистского цезаризма. Все элементы этого даны у Устрялова: его национализм, его “национал-большевизм” (некоторые германские фашисты называли себя именно так), его резко выраженный антипарламентаризм с генералами и рейхсвером, его культ Муссолини, его ставка на гегемонию “ординарной буржуазии”, руководителя “крепкого мужика”, его неприкрытый цезаристский идеал, его “национально-империалистские” вожделения, его культ “эроса власти”, его борьба (пока осторожная) с социализмом. Он надеется, что все эти элементы “вызреют” не только у него, и вылупится в конце концов великий Мессия, который уже по настоящему взнуздает “сброд”…». [1105]

Задумавшись над социальной основой термидорианской цезаристской реставрации, Бухарин отыскал ее корни в нэповской России. «А по существу дела, — писал он, — он (Устрялов. — Т К.) защищает, как это ни странно, реформированное самодержавие, самодержавие нового образца. Фашистские цезаризм это ведь и есть не что иное, как форма самодержавия, которая прошла через огонь и медные трубы, которая вместо старых дворянских гербов имеет золоченые гербы “шиберов”, спекулянтов и подозрительных “дельцов”, которая опирается на новое служилое сословие, кулаков и лабазников, развращенную и подкупленную “свою” “массу” из “деклассированных”». [1106]

Тем самым Бухарин действительно довел до конца, больше того, уточнил рассуждения Ленина, но при этом упустил из виду, что диктатура уже грозит не справа, а ее основой может послужить именно новая бюрократия. Быть может, советская верхушка не была заинтересована в анализе советской формы «цезаризма», хотя эта проблема была затронута использованием понятия «бонапартизм» в ходе борьбы за власть, которая стала грубее после смерти Ленина. Как известно, в 1922–1923 гг. в борьбе за власть со Сталиным в бонапартизме обвинялся и наркомвоенмор Троцкий. С другой стороны, исторический фундамент «цезаристского самодержавия» был гораздо стабильнее, чем это представляли себе некоторые большевистские теоретики. Хотя Ленин и не относился к их числу, его долгое время занимали характерные черты российского самодержавия. Он видел, что советская бюрократия содержит в себе почти все существенные черты российского прошлого (коррупцию, безжалостность по отношению к нижестоящим и приспособленчество и карьеризм по отношению к вышестоящим и т. д.), однако он сделал все возможное — даже с этой бюрократией, — чтобы любой ценой предотвратить полную реставрацию капитализма. Некоторый оптимизм вселял в него тот факт, что социальными источниками новой бюрократии были в основном рабочие и крестьяне.