Дневники Фаулз

Острота Честерфилда о совокуплении — много хлопот, смешное положение и безумные расходы [480]. Мне она противна, я отношусь к ней с лоуренсовской ненавистью. Это отношение к сексу светского человека. Мелкая подачка со стороны худшего социального слоя.

21 июня

Пять дней с Э. Нежность, страсть, любовь. И никакой надежды. Но о разлуке не может быть речи, и вообще — сейчас мы счастливы. Душой я не в Этридже, а с Э. и почти весь в мыслях о нашем неопределенном будущем.

Нужно найти работу в Лондоне. Нужно писать. Нужно печататься. Только «нужно» и «нужно» — сколько дел впереди! Я слишком живу настоящим.

23 июня

Был на детском танцевальном показе в начальной школе деревни Литтл-Гэддесден. Дети исполняли английские народные танцы. Ясный день, синее небо, кудрявые облака, зеленая трава. Танцы энергичные, сельские — тень прошлого. Внезапно печаль пронзила мне сердце. Англия, моя Англия, таинственный, непостижимый призрак, живой, зеленый; он мерещится в сени вековых буков. Но очень редко. Как-нибудь я уловлю его в Робин Гуде, самой отдаленной и, возможно, самой глубокой из моих задумок [481].

27 июня

Странный день, странные дни. Неожиданно обнаружил, что равнодушен к Э. А ведь я несколько месяцев не обращал внимания на других женщин — по сути, с отъезда Салли. И вдруг — бац! — они опять стали меня волновать, какой-то бешеный полигамный ажиотаж. Две кандидатуры — очаровательная, утонченная, загадочная Санчия и глупенькая, но исключительно хорошенькая Мей Макнейл. Последняя покорила американца, и это меня раздражает. У нее фигура сильфиды и, как и положено, интригующее прошлое. Чувствую с ее стороны ответный интерес. Свой же я продемонстрировал довольно явно. Однако ее глупость меня ужаснула — итак, я снова попался на тот же крючок — красивое тело. Но такое тело, как у нее, нельзя не заметить и нельзя забыть.

Гулял с Санчией всю вторую половину дня. Бледное лицо в обрамлении черных волос, губы — как алый бутон, забавно retroussé [482] нос. Лазурного цвета плащ с медными застежками. Волшебная, фантастическая, инфантильная, мудрая, очаровательная, бесконечно очаровательная девушка. В ней недостает страстности, это правда (или так кажется), и еще есть нечто от школьницы — явный диссонанс. Но какая была бы жена! Между нами существует (или потенциально существует) необыкновенное понимание, подлинная гармония.

Весь день сильный ветер — абсурд для июня. Синее небо, белые башенки, зеленые ветви деревьев. Мы гуляли в лесу, пили вкусный чай в Л.-Г.

— Небо как драгоценный камень, — сказала она, — облака — как когти, а день такой чудесный, и все вокруг словно из олова.

Как точно прозвучало это определение, показавшееся вначале неуместным; странное очарование Англии летом. Милое, английское, чуточку банальное.

1 июля

Слегка очарован Санчией. В каком-то смысле это спровоцировано ею, что-то вроде возмездия за женский пол. Кажется, она считает меня опасным; я же скучаю, если не вижу ее. Брожу в состоянии крайнего возбуждения; пока ее нет, как-то сдерживаюсь, но при ее появлении все выплескивается наружу. Не сомневаюсь, что любовное чувство излучает особые микроволны. Она же, несомненно, принадлежит к той редкой породе людей, которые их улавливают. Мое чувство супружеского толка, такого я еще ни к кому не испытывал. Возможно, это связано с возрастом; видимо, пришло время вить гнездо. Но, думаю, здесь ситуация более сложная — ведь я ищу в женщине тайну. У Дж. ее не было, потому я так быстро ее и разлюбил. У Э. есть, но нет фантазии. Глядя на Санчию, понимаешь, что в ней живет вечная тайна. Желание жениться у меня прямо пропорционально вере в глубину тайны потенциальной невесты. Вот такая формула брака.

2 июля

— Любопытная безделушка, — сказала Санчия о себе: неверное определение ее необычности.

Она обвинила меня, что я отношусь к ней именно как к такой штучке. Думаю, тогда был шанс, которым я практически не воспользовался, сказать, как я к ней отношусь на самом деле. Я пригласил ее на прогулку, она согласилась; прохладный пасмурный вечер, пелена тумана скрадывала звезды. Мы шли по длинной заброшенной аллее и говорили, непрерывно говорили. Нежный, откровенный разговор о неуверенности в любви, намеки, двусмысленности, шутки, серьезность; мне страшно при мысли, что я могу ее потерять. Трудно предположить, что у Санчии ко мне нечто большее, чем простой интерес или симпатия. Вид у нее недотроги, девственницы — вся в броне. Можно было бы предположить фригидность, физический недостаток, если бы ее голос иногда не теплел, а тело нежно не покачивалось. Думаю, тут скорее простая неопытность, хотя в ней никогда не восторжествует животное начало. В Санчии есть то очарование, которое с годами все больше привлекает меня. По ее словам, она горда, ей необходимо внутреннее убежище; у нее постоянно возникает настоятельная потребность замкнуться в себе. Я нашел это также очаровательным. Если бы только она могла меня полюбить, я выдержал бы свою роль и начал новую жизнь. Нелепость, но и в этом ее очарование; она — та, которую я уже не заслуживаю. Неразвращенный ум, невинность, нераспустившийся бутон. Как будто мне, обожествляющему любовь, потребовалось для моего культа нечто свежее и сияющее; инфантильное желание? Нечто непорочное.

Мы ни разу не прикоснулись друг к другу — даже кончиками пальцев. Сегодня она пройдет мимо в коридоре, будто мы почти не знакомы и совсем другие люди неспешно бродили по буковым аллеям, смотрели на Марс и сквозь ветви на юг — я показал ей созвездие Лебедя, направившего свои гигантские крылья на юго-запад. Санчия его не разглядела.

— Мне всюду видятся разные фигуры, — сказала она.

— Не надо себя обманывать, — запротестовал я. — Привыкай к определенным, принятым всеми созвездиям.

Неожиданно я увидел небо ее глазами — постоянно меняющийся калейдоскоп, бесконечно глубокий; великолепный хаос, каким он, по сути, и является; мое же зрение вычленяет из этого хаоса определенные фигуры — мужской и женский взгляды. Тут она полностью женщина.

5 июля

Четыре дня с Э. Я был почти готов расстаться с ней. Впервые при встрече не почувствовал любви — только перспективу скуки. Э. слишком чувствительная — она не могла не заметить перемену. Но выглядела при этом такой одинокой, такой беспомощной, что я вновь остался с ней. В нашу любовь вошла жалость — думаю, это может отравить чувство. В воскресенье я написал письмо (в тот день она встречалась с Р. и А.), в котором писал, что хотел бы расстаться с ней, но письмо постепенно потонуло в сомнениях. Э. вернулась поздно, под градусом, ее попытка быть циничной выглядела жалкой; под конец она расплакалась, рыдала долго, сознавая свое одиночество. Впрочем, она уже догадалась, что кто-то заинтересовал меня в Эшридже, и этот кто-то Санчия.

Рой в упор задал ей вопрос о разводе и потом сообщил, что влюблен, — она манекенщица. Словом, все ее бросили, и потому я не посмел в такой отчаянный для нее момент вручить свое письмо.

Письмо было не очень хорошим, оно сгодилось бы разве что в длинном романе, настолько сложными были побудительные мотивы. Покидая Э., я мог оправдаться, сославшись на общепринятые моральные критерии, но это отдавало бы невыносимым ханжеством. Основные причины просты — С. (оставаясь недосягаемой, она идеализируется) является не столько отвлекающим от Э. средством, сколько доказательством моего непостоянства; моего стремления к более формальным, более необычным отношениям, чем наша «тотальная» любовь с Э., — недостаточно того, что, встречаясь, мы ведем себя непосредственно, как животные, открываем друг другу и тело и душу. Помнится, у нас с Санчией был об этом разговор. Я сказал, что именно такими видятся мне отношения между двумя умными людьми. Но ей эта мысль не понравилась.