Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)

За мостом, возле поворота, откуда выкатывались на рысях последние подводы, гремела стрельба. В синем сумраке рассвета замаячили на бугре бронемашины. Они норовили прорваться к мосту, но партизаны из группы прикрытия осаживали их назад гранатами. Одну бронемашину подожгли. Вторая катилась к реке. Кто-то из партизанской цепи кинулся ей наперерез. Упал почти у самых колес броневика, и в тот же миг из-под железного брюха машины выкатились синие клубки пламени.

На бугор выскочили три грузовика с солдатами. Фашисты прыгают с машин на ходу, падают на землю, ползут к реке.

Партизаны группами и в одиночку перебегают по мосту на левый берег. Ложатся по обе стороны моста. Стреляют. На вражеском берегу осталось только четверо. С пулеметами. Вот и они отступают. А из-за бугра выползают танки…

У Саньки трясутся коленки. Сейчас танки про рвутся сюда, на левый берег… Он ищет глазами среди партизан Максима Максимыча. Куда он пропал?

Вон кого-то несут на плащ-палатке к телеге. Не его ли?

У самых заплесков маячат два партизана. Разматывают какой-то шнур… Один вылез из-под моста, тоже со шнуром в руке. Внезапно возле них выросла коренастая фигура. Максим Максимыч! Он машет рукой и что-то выкрикивает. Партизаны перебежками уходят от моста… Санька кинулся к командиру отряда, но страшной силы грохот отбросил его назад. Над рекой взлетели бревна, доски, тела немцев. Когда черная туча дыма свалилась в реку, моста уже не было. Лишь покареженные сваи торчали из воды.

Дождь утихомирился, но небо все еще хмурилось. Над землей копнились тучи — серые и по-осеннему холодные.

…Санька ехал с обозом по деревне. На подворьях рвались снаряды: танки «Мертвой головы» обстреливали Сосновку из-за реки. У крайней избы стоял в войлочной шляпе партизан. Покрикивал на обозников:

— Живей к лесу! Пока не прилетели «юнкерсы»…

Из изб выбегали женщины, несли к телегам хлеб и кастрюльки с каким-то варевом.

— Вырвались, родимые… А «мертвяки» выхвалялись вчера: мол, партизанам капут…

На огородах изредка щелкали выстрелы. Там перебегали от плетня к плетню эсэсовцы, за ними гонялись партизаны.

За поскотиной по пашне тянулись к лесу автоматчики из группы прорыва. Впереди четыре человека несли кого-то на самодельных носилках. Возле дороги, на опушке, они остановились и поставили носилки на землю. К ним шли партизаны, снимали шапки…

Обгоняя обоз, Санька бежал к лесу. Протискался к носилкам и — замер. Сердце его дрогнуло, застучало порывистыми толчками, а из глаз брызнули слезы. На носилках, вытянувшись во весь богатырский рост, лежал Шульга. Черноволосый, неестественно желтый, с запекшейся на губах кровью…

Верхом на коне прискакал Максим Максимыч.

— Жив?

Он спрыгнул с седла, упал на колени возле носилок и — отшатнулся, увидев на лбу Шульги, над левой бровью, черную пулевую рану.

А по дороге шли партизаны, ехали подводы, лошади тянули противотанковую пушку — отряд уходил в лесные урочища.

Чей мальчишка?

— …Два месяца учили тебя! А ты? Не смог сопляка убрать! С мальчишкой не справился!

— Он упал замертво… — оправдывался Рыжий.

Зорге побагровел от негодования. Вскочил со стула и начал мерить кабинет свирепыми шагами, бросая ядовитые взгляды на Рыжего. Тот стоял у порога. — обшарпанный, грязный, заросший рыжей щетиной.

— Болван! Мертвые не встают. А твой «мертвец» уже на ногах. Ты раскрыт… Панчоха и Бутян пойманы… Вторую группу посылать нельзя. Сорваны все мои планы! Что с тобой сделать? Расстрелять? Повесить? Или в куль да в воду?..

— А сгоревший самолет? А разрушенный аэродром? — перечислял свои заслуги Рыжий. — Разве они не в счет, господин Зорге?

Зорге зло ухмыльнулся:

— Лгать не советую! Самолеты оба улетели. И раненых увезли. На твоем счету пока расшифрованная школа! Понимаешь, что это такое? Для партизан она больше — не музыкальная. Нашим агентам отрезан путь в лес. Значит, все пропало!

Он шагнул к окну, распахнул одну створку и, заложив руки за спину, долго смотрел на явор, где чулюкали в лучах заката егозливые воробьи. Потом резко повернулся к Рыжему и брезгливо сморщился.

— Ступай к Вальтеру. Приведи себя в порядок, господин Шуба. Отоспись…

Когда Рыжий вышел из кабинета, Зорге сел за стол.

Нервно забарабанил пальцами по настольному стеклу. Задумался. Невеселые денечки, черт возьми! Надо готовить позорный рапорт генералу фон Таубе. Стал лихорадочно ворошить в памяти события последних дней, искал оправдание. Однако ничего убедительного не нашел. Как же спастись от генеральского гнева? Сидеть сложа руки и ждать, когда на голову обрушится гром? Нет! Надо что-то придумать…

Сначала на его губах появилась робкая ухмылка, потом сморщились в усмешке выхоленные щеки, наконец и глаза заулыбались. Зорге весь просиял, будто ему преподнесли второй «Железный крест». Выскочил из-за стола и стал опять бегать по кабинету. Десант… Да, да! Десант!.. Почему такая счастливая мысль не пришла в голову раньше? Замечательно! Находчивость… Инициатива… Все это будет учтено генералом. Несомненно!

Зорге сел за стол, взял лист бумаги, карандаш. Спорит с невидимым собеседником:

— Отряд «десантников»?

— Да, отряд. Человек сорок.

— Почему не больше?

— Такой десант обычно выбрасывают русские.

— Какова цель отряда?

— Истреблять мелкие группы партизан и разведывать партизанские стоянки.

— Кого пошлешь?

— Полицейских.

— Полицейских? Этих трусов и олухов?

— Солдаты наши пойдут с ними. Человек десять.

— Кто поведет отряд?

— Шуба. Он знает партизанские тропы.

— Пусть идет с ним Вальтер. Так будет надежнее…

Утром Зорге приказал срочно готовить русскую форму десантников. На сорок человек.

Прыгает телега на лесной тропе. Бьется Санька затылком о грядушку, морщится от боли, крутит головой, а глаз открыть не может: разморил сон на утреннем пригреве.

Мерещится парнишке райисполкомовский грузовик. Скрипят расшатанные борта. Кастусь тормошит Саньку: «Спишь, вояка?»

Санька открывает глаза. Лицо его уткнулось в мокрые коленки. Сидит он сгорбившись в телеге на патронных ящиках. Рядом с телегой шагает Кастусь, ведет коня в поводу. Зеленая фуражка сдвинута на затылок; Из-под нее лезут на лоб черные завитки. Почему они у него стали вдруг черные? Были ведь белые, как посконь… И одежда чужая. Такую гимнастерку с нашивными карманами носит Максим Максимыч.

— Скачи к Орлову, — говорит нарядившийся в чужую рубаху Кастусь. — Секретарь подпольного райкома тобой интересуется. Что так приглядываешься ко мне? Не узнал?

— Мне почудилось, что Кастусь разговаривает тут, — отзывается Санька.

Максим Максимыч поправляет фуражку на голове, торопит:

— Садись на моего коня и мчи, — потом, кивнув головой на всадника, ехавшего по обочине дороги, добавляет: — Он доведет тебя…

Несколько минут они ехали шагом позади отряда. Потом свернули в хвойную чащобу и поскакали по глухой тропе.

Райком…

Санька привык видеть его в Дручанске. Двухэтажный белостенный дом с высоким крыльцом. Широкая двустворчатая дверь. Вывеска, над нею — красный флаг… А тут какой он? Подпольный? Мальчишеское воображение рисует: белоногий березнячок, балагуристый ручей, на берегу — лесная сторожка. Под сторожкой широченное подземелье. В нем три комнаты. В первой — машинистка, во второй — помощники Орлова, в третьей — сам Алексей Петрович… Приказы пишет отрядам, как сподручнее бить фашистов. А наверху, в сторожке, бородатый лесник птичьи чучела сушит на подоконнике. Скажешь ему тайное слово — и он откроет лаз в подпольный райком…

Из придорожных зарослей окликнули. Спросили пропуск. Посыльный ответил, не останавливая скакуна.

Вымахнули всадники на лесную прогалину, а там приземистые избы греются на солнышке. Колодезные журавли торчат из-за крыш, как зенитки. За крайней избой, под можжевельником, прикорнул «станкач» — лобастый, курносый, как поросенок-откормыш.