Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)

Они стояли лицом к лицу — оба подтянутые, строгие. Шульга выше ростом и, судя по седеющим вискам, постарше годами. Максим Максимыч — коренастый, крепко сбитый, с увесистыми широкими ладонями.

Максим Максимыч прочитал донесение, распахнул дверь землянки и приказал кому-то, стоявшему снаружи, срочно позвать посыльного. Когда посыльный появился в дверях, вручил ему донесение, коротко приказал:

— Орлову!

Потом шагнул к столу и припал к котелку с водой.

— Поскачу на переправу, — заговорил он, утирая подбородок рукавом. — Там две наши роты в засаде. Надо задержать карателей на Друти до ночи. А ты, комиссар, готовь раненых к отправке в Кличевские болота. За Андрюшиным пошли расторопных…

Потом выслали Саньку из землянки и остались вдвоем.

А через несколько минут его трясла телега, которую везли чуть не вскачь два рослых коня. В задке, свесив ноги через грядушку, сидела чернявая девушка с санитарной сумкой на боку.

Коней понукал скуластый парень, взмахивая ременным кнутом. Рядом с ним, на сене, лежала десятизарядная винтовка.

— Найдешь то место, где лежит раненый? — спросил партизан.

— Найду, — заверил Санька, — там дуб на повороте… Высокий. Макушка грозой побита…

Вечером, как только Кастусь получил из штаба бригады срочную депешу, Левшук вытащил из тайника ручной пулемет. Почистил его. В брезентовую сумку уложил четыре заряженных диска. К поясу пристегнул две гранаты. Много оружия переправил он партизанам. Добывал винтовки, гранаты, пистолеты… А этот пулемет на днях снял с телеги у за-зевавшихся полицаев, которые приезжали в Ольховку ловить кур.

В душе у Левшука теплилась надежда: может, Кастусь и его возьмет в отряд. Связной давно рвется туда…

Теперь, когда Левшуку стало ясно, что немцы замышляют блокаду партизанской зоны, пришло решение: ему больше незачем оставаться в Ольховке. Нынче его место — в отряде.

Однако Кастусь отказался взять связного в отряд.

— Вызывают меня одного! — сказал он запальчиво.

— Алексей Петрович забыл про меня, — уговаривал Левшук.

— Не забыл и не забудет… — ответил Кастусь и после минутного молчания добавил: — Оставайся. Собирай сведения о гарнизоне. Кончится блокада, придем выкуривать фрицев из Дручанска.

На этом их разговор оборвался. Последние слова Кастуся Левшук воспринял как приказ. А разве ему, бывшему красноармейцу, не известно, что такое приказ в военное время?

Ухватившись за стремя, Левшук шел рядом с конем, на котором ехал Кастусь. В сутемках за деревней они остановились. Левшук снял с плеча пулемет:

— Возьми… Гранаты тоже… Пригодятся.

Тут, за колхозной ригой, они попрощались, и Кастусь заторопился на Друть.

Он приехал в Селибу во второй половине ночи. Привязал коня к пряслу и направился в крайнюю избу. Левшук посоветовал вызвать кого-нибудь из местных жителей к реке: здешний человек без промашки укажет брод.

Но изба оказалась без хозяев. Зашел во вторую — тоже ни души. И в третьей пусто. Только котята пищали где-то под печью. «В болота ушли селибовцы», — подумал Кастусь.

Он свел с крутого обрыва коня к реке, но когда сел верхом, тот заартачился. Не захотел идти в шумящую холодную воду. Кастусь понукал норовистого мерина. Тот, робко переставляя копыта на сыром скрипучем песке, подходил к самым заплескам, а потом всхрапывал и шарахался назад к песчаному откосу, сбрасывая в реку звонкую розовую гальку.

Светало. Кастусь ехал вдоль берега, отыскивая глазами брод. Вот тут-то и послышался отдаленный гул машин. Он наплывал из-за кладбища, с большака, то затихая, то нарастая до ворчливого рокота. Разведчик хлестнул лошадь и поскакал напрямик по луговине к кладбищу: там, на левом склоне холма, пролегла дорога. Он спрыгнул с лошади и, раздвигая кусты, заторопился на край кладбища.

Грузовики с немецкими солдатами уже выкатывались на развилку, где Ольховская дорога соединялась с большаком. Кастусь насчитал двадцать три машины. Четыре грузовика в хвосте колонны тянули за собой тупорылые пушки.

На развилке машины остановились. Грузовики с пушками развернулись, потом отошли в сторону. Возле орудий засуетились солдаты. Вскоре над кладбищем с тугим шелестом пролетел первый снаряд. Клюнулся в крайнюю избу, раскатисто крякнув, — и дощатая крыша сползла на землю. Потом пушки стреляли все сразу. А когда они смолкли, гавкнули глухо другие орудия — там, за лесом, где осталась Ольховка. Кастусь с тревогой прислушивался к отдаленным орудийным раскатам. Значит, из Дручанска тоже вышли каратели. Обстреливают Ольховку.

Мимо кладбища прошмыгнули в деревню мотоциклисты. Сейчас и грузовики тронутся… Но они что-то мешкают. Вот солдаты спешились. Идут к кладбищу по большаку. Тремя группами. С промежутками… Голова колонны уже поднялась на холм. Вот они, фашисты! Совсем близко…

Кастусь высунул ствол пулемета из-за камня. Вставил ногу в петлю и натянул ремень, чтобы не прыгал ствол во время стрельбы. Подтянул ближе диски. Старался делать все спокойно, однако руки что-то вздрагивали и по спине пробегал колючий холодок.

Гулкая скороговорка пулемета расколола зеленую кладбищенскую тишину. Кастусь видел, как падали немцы. Одни оставались лежать неподвижно на большаке, другие копошились, отползая назад. А те, что уцелели от первых пуль, ошалело озирались… Кастусь сменил диск, хлестнул по ним длинной огненной струей, и они кинулись толпой с холма вниз, оставляя на дороге упавших. Опять лезут на бугор. Бегут цепью к кладбищу, стреляя и что-то выкрикивая.

Он прижал щеку к теплому ложу. Посадил на мушку крайнего — сухопарого, с квадратной челюстью, а потом прошил крупной строчкой всю цепь атакующих. Падают. Живые прячутся за мертвых. Вон один гранату тянет из-за пояса…

Кастусь направил на него ствол пулемета и нажал крючок. Но пулемет молчал. Снял диск — пусто… Спохватился: уже три диска опорожнил. Остался четвертый — последний. Надо уходить. «Пока очухаются, переплыву на тот берег…»

Граната ударилась в могильный крест, отскочила за соседний холмик и лопнула там с пронзительным треском, окатив Кастуся горячей волной. Сразу онемела левая рука, стала непослушной, а ниже плеча — режущая боль…

Он ползком пересек кладбище, вскочил на ноги и — попятился назад: от реки, по луговине, перебежками наступали на кладбище солдаты. Совсем рядом, за кладбищенской канавой, гулко заработал пулемет. Кастусь метнулся за кусты, припал к земле. Но что это? Немцы замешкались. Поворачивают головы к реке. Стреляют туда.

Кастусь бросил взор за реку и увидел там всадника. Рыжий голенастый конь… На седоке серая кепка набекренилась. Андрюшин…

Разведчик подскакал к самому обрыву, бьет звонкими щебечущими очередями из автомата. Ему ответил с этого берега пулемет. Андрюшин хлестнул коня плеткой, и тот машистыми волчьими прыжками поскакал к лесу. Возле самого ельника всадник припал к гривастой шее коня. «Подбили…» — обожгла догадка.

А эсэсовцы уже мельтешат на кладбище, прячутся за кустами. Кастусь отпугнул их короткой очередью. Ему ответили сразу два пулемета, стоявшие где-то очень близко. Они били вперекрест, с перемещением, будто прочесывали каждую весеннюю травинку, и Кастусь, услыхав приближающееся тюканье пуль в землю, прижался щекой к траве. Он чувствовал, что немцы теперь не выпустят его из виду, будут без передышки дырявить могильный холмик, за которым он притаился.

Пулеметы внезапно смолкли, и немцы, поднявшись во весь рост, кинулись вперед:

— Русс-Иван! Сдавайся!..

Срезал их последними пулями. Наседают с другой стороны. Тоже кричат, чтобы сдавался. Сами не стреляют. Видно, хотят взять живым. Метнул гранату. Выхватил из-за пояса вторую, поднялся на ноги и шагнул к эсэсовцам.

Сзади, совсем рядом, щелкнул револьверный выстрел. Что-то острое и пекучее ударило в затылок, вспыхнуло в глазах кровавым огнем. Обхватив голову руками, Кастусь присел на могильный холмик, потом упал на спину. Выскользнувшая из рук граната разорвалась у него в ногах, окровавив ступни.