Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)

Санька подползает к лещине — все ближе, ближе… Вон он, Рыжий, сопит под лещиной — никак не может отдышаться. Что он замышляет? Может, хочет кинуть гранату в самолет?..

И вдруг партизаны кинулись к кострам. Тушат их. Самолеты разворачиваются. На поляне сутемь. Дымят раскиданные головешки. Санька никак не может понять, что случилось на аэродроме. Во все глаза следит за Рыжим. Тот по-прежнему сидит под лещиной. Не высовывается.

Самолет с ранеными бежит по поляне. Фары погашены. Вот он подпрыгнул и шмыгнул за темный гребень леса. А вон и второй катится по траве, набирая скорость. Как буря, прошумел над Санькиной головой и устремился к толпе высоких елей, что стояли невдалеке. Уже слился с темным фоном леса. Потом как-то боком дернулся вверх и пропал в черном небе.

В эту минуту из-за леса вынырнули на бреющей высоте три распластанных силуэта. Внезапно из-под лещины, где затаился Рыжий, выпорхнула зеленая ракета. Хвостатая, шипящая…

С посадочной площадки гулко забухали винтовки, крупной строчкой прошивают вышину пулеметы.

И вдруг Санька спохватился: это же им, крестастым щукам, бросил ракету Рыжий. Заряжает вторую…

Санька с разбегу прыгнул Рыжему на спину, но тот стремительно нагнулся, ловко поддал плечом и перекинул Саньку через голову. Вскочил Санька на ноги — нет Рыжего. Шарит взглядом вокруг. Ага, вон он сигает по приземистым кустам к болоту…

— Оцепляй кустарник! — повелевает чей-то голос на поляне. — Оттуда сигналили!

— Сюда! Сюда! Тут он!.. — крикнул Санька и опрометью бросился вслед за беглецом.

А там, где всего лишь минуту назад стояли самолеты, взметнулся вверх высоченный куст огня.

Страшный оглушающий грохот потряс землю. Небо ревет. Мечутся вверху над поляной длинные тени. И опять в том конце поляны ухает и дыбится земля.

Бежит Рыжий к болоту, а Санька — наперерез ему. Настиг-таки возле самых камышей. На какую-то долю секунды Рыжий замешкался, потом вдруг прыгнул по-волчьи на Саньку и подмял его под себя. Жилистая рука тянется к тесаку. Санька вцепился зубами в руку, силится выскользнуть из-под Рыжего. Но тот все сильнее вдавливает его в болотную грязь. Задыхается мальчишка.

И вдруг Рыжий отпустил. Вскочил Санька на ноги, кашляет, отплевывается. И рот, и нос, и глаза — все залепила грязь. Около Рыжего стоят два партизана.

— Фашистам сигналил, гаденыш! — объясняет он им. — Я его и застукал.

— Сам он… — прохрипел Санька и опять закашлялся, отплевываясь.

— Ракетницу я у него отнял, — торопливо добавил Рыжий.

Он ударил ею наотмашь Саньку по голове, и тот упал к ногам партизана, как подкошенный. Метнулся Рыжий в непролазные камыши. Вслед ему застучали вразнобой запоздалые выстрелы.

Считайте меня коммунистом!

Санька очнулся в шалаше, когда в дверь заглядывало гомонливое утро. В затылке саднит. Ощупал руками голову — забинтована.

— Лежи, Саня! Лежи!

Повернул голову — рядом Осокин сидит. Смотрит на Саньку потеплевшим взглядом.

— Хотел взять матерого волка? Без оружия… С пустыми руками…

— Поймали Рыжего? — волнуется Санька.

Осокин сердито махнул рукой:

— Упустили, разини! Одного арестовал я за оплошку…

Чуть не заплакал Санька от досады: опять ушел Рыжий, прямо из рук выскользнул.

— Он небось уже в отряде орудует…

— Там Шульга. Он его сразу заарканит… — заверил Осокин и, угрюмо нахмурившись, сообщил: — Посадочную площадку испортили фрицы… Бомбами изрыли. Сейчас ребята заваливают воронки. А раненых мы отправили. Всех… Успели-таки наши самолеты… Боеприпасов подбросили.

Осокин ушел из шалаша и пропал где-то. Солнце уже на макушку вяза вскарабкалось, а он все не возвращается. Появился в середине дня, не один — с Евсеичем. Оба запыхались от быстрой ходьбы. У старика в руке кружка с молоком, ломоть хлеба. Потчует Саньку…

Осокин положил руку Саньке на плечо:

— Идти сможешь? Собирайся. На Ольсу поедем, в отряд… Шульга вызывает. Со мной поедешь. Я патроны повезу…

Выехали они из лагеря верхом на конях. Осокин взял с собой еще двух партизан, они вели навьюченных боеприпасами лошадей. У Саньки кружилась голова, и Осокин не стал утруждать мальчишку лишними хлопотами в дороге: сам вел третью вьючную лошадь.

Сначала они ехали по звериной тропе, она аккурат совпала с их направлением: вела к берегам Ольсы. Но вскоре тропа свернула в сторону и пропала в чащобнике. Пробирались напрямик, ведя коней в поводу. Осокин все чаще поглядывал на компас.

Смеркалось, когда они стреножили лошадей в затравяневшем низкорослом осиннике. Осокин достал из сумки два сухаря, разделил их на четыре части. Схрумкали, запивая водой из фляги. Через час снова были уже в пути. В середине ночи выползла к ним из чащи тропинка, весело заюлила впереди. Кони бойко копытили, пофыркивая.

На рассвете тропа выскочила на лесную заброшенную дорогу. Осокин спешился. Пригляделся к старым зарастающим колеям: следы лошадиных копыт… Давнишние… Значит, немцев тут не было. Шагом въехали в ельник, укутанный клочкастым туманом. А потом опять начали понукать усталых коней.

Внезапно в тумане замаячили фигуры в немецкой одежде. Партизан, ехавший впереди, чуть не наскочил на них. Остановил коня. Те тоже остановились. А из тумана выползают еще… У одного на рукаве сверкнул металлический череп… Эсэсовцы!

Дернул Осокин затвор автомата, стрекочет оружие — не подпускает немцев. Поворачивают партизаны лошадей назад. Шарахнули немцы из пулеметов. Вышибли одного всадника из седла. Второй упал замертво…

— Гони вьючных лошадей назад! — кричит Осокин Саньке, отстреливаясь от наседающих немцев.

Хлещет Санька плеткой по лошажьим спинам, гонит коней за поворот. Взвизгивают над головой пули, щелкают в ветках, разрываясь. Оглянулся — следом скачет Осокин. Что-то выкрикивает. Подсеклись у скакуна передние ноги, упал на колени… Немцы — к нему. Осокин отбивается автоматом. Вышибли из рук автомат. Стащили с седла…

За поворотом Санька спрыгнул с седла, поймал навьюченных лошадей и повел их в густой еловый перелесок, накрытый войлоком тумана…

В сумерках на реке ералашил ветер, поднимал гребнистые волны. Они выбегали на отмели, били мокрыми лапами по звонкой гальке, бросая клочья пены под нога разведчику, который ощупывал дно реки шестом.

— Галька… Скрипит… — сообщал он товарищам, спрятавшимся на берегу в кустах. — Следы колес на песке…

Андрюшин сунул шест в кусты лозняка. Теперь ему понятно, почему возле самой реки у немцев окопы. Для охраны брода…

Они заторопились в отряд, который стоял биваком неподалеку от реки в старой роще, что приютила у себя под крылом деревню Загатье. Девять дней отряд Максима Максимыча отбивался от «Мертвой головы», маневрируя по лесам между Ольсой и Друтью. Немцы навязывали отряду лобовые бои, надеясь на свою многочисленность и боевую технику. Максим Максимыч решил обхитрить их. Увел отряд из междуречья за Березину…

Но эсэсовцы, видно, догадались. Они оставили укрепленные заслоны на реке, а основными силами обложили отряд. Сначала это была широкая подкова. Партизаны и внутри ее могли нападать и увертываться от ударов. Но потом каратели стали сжимать подкову, подталкивая отряд к Березине — к своим укрепленным заслонам. Так отряд Максима Максимыча попал в западню. Маневрировать негде. Роща в три-четыре квадратных километра да деревня Загатье.

На проселках и большаках вокруг Загатья весь вечер ревели моторы, скрежетало железо, лязгали гусеницы. Немцы подтягивали артиллерию и танки, чтобы утром начать разгром отряда…

…Андрюшин, шедший впереди своих товарищей, вдруг приник к земле и пополз по кустам к реке. Кто-то барахтался и плескался в воде. Из воды вылезла лошадь. Потом вторая… На ней сидит человек. На третьей тоже… Спрыгнули. Выжимают одежду. Андрюшин выскочил из ольшаника и направил автомат на молчаливые фигуры. Перед ним стояли мальчик и девушка…