Операция «Сломанная трубка»

— Илем, я не просил тебя выступать, — сказал Кестюк, а Ильдер объявил:

— Первое испытание — пропрыгать по мосткам на одной ноге, не держась за перила.

— Ну, это что за испытание, ерунда какая-то, — опять вмешалась Илемби, но Кестюк поднял руку.

— Начну я!

Он подошел к переходу, постоял немного на левой ноге и прыгнул на доски мостков. «Главное — не смотреть вниз», — твердил он про себя, но все же на середине мостков глянул на воду. Покачнулся, но, стоя на одной ноге, удержал равновесие, поскакал дальше. Вот и берег!

Вторым перебрался Ильдер. За ним ступил на мостик один из близнецов, кажется Гена, быстро-быстро запрыгал, заторопился и, чуть не сорвавшись в воду, вцепился обеими руками в тонкие перильца. Пришлось вернуться.

Илемби расхохоталась:

— Эх, а еще в разведчики хочет! Гляди, как это делается.

Гена, и так уже красный от стыда, покраснел еще больше, а Илемби легко, будто прыгала со скакалкой, скок-поскок, пролетела по мосткам.

— Ну, не злишься теперь? — подошла она к Ильдеру.

— Ладно уж, — буркнул тот, — злился бы — в отряд не позвал.

Кестюк, услышав его слова, улыбнулся. Еще вчера вечером Ильдер даже слышать не хотел, чтобы Илемби и Никон были в отряде, да и сегодня утром артачился…

Во второй раз Гена, а может, это был Гера, проскакал удачно. Вот и второй близнец тоже одолел мостки. На том берегу остались двое, если не считать лохматого Камбу́рку — Захаркиного любимца. Никон и Захарка переглянулись, и Кестюк увидел, что Захарка показал рукой Никону на мостик, вроде даже что-то сказал ему. «Молодец, — подумал Кестюк, — не хочет Никона последним оставлять». За Никона он боялся больше всего.

— Ого, что я вижу! — закричал Ильдер.

По мостику скакал Никон, да так хорошо, ровненько, только в середине немного покачнулся.

— Смотри на берег, — подбодрил его Кестюк.

Вот уже Никон и рядом, смотрит смущенно, улыбается. «А зря ребята Никона обижают, — подумал Кестюк. — Наверно, ему просто завидуют, ведь он учится лучше всех».

Захарка все сделал так же неторопливо, уверенно, как и ходил. А Камбур — тот всех рассмешил, когда на середине мостков вдруг остановился и сделал стойку на задних лапах.

После этого началось второе испытание: по очереди сидели под водой, пока стоявшие на берегу считали до тридцати.

— Двадцать пять, — считал Ильдер.

— Двадцать пять? Нет, вы слишком медленно считаете, — отфыркиваясь, сказала Илемби. — Ну уж теперь я просижу до ста! — И она нырнула так решительно, что ребята успели досчитать до сорока, когда, наконец, показались ее голубые бантики.

На этом испытания закончились. Все были приняты в отряд. Командиром единогласно избрали Кестюка, а его помощником — Ильдера. После этого Кестюк рассказал всем, что им с Ильдером было известно.

— Только помните: никому ни слова, — закончил он.

5

Утром, уходя на работу, мать предупредила Никона:

— Ты, сынок, постарайся к вечеру быть дома — тетя Праски хотела к нам прийти. Пусть подождет меня, если задержусь. Ладно?

— Конечно, мама, — ответил Никон с улыбкой, а сам чуть не запрыгал от радости. Такая удача! Сразу же можно приступать к делу.

— Что это ты со вчерашнего дня такой веселый ходишь? — спросила Агафья, тоже улыбаясь.

— Да ничего, мама, просто настроение хорошее…

«Ты, Никон, — сказал ему вчера Кестюк, — берешь на себя лесничиху. Запоминай все, о чем она будет говорить с твоей матерью. Особенно насчет приезда Евсея Пантелеевича. Смотри не проворонь!»

За один день Никон словно бы изменился. Улыбается то и дело, весь подтянулся, вроде бы даже ростом стал повыше. Еще бы, ведь его приняли в свою компанию самые боевые ребята в поселке. Со вчерашнего дня Никон — равный среди них, потому что выдержал испытание. Даже Ильдер, который всегда над ним посмеивался, ничего не сказал против. И вообще, теперь он крепко связан со всеми ними. Связан общей тайной. Вот Никон и сидит на скамейке возле калитки своего дома с самого обеда, ждет…

Жена лесника частенько заходила к матери Никона — портнихе: то рубашку для мужа попросит сшить, то халат для себя раскроить.

Уже четвертый час, а лесничихи все нет и нет. Никон встал на скамью ногами, посмотрел в конец улицы — не видать. Хотел сбегать к речке, взглянуть, не идет ли тетя Праски, но раздумал: вдруг она приедет на автобусе из города, увидит, что дом заперт, и уедет? Лучше уж не уходить никуда, сидеть здесь и ждать. Он спрыгнул со скамейки, прошелся вдоль забора и вдруг на земле возле самой калитки увидел большого красного жука. Спинка у него была как лакированная. И вообще он был похож на пожарную машину. Никон присел на корточки, а неук раздвинул свои красные крылья и загудел.

— Мать дома? — вдруг услышал он тихий голос тети Праски.

Никон вскочил.

— Сейчас придет с работы, — он торопливо распахнул калитку, — да вы заходите в дом, там прохладнее, мама просила вас подождать.

Никон вошел вслед за лесничихой, но тут внезапно увидел в окне мать и выбежал ей навстречу.

— Пришла, — сказал он, — ждет тебя там. А ты поешь сперва. Я суп сварил. И еще, мама…

— Что, милый? — ласково спросила Агафья, погладив сына по голове.

— Да ладно, так, ничего…

Мать была такая усталая после работы, что Никон не решился попросить ее узнать, нет ли у лесника гостей…

Агафья сняла на пороге туфли и прошла в комнату. Никон схватил с полки какую-то книгу, отправился на кухню. Громко двинул стулом, уселся, полистал страницы…

— Я на минутку только к тебе, — услышал он ровный голос тети Праски. — Хлопот у меня теперь полно…

— А что случилось, Праски? — Это мать у нее спрашивает.

— Ох, и сама не знаю, то ли радоваться, то ли… Родня у Фрола отыскалась.

Никон насторожился.

— Брат двоюродный, чуть постарше Фрола. — продолжала лесничиха. — После войны Фрол, слышь, искал его, да никак не мог напасть на след и примирился. А теперь он сам вроде нас нашел.

— Фрол-то обрадовался, поди?

— Дня через три он должен приехать, — как бы не слыша вопроса, сказала Праски, — потому и к тебе пришла.

— Что-нибудь нужно сделать?

— Ну да. Позавчера Фрол в городе костюм купил, а дома примерил — пиджак широк, брюки длинны. Вот я и хотела просить тебя: может, выберешь время, заглянешь к нам. Пиджак-то уж ладно, и так сойдет, а вот брюки подкоротить бы надо…

— Ладно, Праски, ладно. Завтра… или нет, послезавтра. С утра зайду. И пиджак ушью. Да и должница я ваша. Спасибо Фролу Сидоровичу, заботушки о дровах не знаю.

— Всегда ты сразу об дровах — подумаешь, какое дело! — отозвалась Праски. — Привезет он тебе и нынче сколько надо.

Мать Никона работает в ателье и дома частенько сидит за шитьем: берет заказы, подрабатывает. Никон в это время старается освободить ее от домашних дел — посуду помоет, в магазин сходит, пол протрет. Жалеет мать. В последнее время она стала жаловаться на глаза. Никон несколько раз просил ее не брать домой работу, отдохнуть, а она в ответ только скажет: «Вот выращу тебя, сынок, тогда и отдохну».

Женщины помолчали. Потом Праски сказала:

— А знаешь, я и вправду не пойму, то ли радоваться, что брат Фролов нашелся, то ли…

— Ну как ты можешь так говорить, Праски! Через столько лет родня отыскалась…

— Да и сама я тоже так думала, но вот… Фрола я что-то не понимаю! Сам-то будто и не рад, что брат появился. Хмурый какой-то ходит. И по ночам плохо спит. Пить стал больше. Тут у нас гостит дочка сестры, хорошая девочка, так он и с ней неласков. Прямо не знаю, как и быть. Сказала ему вчера, что, мол, надо будет кой-кого из знакомых позвать, отметить приезд-то брата, так он на меня накричал, не знаю и за что… Никого, говорит, звать не будем, и вообще велел молчать об нем… Пусть, говорит, никто не знает, что он был у нас на кордоне. Ну ты подумай, можно разве так встречать брата, столько лет не виделись?