Как Гитлер украл розового кролика

— Не уверена, что в Австрии такое носят, — хмуро заметила Грета, но шарфик все-таки взяла.

А потом и они уехали в Швейцарию.

В «Гастхоф Цвирн» все было по-прежнему. Герр Цвирн и фрау Цвирн были все так же добры и сердечны. А после раскаленного Парижа озерный воздух казался особенно свежим. Было приятно слышать такой знакомый и милый швейцарский диалект и понимать каждое слово. Франц и Френели точно так же были готовы дружить с Анной и Максом, как и до их отъезда. Френели в скором времени поведала Анне о рыжем мальчишке, который теперь относился к Френели по-особенному — тепло, объяснила Френели. Она не стала описывать, в чем именно это проявляется, но было видно, что ее это радует. Франц взял Макса с собой на рыбалку — с той же самой старой удочкой. Они играли в те же самые игры и бродили по тем же самым лесным тропинкам, что и в прошлом году. Все было точно так же, как раньше, — но все это «точно так же» вызвало у Анны с Максом странные чувства.

Как могут Цвирны жить так же, как раньше, когда Макс и Анна стали совсем другими?

— Что-то должно меняться, тебе не кажется? — спросил Макс Франца.

— Что именно? — не понял Франц.

Но Макс и сам не знал.

В один из дней, когда Анна гуляла с Френели и Рёзели, им встретился герр Граупе.

— Добро пожаловать в нашу прекрасную Швейцарию! — воскликнул он, с чувством пожал Анне руку и стал расспрашивать ее о французской школе.

Анна рассказала об уроках, о завтраках в школьной кухне Клотильды и о мадам Сократ. Но герр Граупе был глубоко убежден, что ничто не может сравниться с его деревенской школой. И Анна почувствовала себя почти виноватой за то, что ей нравится французская школа.

— Неужели? — недоверчиво переспросил герр Граупе.

А затем с Анной случилось нечто странное. Герр Граупе спросил, в каком возрасте французские дети оканчивают школу. Анна не знала, но вместо того, чтобы ответить герру Граупе по-немецки, она внезапно, передернув плечами, произнесла со своим прекрасным парижским произношением:

— Je ne sais pas [8].

Она тут же ужаснулась своему поступку. Вдруг герр Граупе подумает, что Анна выделывается?

Она ведь не хотела этого. Она даже не понимает, как это произошло. Как будто где-то внутри нее кто-то тайно от всех думал по-французски. Вот ведь какая нелепость! Если она, живя в Париже, не думала по-французски, то почему это вдруг случилось сейчас?

— Я вижу, вы стали совершенной француженкой, — сказал герр Граупе разочарованно, когда они оба оправились от пережитого удивления. — Ну что же — я вас не задерживаю, — и поспешил прочь. Френели и Рёзели были непривычно молчаливы, когда они втроем двинулись дальше.

— Ты теперь запросто можешь сказать по-французски все, — наконец выдавила Френели.

— Нет, — возразила Анна. — Макс говорит гораздо лучше.

— Я могу сказать oui… Кажется, это значит «да», так ведь? — спросила Френели. — А во Франции горы есть?

— Вокруг Парижа нет, — ответила Анна.

Френели задумчиво посмотрела на Анну, а потом сказала:

— Ты знаешь, ты теперь какая-то другая.

— Совсем нет! — возмутилась Анна.

— Да, — настаивала Френели. — Я не знаю, что именно, но в тебе что-то изменилось.

— Ерунда, — возразила Анна. — Конечно же, нет!

Но в глубине души она знала, что Френели права, и неожиданно почувствовала себя умудренной опытом и печалью. В свои одиннадцать лет.

Остаток каникул прошел довольно весело. Анна и Макс купались и играли с Цвирнами. И пусть все было точно так же, как раньше, все равно было здорово. В конце концов, разве важно, заметил Макс, что они теперь не совсем принадлежат тому, что их окружает?

Как же было печально расставаться с друзьями и уезжать, когда каникулы кончились! Но теперь вернуться в Париж для Макса и Анны означало вернуться домой. Кто бы мог подумать, что такое возможно?..

Глава девятнадцатая

После каникул требования в школе стали более высокими. Мадам Сократ по-прежнему оставалась учительницей Анны, но учиться стало намного сложнее. Следующим летом всем одноклассницам Анны (кроме нее самой) предстояло сдавать экзамены на получение certificat d’études (сертификата об окончании начальной школы).

— Меня не включили, потому что я не француженка, — рассказывала Анна маме. — Но я все равно не сдала бы.

Тем не менее ей приходилось выполнять те же задания, что и всем.

Одноклассницы Анны каждый день после школы тратили на домашнее задание не меньше часа — учили наизусть целые страницы по истории и географии, писали сочинения, зубрили правила грамматики — и Анна делала то же самое, только на языке, который не до конца понимала. Даже арифметика, по которой она всегда успевала, теперь давалась ей с трудом. Вместо примеров, не требовавших перевода, в классе теперь решали задачи. В этих задачах люди копали траншеи, поезда ехали навстречу друг другу, вода в одну емкость втекала, а из другой вытекала… Анне сначала требовалось перевести хитроумный клубок условий на немецкий, и только потом она начинала думать, как же эту задачу решать.

По мере того как погода делалась холоднее, а дни — короче, Анна уставала все больше. Она притаскивалась домой после школы, усаживалась за уроки, но вместо того, чтобы делать их, просто сидела, тупо уставившись в тетрадь. Она вдруг утратила всякую уверенность в себе. Мадам Сократ, целиком поглощенная предстоящими экзаменами, уже не могла уделять Анне так много времени, как раньше, и Анна, казалось, училась все хуже и хуже. Как бы она ни старалась, количество ошибок в ее диктантах не снижалось ниже сорока, а в последнее время даже увеличилось до пятидесяти. На уроках, даже если она и знала ответ на вопрос, у нее уходило слишком много времени на то, чтобы сформулировать его по-французски, и она просто не успевала ответить. Ей казалось, что она никогда ничего не будет успевать. Она устала от своих бесплодных попыток…

Как-то Анна сидела над уроками. В комнату вошла мама.

— Ты заканчиваешь? — спросила она.

— Не совсем, — ответила Анна.

Мама заглянула в учебник. Это была арифметика. Анна написала в тетради дату и слово «Задача». Все. Вокруг слова «Задача» она по линейке начертила маленькую прямоугольную рамку, а вокруг прямоугольной рамки изобразила красными чернилами еще одну — волнистую. Волнистые линии Анна украсила точками и зигзагами и другими точками — синими. На это у нее ушел чуть ли не час.

Увидев это, мама возмутилась.

— Ничего удивительного, что ты не в состоянии сделать домашнее задание! — закричала она. — Ты оттягиваешь и оттягиваешь время до тех пор, пока у тебя уже ни на что нет сил! Такими темпами ты никогда ничего не выучишь!

Конечно! Именно это и чувствовала Анна. Она разрыдалась.

— Я пытаюсь, — всхлипывала она. — Но я не могу! Это ужасно трудно. Я пытаюсь, пытаюсь… Все без толку…

Она опять зарыдала, заливая слезами слово «Задача»: бумага скукожилась, а волнистые линии расплылись и смешались с зигзагами.

— Все ты можешь, — сказала мама, придвигая учебник к себе. — Смотри, я тебе объясню…

— Нет! — со злостью вскричала Анна и оттолкнула учебник, так что он свалился со стола на пол.

— Вижу, ты совершенно не в состоянии делать сегодня уроки, — сказала мама и, помолчав, вышла из комнаты.

Анна раздумывала, что теперь делать, когда мама вернулась, в пальто.

— Мне нужно купить трески на ужин, — сказала она. — Пойдем-ка со мной, подышишь свежим воздухом.

Они шли молча по улице. Сунув руки в карманы, Анна плелась за мамой, чувствуя себя совершенно опустошенной. Все у нее плохо. Она никогда не сможет нормально говорить по-французски. Она ничем не отличается от Греты, не способной чему-нибудь научиться. Только в отличие от Греты она не может уехать домой в свою собственную страну. От этих мыслей Анна снова стала хлюпать носом, и маме пришлось схватить ее за руку, чтобы она не врезалась в какую-то пожилую даму.