Чуть-чуть считается

– Конечно, поедем. А чего же…

А стычка с Пчёлкиным у Феди с Любой произошла вот как.

Никого не трогая, Люба с Федей шли по аллее вдоль Волги. Тут, откуда ни возьмись, навстречу им – Вася Пчёлкин.

– Привет, мелочь пузатая! – помахал Вася Пчёлкин рукой. – Как поживает мой полевой телефончик? Не надумал ли он наконец перебраться ко мне? Моё последнее и окончательное предложение: даю за ваш облупленный трухлявый ящик с ручкой двадцать пять штук итальянской жевательной резинки. Ну!

– Нет, – ответил Федя. – Мы ведь вам говорили, что не собираемся его менять.

– Тю! – удивился Вася. – Кому – нам?

– Вам, – показал на Васю Федя.

– Нам? – ткнул себя в грудь Вася. – Это ты меня величаешь на «вы»?

– Угу, – подтвердил Федя.

– Расцениваю как оскорбление, – сказал Вася Пчёлкин.- Считаю, что вы, голуби, выпрашиваете у меня в лоб по затылку. Считаю, что вам надоело ходить с ушами. Присоединяетесь? С кого начнём? Могу начать вот с этой милой крошки с косичками.

– Только учтите, – шагнул вперёд Федя, – если вы дотронетесь до Любы хоть пальцем, то…

– То что, мой храбрый рыцарь? – ласково спросил Вася.

– Тогда увидите – что, – буркнул Федя.

– Я увижу? – уточнил Вася.

– Угу, – подтвердил Федя.

– Ай, караул, – тихо сказал Вася. – Ай, убивают. Хуг!

И тотчас к Фединому лицу рывком вылетела, будто выстрелила, пчёлкинская ладонь. На ладони у Васи безобидно лежала горстка жевательной резинки.

– Угощайтесь, ребятёныши, – нежно улыбнулся Вася. – А то, когда я начну вас бить, у вас зубки повыскакивают. Жевательная резинка очень предохраняет от зубного выскакивания.

Выстрелившая в лицо ладонь не произвела на Федю того впечатления, на которое рассчитывал Пчёлкин. Федя не отшатнулся, не дёрнулся в сторону. Он, не двигаясь, смотрел в самые Васины глаза. Смотрел, строго сдвинув брови.

На Любу же внезапно вылетевшая Васина ладонь произвела совсем иное впечатление. Люба испуганно отпрянула и прикрылась руками. При этом ещё она с дрожью в голосе сказала:

– Спасибо, Вася Пчёлкин, нам не нужно твоей жевательной резинки.

Пугать, как известно, интересно лишь тех, которые тебя боятся. Чего Пчёлкину было пугать Федю Прохорова, когда он оказался вон какой? Вполне понятно, что Пчёлкин сразу переключился на испугавшуюся Любу.

– Бери, кроха, бери! – полезли в самое Любино лицо пальцы с грязными ногтями. – Угощаю ведь. Бесплатно.

– Спасибо, мы не хотим, – пискнула Люба. – Нам не надо, Вася. У нас есть такая резинка. Честное слово. Точно такая же.

– Такая же? – почему-то удивился Вася, будто, кроме него, никто больше не мог достать подобной резинки. В голосе у Васи появилась настороженность. – Как это… такая же?

– Ну… точно такая.

– Врёшь, – сказал Вася.

– Честное пионерское.

– Покажи.

– Вот, пожалуйста. – И Люба достала из кармашка завёрнутую в яркую обёртку дольку.

На обёртке синело небо и желтели роскошные ананасы. Долька была из остатков той самой резинки, что дал ребятам иностранный мальчик.

– Тю! – воскликнул Вася Пчёлкин. – Так это не ты ли наврала на меня Ивану Грозному? Завуч мне всё время эту резинку совал, доказывал, что это я принёс её в школу. А я в тот день как раз ничего и не приносил. Мне даже любопытно сделалось.

В левой руке Пчёлкин держал горстку жевательной резинки. Он зажал её в кулак, а правой рукой схватил Любу за косы.

– Ах ты такая-сякая! – закричал Вася. – Да я сейчас из тебя мокрицу сделаю! Да я…

Если хочешь что-нибудь сделать, то нужно меньше об этом говорить. Лучше всего действовать вообще без вступительных слов и длинной подготовки. Вася Пчёлкин несколько затянул подготовку. Поэтому он не успел сделать из Любы мокрицу. Федя, обычно такой медлительный и не очень расторопный, неожиданно нагнулся и резко нырнул головой вперёд. Голова у Феди была большая и крепкая. Федина голова угодила точно в пчёлкинский живот. Вася Пчёлкин ойкнул, сложился, будто перочинный ножик, пополам и с маху сел на асфальт.

– Я вас предупреждал, – буркнул Федя, держа в боевой готовности голову и кулаки. – И вам ещё хуже будет, если вы не отстанете от Любы.

Недоуменно хлопая светлыми ресницами, Вася Пчёлкин сидел на асфальте. Сидел и держался за живот. Вокруг Васи яркими пятнышками горели на асфальте цветастые дольки жевательной резинки.

– Ну… кончики, – угрожающе произнёс Вася, – поднимаясь.

Однако Люба с Федей не стали дожидаться, пока Пчёлкин поднимется. Люба с Федей единодушно дали могучего стрекача.

И вот тогда-то Вася Пчёлкин и крикнул им вдогонку те самые слова – про то, что он всё равно переловит теперь ребят поодиночке и вставит им вместо ног деревянные спички.

Глава третья

НАД ВОЛГОЙ

На кладбище, навестить могилы родителей, дед Коля ходил каждый раз, когда приезжал в родной город. Но теперь так получилось из-за хлопот с этой квартирой, что то в военкомат было нужно, то в милицию, то в жилищную контору, то в горисполком. Одних бумаг, разных там справок, потребовалась целая куча. И ещё деду очень мешала боль в пояснице. Стоило деду немного понервничать, как его сразу валило с ног. Бабушка постелила на диване тюфячок и под него сунула большой лист фанеры. Дед сам такое придумал, говорил, что ему на фанере не так больно.

Про госпиталь, на котором настаивала бабушка, и врачей дед и слышать не хотел.

– Как-нибудь, Маняш, и сами одолеем этот насморк, – твердил он, морщась от боли. – Тоже мне болезнь – радикулит. И не такое одолевали.

С Вознесенья на кладбище ходил автобус № 7. Ехать собрались лишь через неделю. Дед с Любой сели в автобусе на одном сиденье, Витя с Федей – на другом, как раз напротив. Между ними на стенке всю дорогу отчаянно дребезжал красный ящик – касса с билетами. Опустишь в прозрачную пластмассовую щёлку монетки, повернёшь чёрное колёсико – отрывай билет.

– Молодые люди, – передавали Вите с Федей деньги, – оторвите, пожалуйста, два билета. Молодые люди, пожалуйста, ещё три. Не сочтите за труд. У вас так замечательно получается.

И Витя с Федей наперегонки крутили чёрное колёсико и отрывали билеты.

А когда приехали и вылезли из автобуса, дед почему-то пошёл не к виднеющимся вдалеке кладбищенским воротам, из-за которых выглядывала церквушка, а в другую сторону.

– Мы лучше вон оттуда завернём, – сказал он, – с тыла. По-над Волгой-то знаете какая красотища!

С высокого обрывистого берега Волги и впрямь открывалась дивная картина. Синее полотно реки вольготно лежало по обе стороны, теряясь в туманной дымке горизонта. Крохотные домишки на противоположном низком берегу казались ладными, чистенькими, игрушечными. Крахмально-нежная церквушка тихо золотилась пятью куполами-луковками, И вообще всё, что открывалось взору, было чуть золотящимся, гладким, нетронутым. И не имел тот простор ни конца, ни края!

Старинное городское кладбище походило на запущенный парк. Оно лежало на краю обрыва. Густые деревья сплетались кронами над дремлющими в сырой прохладе надгробьями. Кладбищенским кустам и деревьям было тесно тут, их тянуло на простор, к жизни и свету.

Удрав от тесноты, вековые сосны так близко подступали к краю обрыва, что их корни свисали над песчаной, красноватого оттенка стеной. Корни, покачиваясь на ветру, тянулись к воде. Тянулись и никак не могли до неё дотянуться, А ласточки-норушки с лета ныряли под удобный навес, неся в клюве очередную мошку своим ненасытным желторотым деткам.

– Есть предложение: отдохнуть здесь немного, – насмотревшись на Волгу, бодро сказал дед.

Он сказал это даже как-то слишком бодро. И Витя по тону, по едва заметной нарочитости в голосе почувствовал, что деду снова плохо. Витя уже научился распознавать, когда деду становилось худо.

– Что, опять? – спросил Витя.

– Есть чуток, – сказал дед.

Раздвигая руками и палкой ветки, дед полез в самую гущу кустов. Ребята – за ним. И, пробившись сквозь кусты, неожиданно вышли к самому обрыву, на чудесную зелёную полянку. Уютная поляна словно распахнулась перед ребятами, маня прилечь в густую траву.