Чуть-чуть считается

– Я сказал, что не я врун, – просопел Федя, – а мы с тобой. Ты и я.

– Ха-ха! – засмеялся Витя. – Ты и я. Почему это: ты и я? Ты меня, пожалуйста, к себе, Прохоров, не пристёгивай. Я совершенно не такой врун, как ты. Жалко, дядя Андрюша не знал, что ты ещё и на Васю Пчёлкина наврал. И тоже всё так же потихонечку, молча.

– Я наврал? – сунул куда-то под мышку нос Федя. Когда же я наврал? Это как раз ты ему наврал. Иван Грозный спросил про Пчёлкина, а ты сразу ему и кивнул.

– Кто… кивнул? – совершенно изумился Витя.

– Ты, – сказал Федя. – Он спросил, а ты кивнул. Я ещё удивился: чего это ты вдруг киваешь? Сам притащил в школу резинку и сам киваешь.

– Я кивнул?! – задохнулся от бешенства Витя. – Врёшь ты, Прохоров! Это ты кивнул! Ты!! Знаешь, кто ты такой после этого?

– Кто? – угрюмо поинтересовался Федя.

– Знаешь прямо кто?

– Ну, кто?

– Ты… – дрожащим голосом проговорил Витя, – ты прямо совсем нечестный человек, Прохоров. Ты ещё больше врун, чем сто тысяч Люб. Мне с тобой не то что играть в солдатиков, мне с тобой и разговаривать совершенно противно.

– Да? – снова со своим неприятным смешком всунулась Люба. – Скажите пожалуйста! Ему противно! А нам, думаешь, с тобой не противно? Нет, Корнев, нам ещё в миллион раз с тобой противнее. Даже в сто тысяч миллионов раз.

Глава девятнадцатая

ТИЛИ-ТИЛИ ТЕСТО!

Ссора – это как с горки кататься. Если помчались санки, пока до самого низа не доедешь, не остановиться.

Вите показалось, что они с Федей сказали друг другу всё. Точь-в-точь, как тогда мама с папой, когда пришло письмо от деда. Сказали и доехали до самого низа. Дальше некуда.

Но оказалось, что можно и дальше.

Обычно, когда Витя с Любой шли домой, Федя отправлялся их провожать. Чаще всего – до водоразборной колонки.

На этот раз Федя отправился тоже.

Когда Витя вдоволь накричался и схватил портфель. Люба засобиралась тоже. И пошла следом за Витей. А сзади Федя. Но Федя, наверное, больше просто так пошёл, по привычке. Или, может, он испугался, что Люба без него не отыщет дорогу? Кто их знает, этих Любу с Федей!

У водоразборной колонки на углу Дегтярного переулка ребята, словно по команде, остановились. Встали и стояли надутые и недовольные. Стояли и, переминаясь, сердито смотрели в разные стороны.

Даже Федя с Любой и те почему-то смотрели в разные стороны. Хотя только что изо всех сил защищали друг друга.

Люба смотрела вниз, на Волгу. Федя – вверх, на Вознесенье. Словно любовался высотными домами. Или галок там считал.

В лужу из широкого чугунного носа колонки текла тонкая струйка. Вода в луже рябилась, и под ней, на песке, чисто отсвечивали обточенные кирпичные кругляши и зелёные бутылочные осколки.

У металлического, покрашенного серой краской плоского шкафчика, приделанного к глухому торцу дома, возился парень с отвёрткой. Наверное, телефонный мастер. Витя смотрел на телефонного мастера. Смотрел и слышал, как журчит в лужу струйка воды.

Дверца металлического ящичка была открыта. Внутри шкафчика – сотни разноцветных проводов. Парень поколдует в винтиках отвёрткой и – к уху телефонную трубку. А трубка просто так, без ничего. Внизу трубки болтается провод с раздвоенным, как язык у змеи, концом. Парень приложит концы провода к клеммам и говорит в трубку:

– Тамара, это я. Хорошо слышно? Есть, замётано: Карла Маркса, четыре, квартира восемь. Лады.

Трубку опустит и снова колдует отвёрткой.

Кажется, Федю тоже заинтересовали металлический ящик и телефонный мастер. Потому что Федя вдруг сказал:

– Нам, наверное, скоро квартиру дадут. У нас дом совсем уже в угрожающем положении. Вчера приходили из райисполкома и говорили. Сказали, недели через две и переселят. Может, тогда нам тоже телефон поставят.

– А ваш дом куда? – спросила Люба.

– Куда. Сносить будут.

– Жаль, – сказала Люба. – Такой каморки, как у тебя, нам уже больше нигде не найти. Если твой дом снесут, где же мы тогда станем наши вещи хранить?

– Придумаем что-нибудь, – сказал Витя, глядя на телефонного мастера.

– А ты, Корнев, помолчи, – грубо отрезала Люба. – С тобой, Корнев, вовсе никто и не разговаривает. Что ты вообще-то за нами прицепился? Тебя звали? – И передразнила: – Чуть-чуть!

Интересно, кто это к кому прицепился? Витя, что ли, к ним прицепился? Но Витя сдержался и ничего Любе не ответил. Он лишь покосился на врунью Любу и снова уставился на телефонного мастера.

Повернуться бы тут Вите да топать от греха подальше домой! Нет, прирос у колонки и стоял. Прямо будто его канатом привязали.

Ну чего Витя стоял? Что его держало? Стоял и стоял, будто никогда ничего интереснее телефонного мастера и не видел.

Но телефонный мастер ещё раз поговорил с Тамарой в трубку с раздвоенным, как язык у змеи, концом, сказал «лады», закрыл дверцу шкафа на ключ и, прихватив чемоданчик, двинулся дальше по своим телефонным делам.

Мастер ушёл, а Витя опять остался. Прирос к месту и молчал.

И Люба с Федей молчали тоже.

Однако Люба не умела долго молчать. Растягивая слова, точно певица Виктория Михайловна, Люба, наверняка специально назло Вите, сказала с чрезвычайной ласковостью в голосе:

– А правда, Федя, Иван Игоревич, если вдуматься, всё-таки лучше дяди Андрюши? Правда, лучше? Он строгий, но зато культурный. Иван бы Игоревич никогда небось не стал говорить таких слов про свою родную тётю. И нам, если бы мы достали ему билеты, не стал ничего выговаривать. Правда, Федя, не стал бы? Правда?

Правда это или неправда, Федя ответить не успел. За Федю ответил Витя. При помощи портфеля. Портфель в Витиной руке сам собой взлетел в воздух и опустился точно на Любину голову. Портфель высказался сразу за всё: и за вранье, в которое Люба насильно завлекла Витю, и за дядю Андрюшу, которому Люба с такой лёгкостью изменила, и за чуть-чуть, и за «с тобой, Корнев, вовсе никто и не разговаривает».

– Дурак! – закричала Люба, не успев увернуться от Витиного портфеля. – Ты что, не знаешь, что по голове стукать нельзя?! От этого поглупеть можно!

– А тебе, Агафонова, всё равно уже больше некуда глупеть, – осадил её Витя.

Осадил и едва не свалился с ног от мощного удара в грудь. Это молчком пустил в ход свои чугунные кулаки Федя.

Где уж Вите было тягаться с Федей!

Но в то же время хорошо известно, что в бою всегда побеждает справедливость.

Витя считал, что, приняв Федин вызов, он бьётся за правду. Он лишь не знал, что Федя со своей стороны был тоже твёрдо убеждён, что отстаивает не кривду. И Федя в какой-то мере был прав. Хотя бы в той, что за его спиной стояла девочка.

Приняв боксёрскую стойку, Витя с Федей как и полагается настоящим бойцам, затоптались друг перед другом, примериваясь, куда нанести решающий удар. А Люба в это время, отбежав в сторону, пустила на полную силу свой ядовитый язык.

– Гадина поганая! – закричала Люба. – Ты, Корнев, хуже всех! Ты даже хуже Васи Пчёлкина! У тебя никакой благодарности! Точно, как у твоего дяди Андрюши! Мы столько для вас сделали, а ты…

– Что сделали? – удивлённо оглянулся на Любу Витя. – Какой ещё благодарности!

Он оглянулся, но одновременно не выпускал из виду и Федю.

– А не сделали?! – закричала Люба. – Для всей вашей семьи сделали! Мои мама и папа! Да вы только благодаря нам…

И тут Люба закричала такое… Она даже не то что закричала. Она прямо завизжала, будто зарезанная. Она завизжала такое, что даже у Феди опустились кулаки.

– Если бы не мой папа, – завизжала на всю улицу Люба, – так бы вам и дали квартиру на Вознесенье! Так бы и дали! Дожидайся! А что у тебя за это вместо благодарности?! Что?!

– Погоди, Люба, при чём здесь твой папа? – страшно удивился Витя.

– А при том! -крикнула Люба. – При том при самом!

– Но мы, Люба, к твоему сведению. – сказал Витя, – получили квартиру вовсе без твоего папы.