Чуть-чуть считается

Бегать Витя умел. Вася Пчёлкин пыхтел с отставанием от Вити метра на два. В коридоре, на прямой, разрыв увеличился ещё. Но, наверное, Вася попросту не очень нажимал. Он был убеждён, что гонит Витю в тупик.

У своего класса Витя резко свернул, рванул на себя белую дверь и мгновенно её за собой захлопнул. И первое, что Витя увидел в классе, был пустой учительский стол. Вернее, не пустой. Тетради на столе лежали, а Светланы Сергеевны почему-то не было.

На дальнейшее Вите были отпущены мгновения. Не стоять же так дурак дураком и дожидаться, когда Вася Пчёлкин разделает тебя под орех. Витя бросился в дальний угол класса и нырнул под последнюю парту. Спасение не спасение, но всё же. Во-первых, бить под партой Пчёлкин Витю не станет. Как под партой бить, если не размахнуться? А вытащить Витю из укрытия не так-то просто. Попробуй вытащи, когда у Вити под партой имеются и зубы, и ногти.

Едва Витя нырнул в укрытие, хлопнула дверь и раздался бодрый Васин голос:

– Ну, килька, погоди!

Как разыскать притаившегося где-то под партой шкета? Проще простого: заглянуть под первую парту – весь ряд просматривается насквозь. Вася Пчёлкин так и поступил.

Заглянул. Пусто.

Он добрался на четвереньках до среднего ряда. Заглянул под учительский стол.

Никого.

– Ясно, – сказал Вася Пчёлкин. – От кильки – вы слышите, граждане? – уже идёт запах. Кильку, граждане, можно есть прямо с головой, костями и хвостом. Внутренности, граждане, лучше выплёвывать.

– В чём дело? – раздался тут голос. – Откуда у меня под столом могла очутиться килька? Какие граждане?

Застыв на четвереньках, Вася Пчёлкин поднял голову.

Над ним со строгим лицом стояла учительница Светлана Сергеевна.

Глава шестая

ТАЙНЫЙ АГЕНТ

– Так откуда здесь всё-таки могла оказаться килька? – повторила Светлана Сергеевна, принюхалась и заглянула под стол.

– Да нет, – сказал Вася Пчёлкин, поднимаясь с четверенек и отряхивая коленки. – Ниоткуда. Нету здесь никакой кильки.

– В чём же тогда дело?

– Шутка, – вздохнул Вася. -Можно, я пойду? До свиданья.

Скрипнула дверь, негромко прикрылась, и в классе сделалось так тихо, что у Вити от напряжения зазвенело в затылке. От неудобной позы у Вити занемела левая нога и в пятку стали колоть иголочки. Витя сидел под партой, изогнувшись в три погибели. Колени выше макушки, спина – колесом, в лопатку больно упирался какой-то деревянный выступ.

Почему Витя сидел под партой и не вылезал, он и сам не знал. В лопатку давило, в пятку кололо, а он сидел и не двигался. Точно мышь в норе.

Когда иголки стали колоть не только в левую пятку, но и в правую, Витя решил, что так больше нельзя. Сколько же можно мучаться? Нужно вылезать.

И только Витя совсем уже было собрался выбраться из-под парты, в класс кто-то вошёл. Вернее, не кто-то, а Иван Грозный. Витя сразу узнал завуча по голосу.

– Света, – сказал завуч, – я как почувствовал, что ты здесь. И долго ты собираешься от меня бегать?

– До тех пор, Иван, – отозвалась Светлана Сергеевна, – пока ты не станешь вести себя иначе.

Вот те раз! Оказалось, Светлана Сергеевна с завучем без всякого разговаривали на «ты». Хотя только сегодня Витя собственными ушами слышал, как они обращались друг к другу на «вы». Выходит, при всех у них было одно, а наедине другое.

– Мне не совсем, честное слово, понятно, – сказал Иван Игоревич, – за что ты так уж на меня обиделась. Дело, по-моему, не стоит выеденного яйца. Самое главное, Света, как я отношусь к тебе. А это ты прекрасно знаешь.

– Ага, знаю, – вздохнула Светлана Сергеевна, – ты относишься ко мне, как многоопытный педагог с десятилетним стажем к бездарной подготовишке. Моё мнение для тебя…

– Это не так, Света! – перебил он.

– Нет, так, Иван, – тихо сказала она. – Я уже сто раз говорила тебе, что мне отвратителен постоянный обман, который ты возвёл чуть ли не в главный принцип педагогики. Обман во имя укрепления авторитета! Какая чушь! Ты, Иван, почему-то считаешь возможным принести мне в класс билеты на концерт и сказать при учениках, что это вопросы по методике. Ты…

– Света! – взмолился Иван Игоревич. – Но ведь всё это мелочь. Неужели мы будем из-за неё ругаться? Ведь главное, что я люблю тебя. Я люблю тебя больше жизни!

– И боишься, что об этом кто-нибудь узнает? Боишься, что наши с тобой отношения подорвут незыблемый авторитет завуча?

– А тебе непременно нужно разафишировать наши отношения на всю школу?

– Разафишировать? – удивилась Светлана Сергеевна. – Но неужели ты всерьёз веришь, что в школе никто ни о чём не знает и ничего не замечает? Да те же мои ученики, которых ты считаешь несмышлёнышами, знают и видят в сто раз больше, чем тебе кажется. И ложь не помогает тебе, Иван. Ты напрасно тешишь себя надеждой, будто пользуешься у них уважением. Они всего-навсего боятся тебя.

– Это неправда!

– Нет, Иван, правда.

– Ты ещё слишком наивна, Света, – сказал завуч. – Пройдёт немного времени, и ты на собственном опыте убедишься, что только безоговорочная дисциплина способна держать учеников в узде, что только отсюда начинается истинное уважение к воспитателю.

– С узды? – тихо спросила Светлана. – Я, Иван, считаю, что между воспитателем и воспитуемым несколько иные отношения, чем между лошадью и всадником.

Наступила пауза. И Витя почувствовал, что ещё немного, и он не выдержит. У Вити совершенно затекли спина и шея, онемели ноги и руки.

– Света! – выдохнул завуч. – Светланка! Ну почему мы, родная, всё время говорим не о том? Какое отношение к тому, что есть между нами, имеет школа, педагогика, твой класс? На земле, Светланка, живём только ты и я. Больше никого! Ты ведь знаешь, как я люблю тебя!

Парта, под которой притаился Витя, не то чтобы скрипнула. Она взвыла и завизжала на весь класс. Хотя Витя всего-навсего еле двинулся.

– А? – сказал завуч. – Что там такое? Ты слышала?

По проходу зашагали ботинки. Ближе, ближе… И с каждым шагом Витя всё больше вжимался в парту. Только куда тут вожмёшься? Был бы букашкой, забрался в щель, удрал в какую-нибудь незаметную трещину.

– У тю-тю! – раздалось над Витей. – Да тут, оказывается, засел тайный агент. Ну-ка, вылезай!

Витя выбрался из-под парты и с трудом разогнулся.

– Каким образом, Корнев, ты тут очутился? – удивилась Светлана Сергеевна. – Или мне просто померещилось, что ты открыл дверь и ушёл?

Завуч сел боком на парту. Поставил ногу на сиденье и спросил:

– Ты, разумеется, знаешь, родимый, как поступают с пойманными на месте преступления шпионами?

– Иван! – сказала Светлана Сергеевна.

– Иван Игоревич, – поправил он. – Для учеников моей школы, Светлана Сергеевна, в их присутствии я для вас всегда буду только Иваном Игоревичем. Этот вопрос обсуждению не подлежит.

– Но как же можно, Иван…

– О, есть светлая мысль! – воскликнул завуч. – Сейчас мы, Светлана Сергеевна, с помощью вашего ученика прекрасно разрешим наш спор. Ответь нам, пожалуйста, Корнев, коль ты уж тут очутился и кое-что слышал, ответь: почему меня уважают в школе – просто так или потому, что боятся?

– Но это ведь опять то же самое, Иван… Как же ты не понимаешь, что…

– Вас, Светлана Сергеевна, я прошу пока помолчать, – сказал завуч. – Я спрашиваю Корнева. Пускай всё будет объективно. Как говорится, устами младенца глаголет истина. Ну, так как, Корнев? Я жду ответа.

Но что мог Витя ответить на такой вопрос? Про коров было и то проще ответить, чем на такое. Если, конечно, говорить по-честному, то, по Витиному мнению, Ивана Грозного вовсе совсем и не уважали, а просто боялись. Но не скажешь ведь такое в лицо взрослому человеку и тем более завучу. А неправду говорить – так какой же тогда Витя гражданин? Никакой он тогда не гражданин. Ещё хуже, чем Вася Пчёлкин.

– Не знаю я, – просопел Витя, не придумав ничего более вразумительного.